Волки и вепри (СИ) - Альварсон Хаген - Страница 24

Ибо на алтаре лежал человек. Связанный. Но — не как жертва на заклании, а как пойманный злодей. На вид — не старый, хотя всклокоченные тёмно-русые волосы и борода, а также кровь на лице, засохшая и свежая, скрывали возраст, да и много ли разглядишь из кустов? Тёмно-серый тартан одежд в чёрную клетку выдавал геладца или эйреда, да и говор тоже. Говорил он, впрочем, немного и негромко. И, казалось, в пустоту, а не для слуха палача.

Хаген был уверен: перед ним не сид, а смертный человек. Уж слишком разнились лица краткоживущих и Людей Холмов, один из которых застыл над жертвой, играя длинной проволокой. Назначение такой проволоки Хагену тоже было известно: ей обычно вынимали глаза.

— Разграбим храм, — решил Хродгар. — ХЭЙ-ЙЯ!!!

Викинги выскочили из дубравы с боевым кличем. Сид-палач поднял голову, поднял на Хагена полный изумления взгляд, а потом поляну озарила яркая вспышка: то пожилой жрец призвал гром и молнию на головы святотатцев. Но Слагфид Охотник оказался быстрее: стрела прошила колдуна насквозь, отбросила и пригвоздила к воротам храма. Викинги, впрочем, тоже получили своё, покатились по земле, разбросанные заклятием. Кроме Хагена: всё же в его жилах текла кровь двергов, а они, как скажет всякий сведущий, устойчивее к чарам, чем иные народы. Так что Лемминг опешил на миг, а затем вонзил нож в грудь палача. Тот охнул, не веря, что это его сердце дико зашлось, что это его кровь брызжет из раны, что это его лёгкие стремительно покидает воздух, что это его колени подгибаются… Хаген поддержал падающего, глядя в юное, прекрасное, безусое лицо, в серо-зелёные глаза, такие же, как у него самого, всё ещё полные света, чужого, и потому — холодного…

— Прости, дружище, — сказал Хаген немного растерянно, — так уж оно вышло…

А затем отбросил труп и принялся разрезать верёвки на казнимом. Не замечая, как прочие жрецы выкрикивают заклинания, с перепугу косноязычно и бестолково, как Слагфид и Самар отвечают им стрелами, как Хравен сейдман растекается пятном тьмы, отводя чары сидов, как викинги приходят в себя и бросаются в бой… Слева промчались Бьярки и Торкель, рубя во все стороны, справа сам Хродгар орудовал тяжёлым скруглённым ножом-скольмом, перекраивая черепа и прекрасные лица, да и прочие не отставали. Вскоре кромлех оказался завален окровавленными телами, а спасённый парень разминал затёкшие конечности.

— Вода есть? — спросил он вместо благодарности.

Хаген отцепил от пояса мех, протянул геладцу. Тот кивнул и приник. Пил долго и жадно, пока не закашлялся. Прополоскал рот, сплюнул, утёр рукавом губы, возвращая мех:

— Премного благодарен, я у тебя в долгу. Бреннах Мак Эрк.

— Хаген Альварсон, — короткое и крепкое рукопожатие скрепило знакомство.

— Как ты сказал? — обернулся Хравен сейдман. — Ты — Мак Эрк? Не ан-Эрк, как здесь говорят?

Парень удивлённо насупился:

— Да, я так и сказал: Мак Эрк, то есть сын Эрка, сына Доннаха сына Бреннаха сына Бриана…

— Из Коннахта, что ли? — прищурился Хравен. — Ты, выходит, ирландец?

— Да, я ирландец! — гордо вскинулся Бреннах, сверкая злыми глазами. — А тебе до того что?

— Ненавижу ирландцев, — сообщил колдун, кривя губы в презрительной ухмылке.

— Ну а я ненавижу вас, датчан, и ваше знамя с вороном! — не остался в долгу Бреннах.

— А мне насрать девять куч, — решительно заявил Хаген, становясь между ними, глаза в глаза с чародеем, — кого вы оба ненавидите. Мне также насрать, кто такие ирландцы и датчане, где распложены Коннахт и эта Датчания…

— Дания, — поправил Хравен, больше не улыбаясь.

— …и на эту самую Данию мне тоже насрать девять куч, — настойчиво продолжал Хаген. — Если ты не заметил, сейдман, я только что спас этого человека и беру его под свою защиту. Он мне должен, и пока не выплатит долг, тебе не видать его крови. Во всяком случае, прежде моей.

Хравен открыл было рот, и не знал Хаген, глядя, как ненависть плавится с гневом в чёрной бездне глаз чародея, проклянёт его «датчанин», или просто обругает. Но тот в последний миг лишь пожал плечами, закрыл распечённый тигель души привычной холодной ухмылкой. Сплюнул в сторону, обращаясь к Хагену, но глядя на Бреннаха:

— Освободишь этого раба — дай знать.

И ушёл.

Бреннах же, красный, как рассвет над морем, выпалил:

— Я не просил тебя…

— Заткнись, сын Эрка, — резко перебил Хаген, нимало не страшась пламени во взоре гордеца. — Или у вас там в Коннахте так принято — за доброе дело платить плевком в лицо? Что хотел сделать этот милый юноша? — указал на мёртвого сида. — Глаза тебе вынуть? Уж прости, что я ему помешал. Если хочешь, можем продолжить. Я тебя буду долго убивать, только попроси!

Бреннах покраснел ещё сильнее, хотя, казалось бы, куда. Через всё его лицо белел шрам, явно свежий, рассекавший острый птичий нос. Парень выглядел сверстником самого Хагена, и повидал, пожалуй, не меньше. Шумно сопел, словно в груди у него смешивались, извергая клубы пара, два потока: ледяной Нибельхейм гордости и полыхающий Муспелль стыда. Порождая с паром — новый мир, чьи туманы и огни отражались в глазах юноши. Вместит ли душа человека новый мир? Не разорвётся ли, выплёскивая следом за скупыми слезами безумие?

Хаген решил не проверять. Добавил тихо, положив руку на плечо Бреннаха:

— Насчёт раба Хравен зря сказал. Ты никакой не раб, конечно. Ступай, куда хочешь.

— Что это они делают?! — воскликнул «никакой не раб», указывая на храм.

Пока они вели учтивую беседу, викинги уже распотрошили святилище, вынесли всё мало-мальски ценное, включая обивку стен, а также блюдо-луну и золочёные рога над входом. Втащили мёртвых сидов внутрь, обложили храм хворостом и подожгли. Кажется, у сидов в ходу был иной погребальный обряд, но кому было до того дело?

— У тебя сердце болит за святыню? — ехидно ухмыльнулся Хаген.

— У меня сердце болит за арфу, — пояснил Бреннах, направляясь к дымящему, словно пасть дракона, входу, — мою арфу, они её там оставили, скотоложцы такие…

Хаген поспешил за ним — не из-за беспокойства, просто из любопытства.

Храм разгорался медленно, но верно. Дым сочился из всех щелей, рыжие язычки танцевали на стенах, от жара перехватило дух. Однако Бреннаху, казалось, это было нипочём. Сам же Хаген споткнулся у входа об мёртвого сида, чья кровь ещё не просохла на его ноже. Выругался, извинился перед павшим ещё раз, но тут со стены что-то свалилось, издав упругий металлический звон и ударив Лемминга по голове. В руках у Хагена оказался деревянный угловатый ящик и струны — раскалённые, разгневанные непотребством. Лютня? Арфа? В дыму не различить.

— Эй, арфист! — крикнул Лемминг. — Твоё добро?

— Да какое там… — отмахнулся тот раздражённо. — Вот моё! Всё, закрываем лавочку…

Дважды просить не пришлось.

Викинги оставили пылающий храм далеко позади, когда Хродгар спросил Бреннаха:

— За что они тебя?

— Нарушил ихний закон, — чужеземец вполне сносно говорил на Скельде, хотя и хуже геладцев: было заметно, что это не его родной язык. — У них в своде законов написано: «За одну сломанную ветку в нашем лесу — одна сломанная кость чужака». Я не знал. Откуда мне было?.. Но прежде хотели вынуть глаза: я увидел ихнее святилище, а это тоже нельзя. Не по закону. Как там говорили в древние времена: «Dura lex sed lex», верно?

— А ты вообще из каких краёв?

— Из… из далёких, — растерянно проговорил Бреннах. — Из тех же, что и вот этот человек, — указал на Хравена. — Расспросите его, где находится остров Ирландия — я пояснить не сумею.

— Ладно, оставим это, — махнул рукой Хродгар: чародей так и не рассказал им, откуда прибыл, за все семь зим их знакомства, хотя и обещал. — Как ты тут очутился?

— Это тоже долгая и запутанная история, — уклончиво молвил Бреннах. — Пусть ваши люди считают меня безродным бродягой. Ибо, как доводилось слышать, подобного народа всегда в избытке в боевых союзах, отправившихся в набег.

— Ты просишь принять тебя в банду? — уточнил Хродгар.