Звонница
(Повести и рассказы) - Дубровин Алексей Александрович - Страница 9

— Не гонись ни за кем, — сказал он. — Запомни, каждый диктор должен иметь свой голос, свою изюминку. К твоему голосу быстро привыкнут, и слушатель будет ждать именно твоего выступления. Совершенствуй дикцию, лелей, береги только тебе данные способности.

Димка безоговорочно доверился наставнику. В рубке местной радиостанции наставник отпаивал его, прибежавшего с холодных улиц, горячим чаем, затем усаживал перед зеркалом и заставлял шевелить челюстями, гримасничать губами. Потом зеркало заменял выключенный микрофон. Это было забавно, интересно, но повторять одну и ту же фразу — «Товарищи! Новости о событиях в стране и в нашем крае читает Дмитрий Балуев» — по сотне раз не хотелось. Вроде бы и так все получалось с первого произношения. Однако ментор при каждом повторе находил ошибки, и приходилось их исправлять.

Работа у микрофона с вестями самого разного толка оставалась за старым диктором. Наступал момент, когда он садился к микрофону, начиная готовиться к выходу в прямой эфир. Для Димки это значило час отдыха, но «образец для подражания» не забывал об ученике и даже в ходе передачи многозначительно посматривал на него, давая знать, что происходит нечто особенное. Смысл взглядов не всегда улавливался, но Димка уверенно кивал головой: «Понял».

Прошел год. После выпуска из девятого класса Димка получил в школьном радиокружке свидетельство об окончании курсов радистов. На занятиях в Доме пионеров больше приходилось выстукивать точки и тире, а не пользоваться голосом, но Димке нравились напевные звучания «морзянки». Среди молодежи он стал популярен, да и взрослые соседи по дому не раз обращались к нему во дворе: «Ну-ка, Дмитрий, покричи моего оболтуса на ужин». И Димка зычно трубил на всю округу: «Василий, иди домой. Мать ужинать зовет».

На местном радио по вторникам и четвергам ему разрешили вести программу для молодежи. Внешний мальчишечий облик сменился на юношескую привлекательность, и девчонки в школе вертелись возле «знаменитости». В постоянных мыслях об очередной радиопередаче отвечать одноклассницам взаимностью не получалось. Зачем время попусту тратить? На школьных вечерах Димка терялся, стоял в одиночестве в сторонке и думал: «Когда же эти танцульки закончатся?»

Девчонки сами приглашали его потанцевать, шутливо выговаривая: «Дима, твой голос как труба, то звучит отовсюду и тебя, кажется, не остановить, а сейчас от тебя слова не дождешься. Словно воды в рот набрал. Фу, какой ты, оказывается, скучный».

Скучный так скучный. Знакомыми улицами Димка уходил домой.

Лишь на радиостанции он чувствовал себя в своей тарелке. Охотно вчитывался в письма, приходившие от людей, разных по возрасту и по профессии. Перед ним раскрывались непростые человеческие судьбы. Вникая в рассказы о труде и быте, о трагедиях и праздниках, глубже познавал жизнь во всех ее проявлениях. Димке нравилась такая работа. Он верил в свое счастливое завтра, где, конечно, придется попотеть, но это не смущало, а, наоборот, задорило. Хотелось привнести в наступающую взрослую жизнь что-то новое, необычное, сообразно своим способностям. Димка очень хотел стать хорошим диктором и по совету наставника берег нос, горло, зубы. Много читал вслух. Особенно увлекся мифами Древней Греции, ораторским искусством и вечерами смешил родителей. Забравшись на стул, он размахивал руками, зычно доказывая теоремы. Потом соскакивал со стула, вставал у стены на руки вниз головой, рассказывая правила по русскому языку.

Школьный выпускной вечер поручили вести, конечно, ему, Дмитрию Балуеву. Перед началом вечера он успел сходить на радиостанцию: поговорил с наставником, почитал новостные ленты о боевых действиях между Англией и Германией, бытовые рассказы, пришедшие в редакцию с письмами.

В разговоре о будущих планах наставник пообещал весь июнь отработать, освободив выпускника от нагрузок.

— А вот в июле, голубчик, — сказал он, — вы подмените меня.

— Всегда готов! — закричал от радости Димка.

— Знаю, знаю. Не труби зря! Но тем не менее не забывайте, милый друг, ежедневно делать разминку голоса и не переедайте мороженого.

— Совсем не ем, — обронил Димка. — Ну, я побежал.

Наставник задержал его за руку:

— Постой, я знаю, у тебя в июне будет день рождения. Восемнадцать лет — красивый возраст. Не побрезгуй, возьми на память дореволюционную книгу по ораторскому искусству.

Наставник шутливо хлопнул подопечного по спине:

— А теперь беги! Счастливого праздника!

Выпускной с речами, танцами, гулянием по городу закончился в четыре утра. Димка подругу себе так и не выбрал. Девчонки, которых он знал много лет, казались простыми и веселыми балаболками, говорить с ними было не о чем. Расставание со школой он переживал много раз, проговаривая сценарий торжества, поэтому уход из школьных стен воспринял спокойно и даже с радостью. Теперь можно вздохнуть с облегчением: скоро, очень скоро он сядет перед микрофоном, а пока — отдыхать, ноги совсем умаялись. Димка пришел домой и с осознанием выполненного долга улегся спать.

Проснулся от тревожно говорившего репродуктора. Вместо привычного родного голоса старого диктора в утренних вестях почему-то выступал Левитан: «Сегодня, в четыре часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбежке со своих самолетов наши города — Житомир, Киев, Севастополь, Каунас и некоторые другие, причем убито и ранено более двухсот человек…»

Димка растерянно сел на краю кровати, с напряжением вжал пальцы ног в потрескавшиеся половицы, словно хотел продавить их, ощутить боль и убедиться: услышанное — не сон. Беду и драматизм начавшейся войны, гремевшей пока где-то далеко, он оценил по интонации московского диктора, интонации грозной, поднимающей горячую волну в груди. С новостью менялась повседневность, планы, мечты. Да, теперь многое будет иначе…

Обсуждать известие было не с кем, родители уехали на воскресенье в деревню. Димка оделся и побежал по малолюдным улицам к диктору. Перед наставником стоял недопитый стакан чая, в глазах металось отчаяние. Кивнув на стол, дал понять: ученик вправе посмотреть информационные сообщения. Взяв первое, лежавшее наверху, юноша прочитал заявление Молотова о нападении Германии. В горле запершило, голос осип. Димка хмыкнул, но голосовые связки не подчинились. Вздохнул с облегчением: хорошо, что не было назначено эфирное время.

Рядом с наставником Димка просидел час, после чего вышел на улицу. Понурив голову, побрел к знакомым ребятам. Что они думают, что скажут?

Через месяц Дмитрий Балуев прощался с наставником у военкомата. За спиной болтался папкин застиранный вещмешок. Рядом стояли родители, кучкой толпились бывшие одноклассники и одноклассницы, недалеко кого-то провожали заводские ребята. Матери плакали, девчонки испуганно смотрели на уезжавших друзей. Разговоры про «береги себя» и «пиши» витали в толпе, но других напутствий, как водится, в последнюю минуту никто не искал. Молчание было красноречивее всяких слов. Именно в тягостном молчании начиналось общение глазами и сердцем, когда пробуждалась связь иного рода — духовная. Глаза провожающих в прощальной тоске словно ткали вокруг новобранцев невидимые защитные коконы, от соприкосновения с которыми должно было рассеяться надвигающееся издалека зло.

Невысокого роста военком вышел на крыльцо и зычно закричал:

— По машинам!

Димка бросил прощальный взгляд на мать, потом на отца, что-то сжалось в груди от родительских объятий. Пристально посмотрел на него сгорбленный наставник:

— Возвращайся, Дмитрий! Я буду ждать тебя и никого не возьму на твое место.

Вчерашний ученик в ответ неловко обнял наставника и полез в кузов полуторки.

Машины загрузили всех призванных на поле брани, не забыв ни одного. Пыля по сухой июльской дороге, они повезли ребят на войну. Никто ни в машине, ни у военкомата не пел, не кричал; рыдания и всхлипывания заглушил рокот моторов. Когда гул стих, а белесая пыль медленно осела, люди увидели лишь уходившую к горизонту пустую дорогу.