Призраки
(Русская фантастическая проза второй половины XIX века) - Данилевский Григорий Петрович - Страница 45

— Куда ты несешь меня, дядюшка? — спросил, опомнясь, Явтух.

— А вот, я сейчас тебе скажу! — ответило у него за плечами. — Я тебя, брат, посажу верхом на месяц; и просидишь ты у меня на нем день, два, а может, и год, разве когда месяцу придется опуститься до краев земли, успеешь ты соскочить на стог травы или на какое-нибудь дерево…

— А как я неравно засну и упаду с месяца?

— Ну, туда тебе и дорога! — ответил черт и рванул его еще скорее…

«Прощай, Найда! Теперь уж я тебя не увижу никогда!» — подумал Явтух и отдался на волю беса.

Летел он долго, минуя воздушные пространства; наконец, месяц, спрятавшись и опять явившись, мелькнул между разбежавшихся тучек и стал к нему так близко, что он, как после сам рассказывал, мог даже разглядеть, из чего он сделан; а сделан месяц, по его словам, из серебра, только вызолочен, как блюдо из хорошей посуды, да еще в одном месте, — должно быть, задел обо что-нибудь на земле, — позолота потёрлась, и оттого пятна на месяце.

Он поднялся высоко и вдруг слышит, что-то в воздухе шумит, и в то же время черт за его плечами задрожал и увильнул, отшатнулся в сторону.

— А! Так ты девок таскаешь, сякой-такой? — раздался хриплый и сердитый голос.

Старая, сморщенная ведьма, верхом на метле, налетела на беса с поднятыми кулаками.

— Да это, полноте, не девка; это парень! — пропищал нечистый.

— Как парень?.. Ах ты, сякой-такой!.. А юбка?

— Да вы, Мавра Онуфриевна… да я, право… уж я же вам говорю! — кричал черт, осыпаемый кулаками ведьмы.

— Вот я тебя, вот я тебя! — кричала ведьма, от ревности и злобы не зная, с какого конца получше отсчитывать удары. Она ухватила беса за хвост и за загривок и так стала его трясти, что с ее рыжей косы слетел платок, а из когтей черта выпал Явтух и камнем полетел на землю…

— Ну, теперь уж и мне несдобровать! — сказал бес и понесся выше и выше, силясь стряхнуть с себя злую ведьму.

И долго в воздухе сыпались клочки волос, и крупная брань беса и ведьмы оглашала темные пространства. Явтух камнем летел на землю…

Между тем весело лилась беседа в низенькой светелке подгородной мельницы. Складчина на этот раз удалась как нельзя лучше, потому, во-первых, что мельник, старый вдовец и скряга, уехал в Чугуев на ярмарку, и дочка его осталась хозяйкою хаты; и во-вторых, потому, что многие из изюмской молодежи надеялись на этот раз привести к окончанию свои сердечные дела.

Пол Мельниковой хаты был чисто прибран и вымазан заново охрою; стены, также вновь выбеленные, украсились вениками и пучками цветов. Печь ярко горела, и в ней шипели, на горячих сковородах, в масле, пшеничные орешки, ячные блины и сластены. Дубовый стол, покрытый белою скатертью, помещался в главном углу, под образами; на нем стояли графинчики с горилкой. На лавке у печи, близ двери в темную комнату, лежали куски сдобного и пресного теста, яйца, свиное сало и стручковый перец. Вокруг этого стола две молодицы, и одна из них Ивга Лобода, хлопотали над печением и замешиванием сластен и орешков. По скамейкам, опрокинутым ведрам и корытам, вокруг хаты, сидели девки и парни. Смех, говор и песни перемешивались с треском печи и жужжанием веретен. Девки, сидя на разных донцах, тянули из гребней пряди и бойко водили веретенами. Иные сидели молча, другие пели песни, а третьи болтали и щебетали, как ласточки в весеннее утро. Парни, кто за столом, кто на перевернутом бочонке, а кто и просто на полу, сидели и тоже занимались разными работами. Иной точил деревянную чашку, другой строгал веретено своей красавице; третий гнул дугу; четвертый расписывал вывеску для хуторянского кабака; а иные говорили сказки. Сказки сменялись хоровыми песнями. При окончании одной из последних длинный ткач Бублик вдруг приложил ладонь к уху и, дав знак рукой, чтоб все замолчали, затянул тоненьким голосом весьма жалобную песню. Это не помешало ему протянуть в печку спичку и потянуть оттуда, под общий хохот, горячую галушку. Все веселились, хохотали, шумели, рассказывали сказки. Не веселилась одна хозяйка, Мельникова дочка…

Прошло уже не мало времени, а Явтуха не было да и не было. Сперва она думала, что он зашел к своему приятелю писарю; потом ей казалось, что он только притворяется, что давно уж пришел и спрятался где-нибудь поблизости, за хатою, ожидая, что вот она не вытерпит и выбежит сама к нему навстречу. Найда уж готова была встать и выйти, как будто невзначай. «Нет, — подумала она, — лучше подожду его. Нечего баловать жениха! Положишь ему палец в зубы, так и не вынешь!»

И она осталась.

Прошло еще несколько времени. Найда забылась и слушала, водя веретеном, страшную сказку, которую начал ткач. Нитка пряжи у нее оборвалась, и она выронила веретено. Нагнулась под стол и вдруг видит: в углу, под лавкой, сидит что-то худенькое, маленькое, черненькое и, виляя хвостом, смотрит горящими, как угли, глазами… Найда обомлела от ужаса… Черт между тем посидел и юркнул в дверь; дверь за ним тихо затворилась. Кроме Найды, никто не заметил ни его появления, ни бегства. Сказка тянулась своим чередом.

И вот, чувствует Найда, что непонятная сила тянет и ее с места за дверь. Она знает очень хорошо, что за дверью, в темных сенях, ожидает ее то же страшное чудище, что за дверью она перепугается до смерти, знает и — дивное дело! — не может себя победить. Встала она с лавки, тихо сложила гребень и отворила дверь.

— Куда ты, Найда? — спрашивают ее подруги.

— А вот я… в сарай… корове сена нужно подложить!

Она ступила в темные сени. В сенях — ни души. Она на крыльцо — и на крыльце никого не видно. Площадка перед хатою также пуста. И только под забором маленького садика бегает кот.

— Васька, Васька! — стала она звать кота. Кот вошел в калитку садика. «Еще забежит в лес! — подумала она. — Шляется за соседскими кошками…» Но не успела сделать и пяти шагов, как кот к ней обернулся и стал мяукать и расти. Холод пробежал по ее жилам.

— Брысь! — закричала она. Кот ощетинился, выпустил когти, страшно засверкал зелеными глазами, так что осветил соседние кусты и плетень, замяукал еще сильнее и, выгибаясь, стал расти и расти… Найда хотела бежать и не могла: ноги не слушались; хотела кричать: язык, как во сне, не двигался. А кот прыгнул и, поднявшись на задние лапы, протянул к ней усатую морду…

— Тьфу! — крикнула Найда и спрятала лицо.

— За что же ты бранишься, — спросил у нее нежный и сладкий голос. Найда смотрит: перед нею стоит уж не кот, а Явтух, ее Явтух, ее милый суженый…

— Это ты, Явтух?

— Я, моя кралечка!

— Как же ты напугал меня! Бог знает, чем показался!

И она кинулась к нему на шею и потащила его за руку в хату.

— А, Остапович, Шаповаленко! — залепетали вокруг парня собеседники. — А мы вас ждали, да все думали, куда это вас занесло!

Найда от радости бегает по хате и ставит на стол миски с угощениями. Явтух, крутя усы и нахмурившись, стоит посреди хаты, не снимая шапки, и сурово поглядывает по сторонам.

— Будем вам, щебетухи, языком тарахтеть! — сказал ткач. — Садитесь вечерять.

Найда всыпала в миску вареников.

Все при этом бросили болтовню и, крестясь, сели за стол. Явтух молча сидел, сложа руки.

— А ты же что паном расселся? — спросила его с досадою Найда, видя его невежливость. — Не велика птица! Нá полотенце, да завесь свои шаровары, а то еще как раз с усов капнет!

Явтух нагнулся к столу и раскрыл рот. В ту же минуту дивные дела произошли в хате. У одного из парней в кармане были припасенные орехи и рожки; вдруг карман раскрылся, и орехи, а там и рожки, будто воробьи, стали вылетать оттуда, направляясь в рот Явтуха, который только раскусывал их. Долго никто не мог прийти в себя от изумления. «Э-ге-ге! да что же это такое?» — подумали в один раз все гости и остались неподвижными. Молчание сделалось такое, что слышно было, как муха жужжала и билась где-то под опрокинутым кувшином.

— Ой, лелечко, братцы!.. караул! — закричал вдруг ткач, весь в муке вскакивая из-под стола, куда нагнулся искать упавший кисет с табаком. — Да это — не Явтух; это, братцы, такое, чего и назвать нельзя… у него хвост собачий! Смотрите!..