Поединок со смертью - де Куатьэ Анхель - Страница 12
- Предыдущая
- 12/23
- Следующая
— Ты, ты, ты! — воскликнул я. — Всегда «ты»! Ты считаешь себя центром мира! Думаешь, что все происходящее как-то связано с тобой! Тебе в голову не приходит отказаться от своего «я» и подумать обо мне! Или хотя бы о нас! Для меня, с тех пор как мы вместе, слова «я» уже не существует! Я думаю и говорю только «мы»!
— Я… я… не понимаю… — пролепетала она едва слышно. — Прости… я не понимаю…
В этот момент у меня иссякли последние душевные силы. Я был опустошен, она выпила меня до самого дна. Ни критиковать, ни остановить эту нелепую пьесу, которую она так мастерски режиссировала, я уже не мог.
— Просто ты не хочешь понять, — устало сказал я.
И тогда я взглянул на нее — такую отстраненную, жалкую, живущую в плену своего эгоцентризма, — взглянул и к своему ужасу понял, что даже такую я ее люблю. Люблю.
— Прости, — хрипло сказал я, целуя ее в щеку. — Прости. Не знаю, как это вышло… Я не хотел говорить тебе всего этого. Мне ужасно больно на тебя кричать. Просто мне хочется, чтобы наши отношения оставались особенными. Не такими, как у большинства людей. Люди ведь только делают вид, что живут друг с другом. Делают вид, что друг друга понимают и слушают. На самом деле каждый сам по себе. Никому нет дела до чувств другого. И я ужасно боюсь этого. Я хочу, чтобы мы были с тобой одним целым. Чтобы все было по-настоящему! Олеся, я тебя так люблю! Мне иногда самому страшно, как сильно я тебя люблю!..
— Господи, Павел, зачем ты мне все это рассказываешь?.. Зачем? — прошептал Данила. — Это же просто невыносимо… Знаешь, если хочешь взорвать эту бомбу — взорви. Не тяни. Это невозможно слушать! Невозможно. Ты говоришь, что Бог — садист. Знаешь, если ты сделан по его Образу и подобию, то это действительно так.
— Защищаешь слабых? — ухмыльнулся Павел. — Сирых и убогих? Ну-ну… Давай. Валяй, Вижу, одного ты не понимаешь, Данила. Она не слабая. Нет. Она мне всю душу вынула, а ты говоришь — слабая . Нет, она не слабая. Нет. Я слабый…
— Ты — слабый, — отозвался Данила.
— И это я только сейчас понял, — продолжал Павел. — Надо было через свою любовь переступить, нужно было заставить себя. Бросить ее нужно было. Сразу, как только понял, что все ее чувства — только ложь, только приторная, просоленная искусственными слезами картинка, надо было бросить. Переступить…
— Через какую любовь? — Данила уставился на Павла с искренним недоумением. — Через какую любовь, Павел? Ты в своем уме?.. Ты же мучил ее! Мучил! О какой любви ты; говоришь?! О какой?! Ну неужели же можно так себя обманывать? Так врать себе — разве можно? А слабый ты просто потому, что ты слабый, и не из-за чего другого.
— Не понял… — Павел поднял отяжелевшие веки и с ненавистью посмотрел на Данилу. — Я сильный.
— Да ладно… — раздраженно бросил Данила, встал и прошел к окну, показывая всем своим видом, что не хочет более продолжать этот разговор.
— Нет-нет! — воскликнул Павел. — Это уже даже становится интересно! Я — слабый?! Слабый — «просто потому что я слабый»?! Ты это сказал, да?!
— Да, я это сказал, — ответил Данила и пригвоздил Павла немигающим взглядом. — Я так сказал. И про волю — это все ерунда. Нет в тебе никакой Печати. Нет. И не будет. Просто ты слабый, и все. А теперь хочешь — взрывай свою бомбу ко всем чертям! Взрывай.
— А люди?.. — прищурился Павел. — А люди-то — как? Не жалко тебе людей?
— Паша, — сказал Данила, прислонившись к оконной раме. — Дом пуст.
— Что?! — взвыл Павел. — Как пуст? Никто не выходил из подъезда! Я слежу! Как он может быть пуст?!
— В том-то все и дело, что не выходил. Пожарная лестница — она с той стороны дома, ведь так? — «уточнил» Данила.
— Не знаю, — рассерженно выкрикнул Павел и только в эту секунду спохватился: — Пожарная лестница?! Вы вывели людей через пожарную лестницу?!
— Паша, мы с тобой уже почти два часа говорим, — устало произнес Данила и покачал головой из стороны в сторону. — За все это время ни один человек из подъезда не вышел. Ни один. И не вошел. Это может быть, как ты думаешь? Четырнадцать этажей… И ни одного человека за два часа! Конечно, эвакуировали людей. Спустили вниз и вывели через черный ход. А ты что думал, Гаптен будет ждать, чем тут наши с тобой переговоры увенчаются?.. Павел, у тебя близорукость. Во всем. Понимаешь?! Бли-зо-ру-кость…
— Близорукость , — Павел побледнел и непонимающе уставился на Данилу.
—Ты видишь только то, что хочешь видеть. А главного не хочешь понять, не хочешь или боишься. Страшно. Ведь если перестать отмахиваться от главного, если принять всем сердцем то самое важное, что есть у тебя в жизни, то уже нельзя будет жить как прежде. Тебе-прежнему предстоит умереть, а тебе-новому — родиться. Смерть и возрождение. Страшно. И всегда ты, Павел, главное пропускаешь, всегда… Устроил маскарад. И с Олесей — ужасный. И здесь, с этой бомбой. Просто глупо. Детский сад.
— Гадко, — сквозь зубы процедил Павел.
— Что гадко ? — от удивления у Данилы взлетели брови.
— Я сказал, что только ты один. Я и ты. А вы все подстроили, вывели людей…
Данила тихо рассмеялся, закрыв лицо руками.
— Павел, мы здесь с тобой — один на один, как ты и хотел. Мы одни. Ты и я. Что еще?.. Ты плачешь?!
Павел плакал. Действительно, он плакал.
— Я думал, ты меня поймешь. Я думал, ты меня поймешь… — шептал он сквозь слезы и бессильно бил себя кулаками по голове. — Ты один… Потому что если не ты, то кто?.. Кто?.. И даже ты, даже ты не понимаешь, ничего не понимаешь… Ничего…
C момента того разговора прошло две или три недели. Олеся стала строже одеваться и уходить на работу раньше. Потом я узнал, что ее в самом деле повысили. Она стала программным директором, но не сказала об этом мне. Видимо, по-прежнему думала, что страдает мое самолюбие. Отвратительно. Своей уверенностью в ничтожности моих мыслей и чувств, своей ложью и недоверием она разрывала мою любовь к ней на мелкие клочки.
Однажды вечером она пришла сияющей и, улыбаясь, протянула мне бутылку вина.
— Что за праздник? — спросил я.
— Просто так, — ответила Олеся, продолжая улыбаться и бросать на меня загадочные взгляды.
— Говори, что случилось? — я обнял ее за талию, поднял и закружил.
Она рассмеялась.
— Ну так в чем дело? — я поставил ее и прижал к себе, поправляя выбившиеся из прически пряди волос.
Мы поцеловались, и она сказала, гладя ладонями мое лицо:
— Знаешь, у нас сейчас идет совместная акция с одним телеканалом. Они собираются делать телепроект. Интеллектуальное ток-шоу. У них много вакансий. От ведущего до сценариста. И я подумала, что тебе это может быть интересно. Ты много знаешь о философии, у тебя очень оригинальный взгляд… Ты бы мог попытаться. Я уже говорила с продюсером…
Я отнял ее руки.
— Ты, кажется, говорила, что любишь меня таким, какой я есть, — мои губы сложились в жесткую саркастическую усмешку.
Мне были не нужны ее оправдания. Я наперед знал все, что она скажет. Как она будет уверять в том, что все она делает исключительно ради моего блага. Что думает только обо мне.
И она сказала это. Все. Точь-в-точь. Слово в слово. Как дежавю.
Старательно подбирая слова, Олеся трепетно «оберегала» мое «уязвленное самолюбие».
— Мне, кажется, ты сможешь чувствовать себя увереннее… — нерешительно, словно ступая по тонкому весеннему льду, сказала она. — У тебя… м-м… появятся деньги на те книги, что ты хочешь купить…
— Если мне понадобится какая-нибудь книга, я могу взять ее в Публичной библиотеке, — ответил я с издевкой.
Неужели она не остановится? Неужели и дальше будет вбивать гвоздь за гвоздем в мое сердце?
— Извини, — она глубоко вздохнула, чтобы унять волнение. — Я понимаю, что это совсем не та работа, о которой ты мечтал, но… Но я подумала… Я подумала…
Она не могла найти слов. Ведь если она признается самой себе в истинных причинах своего поступка — образ ее «возлюбленного», который она так тщательно и так долго выкраивала внутри своей головы, с треском разойдется по швам.
- Предыдущая
- 12/23
- Следующая
