Роза для бессмертного принца (СИ) - Юраш Кристина - Страница 7

Глава IV. В золотом сиянии

Глава IV. В золотом сиянии

Глава IV. В золотом сиянии

— … девочка. Лучше бы мальчик, — голоса были глухими и тихими. Слова казались невнятными.

— Мальчики обычно не выживают. Это сказано у Альвенца. Женское тело лучше адаптируется. Проверь частоту пульса.

— Все так, как должно быть. Альвенц в своем трактате сказал: «И дыханьем согреет ладонь, если поднести ее близко. И тело невидимый выжжет огонь. Но сердце продолжит биться». Значит, первая стадия прошла успешно. Тело продолжает жить. Сердце продолжает биться и дыхание не прекращалось. Все-таки нам повезло. Мы его неплохо подлатали. У Дилерии, в том отрывке, что у нас есть, сказано, что тело должно быть как «выеденное яйцо». То есть отсутствие «айдоса» в телесном воплощении достигается путем страшных пыток, губящих душу и разум, смертельно не повреждая тела. У нас тело готовое. Откуда, кстати?

— Из поселка на границе. День везли.

— А что с ней? Чумная?

— Не знаю. Досталась почти даром. Я сказал, что тел нужно для экспериментов. Пока приценивался, пульс прощупал. Сердце бьется. Заплатил, все, что затребовали. Ты посмотри, в каком оно состоянии!

— Грязненькое, в крови. Одежда — лохмотья… Нищенка или побирушка.

— Сколько ей лет?

— Примерно пятнадцать.

— Лучше бы мальчика. Дилерия занималась мужчинами. Там намного проще. Сколько времени пройдет, прежде чем мы увидим результат?

— По Дилерии: «Оное тело лежало недвижимым о трех дней. О третий день тело конвульсировало». У Альвенца тело «ожило» через час.

— Зачитай еще отрывок из Альвенца… Там, где изъятие «айдоса» описано! Мне кажется, что мы что-то сделали не так…

— Это? «Сим оболочку заклинаю…»

— Нет, раньше.

— Тихо! У него палец шевельнулся! Вот, шевелится! Альвенц был прав!

— Дилерия писала, что все ее экземпляры были слабоумными. Их приходилось держать в клетке. Принесите ошейник. На всякий случай… Обмотайте его тряпками. Тело не должно повреждаться. Оно очень плохо переносит кровотечения… Наденьте ему на шею петлю.

Кто-то приподнял голову и снова положил, предварительно чем-то щелкнув. И сразу затылок почувствовал что-то болезненно неудобное. Чья-то рука коснулась груди, и захотелось съежиться и спрятаться.

— Держите ему руки! Повязку на глаза!

Знобило. Зубы стучали, и руки сами вцепились в странную штуку на шее. Рывок. Еще рывок!

— Держите руки! — прошипел кто-то, ложась всей тяжестью на тело. Руку схватили за запястье и стали прижимать к столу. На второй уже сомкнулись чьи-то пальцы и ее тянули в другую сторону. Прикосновения этих людей вызывали страшную боль. Стоило им дотронуться до руки, как руку тут же обжигало. Когда боль стала невыносимой, девочка почувствовала, что теряет силы и куда-то падет.

Когда она открыла глаза и вокруг была тьма. Кисти рук затекли, и ребенок попытался ими пошевелить, но их держало что-то по разные стороны от тела. Ноги тоже не слушались. Она висела, словно распятая в кромешной темноте. Темнота и тишина. Нет ничего страшнее. Ослепла! Чьи-то шаги. Топ-топ-топ… Далеко. И снова тишина. Что все это значит? Мир тишины и холода. Снова темнота. Я — это я. Я — это…

Она не услышала, как открывается дверь.

— Я — это я, — твердило что-то в беззвездной темноте сознания.

А потом был странный шорох и руки освободились одна за другой. Но пальцы не сгибались, и руку было трудно даже приподнять. Ноги стали свободными через мгновенье, и тело медленно и бессильно соскользнуло на холодный пол.

Странный шорох. Она не слышала, чтобы кто-то ходил рядом, но чье-то глубокое дыхание было совсем близко. Прикосновение к щеке не принесло боли. Грязненькая девочка с завязанными глазами сглотнула и застыла, стараясь не дышать. Чьи-то тонкие, холодные пальцы скользнули к ошейнику и сломали его, словно он был сделан из сухого дерева.

— Ты меня понимаешь? — прошелестел мужской голос в тишине.

— Да… — голос девочки на некоторых нотах отдавал в небольшую хрипоту, словно был сорван.

— Как тебя зовут, прелесть моя? — тихо и нежно спросил голос.

— Я… не…

— Не помнишь своего имени? — в голосе не было удивления, скорее смесь искреннего сожаления и сочувствия.

— Имя? — девочка шевельнула губами, очевидно пытаясь найти ответ на этот странный вопрос.

— Я сейчас сниму тебе с глаз повязку. Только ты пока прикрой их, а то будет неприятно. Ладно?

Теплые руки скользнули по волосам, и повязка перестала давить. Но открыть глаза ей было страшно.

— Потихоньку… Потихоньку… — кто-то нежно гладил голову и шептал на ухо.

Сначала тонкая щель света. Девочка распахнула глаза, и тут же всхлипнула, зажмурившись:

— Больно…

Она щурила глаза, открывая их осторожно, а когда открыла полностью, дыхание ее перехватило.

Сначала был свет. Кроме него в этом мире не было ничего. А потом в мягком сиянии стало вырисовываться лицо. Оно было невероятно красивым. Казалось, все сверкающие на солнце пылинки, что витали в воздухе, были созданы для того, чтобы подчеркнуть золото вьющихся волос, а падающий из окна свет отражался в дивных глазах. Они были двухцветные. У самого зрачка рисунок алым солнцем расходился в голубое небо, и влажный светлый блик плыл маленьким облачком. Дивные, дивные глаза. Полные, красивые губы улыбались, а на щеках были видны ямочки.

Если бы кто-то зашел в залитую золотым светом комнату, то увидел бы странную картину: худая, босая и грязная девочка, в мешковатом подобии одежды, неуклюже сидела на полу. Напротив нее на коленях стоял изящный юноша, в серой тунике, с алым шитьем и серых штанах. Обут он был в сафьяновые невысокие сапоги. На шее у него был повязан алый платок, скованный тяжелой увесистой брошью.

Они были похожи на персонажей разных картин, по воле безумного художника, встретившиеся на одном полотне.

Девочка хотела поднять руку и протереть глаза, но не смогла даже пошевелить пальцем. У нее противно защипало в носу, а в горле встал огромный ком, который невозможно проглотить, губы некрасиво задрожали, а глаза покраснели и…

Улыбка исчезла с лица прекрасного юноши, и он ловко выхватив серый шелковый платок из рукава, начал спешно оттирать лицо девочки. Может юноша не переносил девичьих слез, как это делает большинство легкомысленных мужчин? Сомневаюсь. Возможно, он видел их впервые? Нет, за такими красавцами, обычно тянется шлейф разбитых сердец. А там и слезы и уговоры, и страстные признания и душещипательные откровения… Тут дело вовсе не в этом. Просто вместо прозрачных слез по щекам девочки текла самая настоящая кровь. Юноша тщательно стирал ее и негромко сквозь зубы ругался:

— Угробили ребенка… — он комкал в руке серый платочек с багровыми разводами.

Кровь густо стекала девочке на подбородок.

— Успокойся, солнышко мое… Ну не плачь, радость моя… Тише-тише, мой…э…. птенчик… Дивайн их побери! — юноша закатил глаза к алебастровому потолку, — Я бы их поубивал! Это я не тебе, рыбка моя… Не плачь… Не нужно… Тише-тише… Тишшшше…

Юноша понизил голос до шепота, а потом тяжело вздохнул.

Девочка постепенно успокаивалась. Раздавались лишь отдельные горькие всхлипы. Она подняла недоверчивые глаза на утешителя.

— Как тебя зовут? — спросила она, отшатнувшись всем телом от протянутой в очередной раз руки с зажатой алой тряпочкой.

— Шаэсса, — облегченно улыбнулся юноша, окончательно вытирая ей лицо и поправляя ее спутанные волосы, — А ты вспомнила свое имя?

Тишина.

— Ну не надо так на меня смотреть! Я не кусаюсь! Я пока воспользуюсь твоей беззащитностью и все-таки уберу волосы у тебя с лица. Девочки должны быть красивыми.

Юноша со странным именем Шаэсса, спрятал платок в рукав.

— Я — это я, — уверенно сказала девочка, совсем не детским голосом, пытаясь снова пошевелить руками. В этот раз более успешно. Правая рука начала слушаться, а левая странно колола и была какой-то чужой.