Печать Древних (СИ) - "Johann Walcvur" - Страница 60

— Может быть…

— Меня призвали в легион, — произнёс, наконец, Ширен, — когда началась Северная война. Точнее, я сам вступил в легион, как только услышал, что Некрос сжёг целый город в Верхней Норзрине. В деревне, которую потом уничтожили демоны дракона, меня хвалили за стрельбу из лука. Я был молод, жаждал проявить свои таланты и хотел снискать славы, девичьей любви и золота. «Северная война» — так же называют бои до двенадцатого года Века Гнева? Я был лучшим стрелком в когорте лучников. Битвы одна за одной, и всегда в строю с легендарными солдатами Ордена Драконьей Погибели. Я даже один раз видел самого дракона Мощи — жуткое зрелище.

Он посмотрел в небо, словно хотел увидеть усыпанный звёздами небосвод, на котором пробегала история его долгой жизни. Ширен отхлебнул из кружки, смочил горло и с печалью продолжил:

— Потом… в двенадцатом году, как раз за пару месяцев до того, как Некроса вывели из игры в первый раз, я получил серьёзную рану и был отправлен домой. Естественно, мне обещали пенсию и всё в таком же духе. Но… чума, погромы и новые битвы с демонами. Я был забыт, — Ширен подлил себе ещё чая. — Пришлось устроиться работать мортусом. Вывозил трупы, как бушевала чума. Долгое время я обманывал смерть, но в один момент… я обнаружил язву, под рукой. Знаешь, как оно начинается. Интересная ситуация… вывожу чумные трупы, сбрасываю, ношу передовую, вроде как, защиту от этой пакости, и вдруг!

Ширен замолк. Трудно давались ему воспоминания о днях болезни: ничего более ужасного и отвратительного с ним никогда больше не случалось. Вильмонд молчал и просто смотрел в незримую точку во мраке Сумеречного леса.

— Я лёг в овраг, — продолжил Ширен, — около моста. Не хотел, чтобы за мной приехал коллега. Не знаю почему… не нравилось мне оказаться на месте своих «подопечных». И тогда пришёл Лицедей. Дух предложил мне излечение и… место после смерти. Сказал, что… я не умру, пока не исполню свою высшую миссию.

— Какую? — Вильмонд тяжело посмотрел на Гробовщика. — Таскать ему мертвецов всю оставшуюся жизнь?

— Не знаю, может, и её. Странный контракт, на самом деле не такой чистый, как я думал вначале. Живу дальше, болезни меня не берут, все катаклизмы и войны обходят стороной. Чувствую себя физически прекрасно. Только вот главное, Вильмонд, я чувствую, как сгорает моя душа.

— Душа? — мортус поставил чашку. — Ты не думаешь, что после смерти… дух поработит её?

— Нет, — покачал головой Ширен, хотя верил сам себе с трудом. — Это дух, а не демон. Он не станет меня обманывать.

Он сомневался, и Гробовщик изо всех сил старался не показывать этого в своём голосе, не хотел вызывать даже малой тени жалости в глазах Вильмонда.

— С тех пор мортусом, кроме тебя и меня, был ещё один, — продолжил Ширен, наливая в свою пустую чашку одну настойку. — Не помню, куда он ушёл. В общем, с тех пор мы служим здесь Лицедею как мортусы, хотя наши задачи уже давно ушли дальше изначальных. У всех нас есть цель в жизни, Вильмонд. И у смертных, и у духов, и даже у богов.

Вильмонд мрачно посмотрел в сторону Моровой пропасти, в его глазах мелькнул ужас. Ширен поднял голову — к хижине приближались двое.

— Всё, промыл мозги мальчику? — бросил Ширен.

— Открыл истину, — сухо ответил Лицедей. — Хорошо, что вы оба здесь.

Гробовщик присмотрелся к Верону — он был бледен, но в глазах играли огоньки.

— Хорошая работа, Ширен, хотел тебе сказать, — произнёс Лицедей и вручил в руки старика маленький кожаный кошель, набитый монетами. — Лучше никто и исполнить не мог.

Ширен с презрением посмотрел на духа — желание прямо сейчас вогнать стрелу тому меж его зелёных огоньков усиливалось с каждой новой встречей — а потом перевёл взгляд на Верона: юноша стал бледноват, вместо ужаса его лицо выражало скорее потерянность, но в глазах безумным танцем плясали огоньки, полные жизни. Ширен был таким же… в своё время.

— Да уж, хорошо, — пробурчал Гробовщик и кинул кошель в руки Вильмонда.

— Всё плюёшься, старик? — сказал голосом надзирательницы дух. — Я-то считал, что ты достаточно хорошо знаешь такого рода сделки: я заберу всё, что причитается.

— Ты обескровил всю окрестность, — фыркнул Ширен. — Это больше, чем дохрена. Вармасу осталось всего три ночи, и ты собираешься уничтожить последний здешний оплот. Ты склоняешь молодых, — прошептал он, сжимая зубы, — и обрекаешь на мою судьбу, словно демон.

— Осторожнее, смертный старикашка, — пробежали искорки гнева в голосе Лицедея. — Не называй никого теми именами, в которых ты совершенно не разбираешься. Я — дух, но не демон. Демон истерзал бы ваши жалкие тела в первую же встречу.

— И это было бы милосерднее, дух, — прошипел Ширен, отметая последние пылинки страха, что покидали его душу десятилетия.

Вильмонд глухо простонал, заволновался Верон — мальчишка не слышал половину их разговора, но почувствовал, что дух злится.

— Друг мой, — голос Лицедея стал мягче, но нисколько не менее зловеще, — пойми, у нас с тобой последние расчёты. Твоя проклятая душа, перешедшая в услужение Повелителю Смерти, желает раствориться в Потоке? Песчинки всё уходят, старик, дни сменяются друг другом… а ты слабеешь. Как только наш договор исполнится, ты умрёшь. Ты ведь это знаешь?

— Знаю, — сдался Ширен, отвернувшись так, чтобы не видеть Вильмонда. — Что ты хочешь, Лицедей?

— Пришло время наполнить доверху Моровую пропасть, — протянул скрипуче дух, копируя голос старика. — И исполнить миссию мортусов, вашу миссию.

— Хочешь сказать, после Эстифала, — у Ширена замерло сердце. — Наш договор исполнится?

— Вильмонд может идти куда ему заблагорассудится, — сказал Лицедей. — Ты, Ширен, боюсь, далеко уйти не сможешь. Но я обещаю, — он усмехнулся, — что не трону твои смертные останки.

Ширен и Вильмонд переглянулись.

— Что нам нужно делать?

— Верон исполнит свою миссию, — протянул дух. — А вы вместе с Культом на исходе следующего дня окончите муки жизни в алой ночи эстифальцев. Но… перед этим нужно встретить нашего гостя из Ветмаха. У вас, мортусы, есть день и ночь, чтобы выспаться и подготовиться.

***

На улице было необычайно холодно, ветер рвал тряпки, развешанные эстифальцами у домов, рвал штандарты Теневала, разгоняя мелкие снежинки — первые за четыре года алой ночи. Ринельгер рассеянно огляделся: огни свечей в окнах домов тускло освещали оконные рамы каменных хижин, они одна за другой гасли, погружая Эстифал в сон, и по тёмным проулкам пробегали собаки и кошки, выставленные из хижин из суеверного представления о том, что эти звери смогут отогнать зло, притаившееся в сумерках.

Ринельгер был не из числа сентиментальных мужей, которые, услышав грустную историю, погружались непременно в мрачные думы и подолгу всматривались в тёмную даль, ожидая, что именно она принесёт ответы на самые сокровенные вопросы. Но факт — духи уходят из Цинмара или обращаются в демонов — ничто иное, как самое худшее, что могло бы приключиться. И самый главный вопрос — почему Матерь встала против богов-прародителей и духов Родины? Они явно уступали мир, но кому — неизвестно. Однако то, что Цинмар менялся, было очевидно. Старый мир исчезал.

Как давно жил в Дегановых Рубцах хозяин топей, и сколько всего он сумел предотвратить, сохраняя неизменную стабильность своих земель? Теперь Норос-Сугур ушёл. Наставники в Анхаеле посвятили целый курс, рассказывая о многочисленных духах Маредора, охранявших покой Потока на огромных территориях.

Ринельгер получше укутался в плащ, прошёл по узким улочкам Эстифала, что постепенно белели от усиливающегося снегопада. Не будь народ так запуган, было бы не протолкнуться. В Анхаеле первый снег встречали радостно, пусть он и лежал половину года и под конец уже приедался. Будучи ещё маленьким учеником, Ринельгер вместе с однокурсниками выбегал на заваленные сугробами тренировочные площадки анклава играть в снежки, строить снежных баб, валяться, собирая меховой мантией всё, что выпало за ночь. Даже повзрослев, он выходил дурачиться с немногочисленными друзьями и Кассией. Ринельгер поймал перчаткой снежинку, растёр её, погрузившись в воспоминания. Кассия ловила их языком и шутки ради подбивала на это всех, особенно Ринельгера. Сейчас она не посмела бы это делать — снежинка, как и капля дождя, отравлена алыми небесами.