Под Одним Солнцем (СИ) - Шалимов Александр Иванович - Страница 102

— Вы ошибаетесь, мазор! — Я тоже повысил голос.

— Молчать!

— Это «снадобье» я получил сегодня из рук мазора литама Дасара-са, биолога нашей экспедиции, можете осведомиться, если хотите. Биолог считает синзан чрезвычайно полезным средством для нашей экспедиции, и я, испытав его действие на себе, целиком присоединяюсь к этому мнению!

Кора нелегко было переубедить, смутить, вывести из равновесия или, наоборот, образумить. Но тогда мне это удалось. Цвет лица его постепенно принял нормальный оттенок, а глаз? снова сделались холодными, лишь искра чуть заметного любопытства оживляла их взгляд.

— Что же такое синзан?

Я чувствовал, что объяснять нужно коротко и убедительно, и решился на отчаянные шаги — мне терять было нечего.

— Синзан — это…

Я схватил подставку литронса и легко согнул и завязал узлом ее прочные металлические ножки. Огляделся по сторонам:

— Вот…

Я подпрыгнул вверх и достал до потолка руками. Высота помещения была по меньшей мере метра три с половиной — четыре.

— Смотрите!!!

Тяжелый стол подлетел в воздух и с грохотом рухнул на пол. Из ящиков посыпалось содержимое, и от него оторвались две планки.

— Синзан — это!..

Я остановился в своем буйстве, не зная, что бы еще сокрушить, и вдруг почувствовал страшную слабость во всем теле, резкую боль в позвоночнике. Голова у меня закружилась, перед глазами поплыли цветные круги, ноги перестали служить, и я тяжело, лицом вниз, свалился на пол. В ушах раздался протяжный звон, я не мог ни шевельнуться, ни произнести слова, но сознание оставалось ясным.

Кор подошел ко мне, осторожно перевернул меня на спину, расстегнул ворот и нащупал рукой шейную артерию. Сосчитав толчки крови, он подошел к телефону:

— Вызовите врача… Да, сюда, в сорок третью комнату… пилот Антор в тяжелом состоянии,

Сказав это, он выключил аппарат и начал наводить порядок, ликвидируя следы моей «деятельности». Я лежал, устремив неподвижный взгляд в потолок, и ни о чем не думал. Состояние полнейшего безразличия владело мною. Ничто происходящее вокруг не трогало меня, даже собственное состояние не пробудило ни одной тревожной мысли, было совершенно все равно, что будет со мной дальше, смогу ли я лететь на Арбинаду, встану ли когда-нибудь снова на ноги и останусь ли вообще жив.

Дальнейшее происходило словно в тумане. Пришел врач, долго исследовал мое тело, делал какие-то уколы, задавал какие-то вопросы, но я не отвечал и не шевелился. Потом меня увезли в клинику, где пытались привести в чувство, фотографировали в жестких лучах, брали анализы, записывали кривые биения сердца. Врачи суетились и тревожились — я оставался неподвижен и пассивен. Наконец меня положили в отдельную комнату и оставили одного.

Трудно сказать, сколько я пролежал там, — время для меня в тот период не существовало, но постепенно интерес к жизни стал возвращаться, я несколько раз шевельнулся и вдруг почувствовал, как сон властно заволакивает сознание, и, не успев понять этого, я уже провалился в его темную бездну.

…В комнате разговаривали. Сквозь сладкую полудремоту я разобрал голоса биолога и Кора:

— Нет, сейчас он просто… э… дышит, то есть спит, я хочу сказать. Просто спит, нормальным человеческим сном…

— Вы считаете, все обошлось благополучно?

— Да, вполне. Снимки показали, что не растянута даже ни одна связка. Просто восхитительно… то есть удивительно, конечно! Редкий организм. Имейте в виду, он принял синзан после того, как перенес громадную физическую нагрузку, и еще два часа просидел в гравикамере.

— Значит, вы считаете, что он может лететь?

— Разумеется, он совершенно здоров. Посмотрите сами на эти… э… кривые. Трудно представить себе что-нибудь более нормальное. Он чудесно преодолел этот шок. Знаете, со мной однажды тоже было нечто подобное, только не в столь резкой форме, правда, и нагрузка у меня была меньшая, но мой декримент оказался более слабым, я окончательно пришел в норму только через восемнадцать часов, а он…

— Хорошо, оставим его. Пойдемте, я не снимаю тогда его с полета, в других отношениях он мне подходит…

Они удалились. Я открыл глаза и осмотрелся. Сверкали ослепительной чистотой стены клинической комнаты, окно задернуто, горел свет. Я привстал на постели и отодвинул штору. На улице было уже темно, — значит, я провел здесь около десяти часов. Страшно хотелось есть, но это желание кто-то предвидел — на столике передо мной стояла париса, настоящая париса, а не блюда нашего надоевшего рациона, кроме того, в графине искрилась какая-то жидкость.

Когда я расправился с едой и снова лег, наслаждаясь ощущением приятной тяжести в желудке, открылась дверь и в комнату вошел Конд. С таким унылым видом, какой был у него, обычно ходят утешать родственников умершего. Впрочем, вид его соответствовал миссии: он на самом деле пришел меня утешать.

— Как чувствуешь себя, Антор? — спросил Конд, усаживаясь напротив.

Я набросил на лицо маску страдания:

— Ничего, сносно.

После этих вступительных фраз наступила пауза. Я молчал из любопытства, ожидая, что он скажет дальше, а Конд, видимо, просто не знал, как поддерживать разговор. Наконец, он раскрыл рот:

— Так вот, дружище… Скверно получилось… Что врачи говорят? Сможешь ты потом летать?

— Как будто смогу.

— Это хорошо. — Он вздохнул. — А об Арбинаде не жалей, никуда она не денется, назначат еще экспедиции, и мы с тобой… Зато сейчас останешься с Юрингой она будет очень рада.

— Конечно, рада, — подтвердил я, — только на что мы с ней жить будем…

— Я вам дам, у меня есть запас, потом вернешь когда-нибудь. — Конд оживился и полез в карман. — Тебе хватит восемьсот ти?

— Не нужно. Ты и так был слишком добр к нам…

— Возьми, не стесняйся… На Арбинаде еще нет магазинов, и мне они сейчас не нужны.

— Я не стесняюсь…

Мы снова замолчали. Я с трудом сдерживал улыбку, отлично понимая то чувство неловкости, которое он испытывал перед лицом свалившегося на меня, как ему казалось, несчастья. Однако какое-то озорство заставило меня продолжать эту невинную игру.

— А когда тебя выпустят, ничего не говорили?

— Говорят, скоро.

— Да, еще бы, они всегда спешат отделаться…

— Точно, Конд, спешат. Я слышал, что выпустят завтра.

— Завтра? Да я им… Я… Я пойду к этому главному мяснику и покажу ему! Они запомнят Конда на всю жизнь!

Я не выдержал и расхохотался:

— Брось, Конд, я здоров, и мы полетим вместе.

Он вытаращил глаза:

— Правда?

— Правда.

— Чего же ты дурака валяешь? Знаешь, что тебе за это следует?

Он схватил меня за плечо.

— Знаю, — ответил я, изо всех сил сжав ему руку.

— Тогда держись!

— Держись сам!

Я вскочил с койки, и мы схватились в шутливой борьбе. Каким-то нечеловеческим усилием мне удалось приподнять Конда над головой и бросить на постель. Отдышавшись, он удивленно посмотрел на меня.

— Силен… однако… Это что? Синзан что ли действует?

— Действует, Конд. Действует! — радостно воскликнул я и сел с ним рядом. Мы оба засмеялись. В эту минуту дверь отворилась и в комнату вошел недовольный врач.

— Это что такое? Что здесь происходит? Мазор Конд, вы почему сидите на постели? Немедленно встаньте и уходите отсюда, вы ведете себя неподобающе…

Конд виновато поднялся и погрозил мне.

— Извините, мазор, забылся, спасибо вам… Гоните его отсюда скорее. Он же здоров!

Махнув на прощанье рукой, Конд вышел.

Сегодня я перелистал свои записки. Перед глазами снова прошли картины пережитого. Вспомнились не отмеченные здесь детали, а некоторые события воссоздались так отчетливо, что казалось, они случились только вчера. Хорошие это были дни! Прочитав до конца, я машинально продолжил свои воспоминания, и, незаметно для самого себя, прошел сквозь весь период подготовки к экспедиции. Я вновь видел, как мы с Кондом с придирчивостью, бесившей инженеров фирмы и чиновников Государственной комиссии, принимали планетарный корабль «Эльприс», как мы подолгу копались в каждом узле, в каждом агрегате корабля, пока не убеждались в абсолютной надежности механизмов. Я мысленно провел все испытательные и тренировочные полеты в атмосфере Церекса, заново пережил неприятности, доставленные Мланом, после которых решил никогда больше не полагаться на другого и проверять все самому. И так день за днем, день за днем. Шагая в своих воспоминаниях от одного события к другому, я постепенно добрался до момента отлета на Арбинаду и тут спохватился. Ведь я же собирался писать все по порядку, а возвращаться еще раз к только что пережитым мысленно дням мне уже не хотелось. Тогда я пододвинул к себе листы и записал эти строчки, решив продолжать свои воспоминания дальше, не возвращаясь к упомянутым событиям. В конце концов, мои воспоминания всегда будут со мною, а эти записки ни для кого не предназначаются…