Стальные небеса (СИ) - Котова Ирина Владимировна - Страница 55

— Стрекозы сюда летят, — крикнул рядовой Вернов. Я развернулась. Со стен Вейна снимались раньяры, с десяток, один за другим, и направлялись к нам. Заметили. Заметили.

— Сейчас, — забормотала я лихорадочно, засовывая руку в пламя. — Сейчас… Отзовись, стихия от стихии моей.

Полыхнуло, и я протянула вторую, окровавленную ладонь вылетевшей из костра огнептице. Она пила, а первые раньяры уже спускались на опушку леса, метрах в пятнадцати от нас; Вернов застыл за стволом дуба между мной и замком, целясь во всадников из короткого автомата, — а Осокин все так же продолжал подкладывать ветки… уже шагнули под кроны деревьев первые иномиряне, настороженно издали глядя на меня…

— Белый волосы. Жена колдун Дармоншир? — громко спросил один из них, со страхом переводя взгляд с моего лица на полыхающего огромного сокола, который сидел на локте и опускал голову к ладони, чтобы сделать последний глоток.

Застрекотал автомат Вернова — повалились первые из иномирян, упал и спрашивающий — и огнедух, окунув клюв в кровь, поднял голову. А я, склонившись, мазнула ладонью по лежащему у моих ног осколку и крикнула, не имея времени придумывать имя:

— Нарекаю тебя Первым. Привязываю тебя к этому камню. Убей их. Убей.

Первый метнулся вперед — и я зажмурилась, потому что полыхнуло, истошно, мучительно заорали люди, раздался сухой треск, завоняло паленым мясом, понесло вонью муравьиной кислоты… Отвернулась и снова, под автоматные очереди проговорила, держа руку в костре:

— Отзовись, стихия от стихии моей…

К лесу бежали иномиряне с оружием, неслись раньяры. Энтери с сородичами поменяли тактику: молниями рушились на них с небес, выхватывали инсектоидов одного за другим и уносились с ними на недосягаемую для стрекоз высоту — оттуда летели ошметки хитина, обезглавленные туловища, люди, визжащие от ужаса или уже мертвые. Раздался грохот гранотомета — и еще один из драконов с искалеченным, разорванным крылом, со страшной раной на боку упал на землю.

Я, окровавленная, с разрезами на ладонях, на локтях, на плечах, одного за другим вызывала огнедухов и привязывала их к камню, уже бурому и мокрому. Второй, Третий, Четвертый… ввысь, мои птахи. Резала себя, чтобы не терять время — пока пил один, я звала из огня второго и не чувствовала боли от ужаса, от запаха гари, вызывающего слезы, от тошнотворного вида обгорелых трупов на опушке, вони муравьиной кислоты и десятков летящих ко мне стрекоз. Деревья впереди полыхали, дымился и луг от прикосновений моих огнептиц: я отправляла их помогать раненым драконам с наказом не прикасаться к самим ящерам, я одну за другой посылала их в небеса, я приказывала им лететь в замок и, не трогая тех, кто защищается, убивать нападающих. Я кричала, срывая голос, движением рук бросая их в бой, заклиная их спасти нас всех, и огненные крылья мелькали у меня в глазах калейдоскопом, и я не видела, не слышала ничего вокруг.

— Моя госпожа, хватит, хватит.

Из рук у меня выбили нож, и Вернов, закрываясь рукой от взлетевшей с моего плеча огнептицы, оттащил меня от костра и прямо перед носом Осокина с остервенением стал затаптывать огонь.

— Нет, — просипела я, дергаясь обратно к покрытому моей кровью камню, — нельзя, нельзя. Не гасите костер. Духам нужно будет вернуться в него. Нужно чтобы он горел всегда.

— Да как же вас остановить-то было, — крикнул мне рядовой, отпрыгивая в сторону и ладонями принимаясь тушить занявшиеся брюки. — Все уже, все. Кричу вам, прошу. Вы же истечете кровью.

Я посмотрела на свои руки, покрытые порезами, запекшейся и свежей кровью, на пальцы, с которых капали темные капли, и меня повело — я осела прямо у бурого куска замковой кладки, к которому привязывала огнептиц, и, опираясь о землю липкими горячими ладонями, с усилием подняла голову.

Было тихо.

Надо мной, в небе под темными тучами, как листья по осени, кружили больше двадцати пламенных духов — я в своем лихорадочном состоянии вызвала их почти в два раза больше, чем ночью на фортах. По горящему лугу, перепрыгивая через полосы тлеющей травы, огибая трупы инсектоидов и врагов, ко мне бежал Энтери. К раненым драконам спускались их сородичи.

А капитан Осокин продолжал подкладывать в костер ветки.

— Остановитесь, — прошептала я. — Очнитесь.

Он замер, приходя в себя, закрутил в изумлении головой.

— Ваша светлость? — капитан посмотрел на меня с такой смесью недоверия, страха, упрека и гнева, что мне стало безумно стыдно. Руки вдруг отказали, стало холодно-холодно, и я упала щекой на землю, больно ударившись грудью о бурый камень. Сил хватило прижать его к себе и перевернуться на спину, к огнедухам.

— Возвращайтесь в огонь. — Я не слышала себя, в висках стучало, голова кружилась все сильнее. — Я позову вас еще… возвращайтесь в огонь…

В глазах расплывалось, но я продолжала оставаться в сознании. Мои огнептицы одна за другой опускались в огромный костер. Энтери, добежавший до нас, сам раненый — с кровоточащим вырванным куском щеки, с багровыми дикими глазами, останавливал мне кровь и прохладным потоком вливал в меня виту. Я первый раз в жизни рассмотрела ее, белесо-радужный поток, струящийся от его ладоней.

— Теперь я понимаю, что ты истинная сестра Владычицы, Марина, — сказал он гулко.

Но я не могла ответить. И понять, что он имеет в виду. Я, глядя в серое небо, видела как под тучами мягкими упругими волнами катится от моря на лес ветер. Редкими волнами, перламутровыми, сияющими. И в такт толчкам этих воздушных волн болезненным сознанием своим я отчетливо слышала хриплый шепот "Марина, Марина".

Он был похож на выдохи спящего. На дуновение ветра. На медленный шершавый прибой.

Надо мной медленно удлинялись ветви деревьев, превращаясь в тысячи зеленых змей, плескал шепотом бесконечный воздушный океан, а я улыбалась голосу Люка, прошивающему меня насквозь, скалилась безумно, прижимая к себе горячий камень и ощущая, как затягивает рассудок лихорадочная пелена.

Меня затрясло. На запястье налился холодом брачный браслет, утешающе потекла по телу мятная дрема, и я закрыла глаза.

Муж мой лежал животом на груде драгоценных камней, насыпанной на гигантском четырехугольно куске хрусталя.

Он поднял голову, посмотрел на меня. Белым засияли глаза. Дрогнули губы.

"Марина".

Ветер окутал меня выдохом и отступил, рассеяв и Люка, и его ложе, и все вокруг.

Я, продолжая шептать что-то умоляющее, слезливое, приоткрыла глаза и тут же закрыла: в глаза ударил свет. Мне было жарко. Болели руки и ноги. Меня била дрожь.

Обрывки разговора рядом ощущались как дробь града по жестяной крыше.

— …У нее бред. Тяжелая кровопотеря, господин Леймин. Со вчерашнего дня температура, несмотря на усилия виталистов.

— Тем не менее я настаиваю, что ее светлость нужно эвакуировать. Мы вызовем реанимобиль из Виндерса…

Как же жарко. Я выпадала из реальности и возвращалась после мгновений слепоты и глухоты.

— …Господин Леймин. Пока еще я главврач этого лазарета. И я вам говорю как врач: перевозить Марину Михайловну опасно и для нее, и для детей…

— Нападение может произойти в любой момент…

Я умру сейчас, так жарко. Обморочная муть была рядом, близко, во мне.

— …Здесь она реабилитируется при поддержке драконов-виталистов. Они удерживают ее. В Виндерсе есть драконы-виталисты?..

— А кто защитит ее, если снова атакуют иномиряне? Она не сможет больше вызвать огненных птиц…

Я попыталась заговорить. Не вышло. В голове было гулко, мутно, сонно.

— Марина, — голос Энтери прогнал хмарь, — спать.

Прикосновение рук. Прохлада по телу. Волна спокойствия и неги. Тяжелая дрема.

Я, пробиваясь через нее, зашептала, еле двигая губами:

— Дети?

— Живы, — сказал дракон, и я замерла от облегчения. Губы пересохли. Под веками от жара плясали темные пятна, и я никак не могла открыть глаза.

— Камень… принесите камень…