Наследие джиннов - Гамильтон Элвин - Страница 1

Говорят, после заката в Шалмане добрым людям не место. Меня особо злой не назовёшь, но и в добропорядочные тоже, пожалуй, не запишешь.

Я соскочила с седла возле питейного дома с вывеской: «Пересохшая глотка» и оставила Синьку у коновязи. В чёрных глазах парнишки, сидевшего спиной к изгороди, почудилось подозрение. Может, и впрямь почудилось. Надвинув на лицо широкополую шляпу, я выскользнула со двора. Шляпа была украдена у дядюшки, так же как и кобыла. Точнее, позаимствована. На самом деле по закону ему принадлежало всё, включая мою одежду.

Двери пивной распахнулись, выпуская вместе со светом и гомоном хмельного толстяка в обнимку с женщиной. Моя рука невольно дёрнулась, чтобы поправить платок-куфию, скрывающий нижнюю часть лица. Я намотала на себя столько тряпок, что по спине катился пот, как у грешника на молитве. Не стрелок, а какой-то заблудившийся в городе кочевник. Ничего, главное, чтобы приняли за мужчину. Отсюда надо выбраться живой, желательно ещё и со звонкой монетой в кармане.

Стрельбище на другом конце Шалмана трудно было не найти — такой оттуда доносился шум. Огромный заброшенный сарай по соседству с заколоченной молельней в конце пыльной улицы кишел людьми и сверкал огнями. Прежде он, возможно, служил конюшней какому-нибудь честному торговцу, однако, судя по виду, с тех пор прошло немало лет.

Чем ближе я подходила, тем гуще становилась толпа. Будто стервятники над трупом у обочины. Какого-то бедолагу с расквашенным носом прижали к стене двое, а третий методично обрабатывал ему лицо кулаками. Женщина выкрикивала из окна такое, что покраснел бы даже жестянщик. Мастеровые в засаленных робах сгрудились вокруг кочевника, который расхваливал с ветхой повозки свой товар — кровь джинна, исполняющую желания добрых людей. В свете масляных ламп широкая улыбка продавца казалась не слишком уверенной, что и понятно: уже долгие годы в наших местах вообще не попадалось древних, не говоря уже о джиннах. Опять же, насчёт добрых людей в Шалмане кочевник погорячился. Да и кто из обитателей песков поверит, что у джинна течёт в жилах что-нибудь, кроме жидкого огня. В Захолустье ходили к молитве достаточно часто, чтобы разбираться и в том и в другом.

Я старалась не глазеть по сторонам, как будто не в первый раз здесь. Далеко впереди, за домами, дорога вилась через пустыню к моей родной Пыль-Тропе, где на улицах сейчас пусто, а в окнах темно. Там встают и ложатся вместе с солнцем: благонамеренность не слишком дружит с ночной тьмой. Если бы от скуки умирали, в нашем посёлке живых не осталось бы. Народ, однако, пребывал в добром здравии.

Когда я проскользнула в сарай, никто из толпы, собравшейся у стрельбища, даже не обернулся. Ряд больших масляных светильников под крышей отбрасывал жирные блики на лица зевак. Тощие юнцы торопливо устанавливали мишени, увёртываясь от тумаков здоровенного мужчины, который их подгонял. Скорее всего, это были сироты, чьи отцы гнули спину в оружейных мастерских на окраине Пыль-Тропы, пока их не разорвало на части или не сожгло живьём — как правило, по пьяни. Порох шуток не любит.

Озираясь по сторонам, я едва не наткнулась на верзилу, дежурившего у двери.

— Вперёд или назад? — рыкнул он, придерживая рукоятку кривой сабли на поясе. С другой стороны висел револьвер.

— Что? — растерялась я, едва не забыв изменить голос. Целую неделю тренировалась говорить, как мой приятель Тамид, но получалось всё равно не по-взрослому — такой мальчишеский тенорок. Однако дверному стражу было всё равно.

— Три фауза за место в задних рядах, пять — впереди, — пояснил он. — Ставки — от десяти фауза.

— А в средних почём? — невольно вырвалось у меня.

Вот кто за язык тянул? Тётушка Фарра уже год не могла выбить из меня излишнюю разговорчивость, но этот громила справился бы куда лучше. К счастью, он лишь нахмурился, приняв, очевидно, шутку за тупость.

— Каких ещё средних? Либо впереди, либо сзади, парень.

— Я не смотреть, — поспешила заявить я, пока храбрость окончательно не улетучилась, — я стрелять.

— Тогда что ты мне мозги пудришь? Иди вон к Хасану. — Он подтолкнул меня к здоровяку с прилизанной чёрной бородкой и в алых шароварах, который барабанил пальцами по низкому столику с дребезжащей грудой монет.

Глубоко вдохнув через куфию, я постаралась успокоить сердце, готовое выскочить через горло.

— Сколько за участие?

Шрам на верхней губе Хасана искривился в ухмылке.

— Полсотни фауза.

Грабёж, да и только! Почти всё, что у меня есть. Целый год откладывала, чтобы сбежать в Изман, столицу Мираджа.

Несмотря на куфию, чернобородый уловил мои колебания, и взгляд его пренебрежительно скользнул мимо. Это и решило дело. Я высыпала на стол пригоршню лаузи и полушек, собранных по монетке с таким трудом. Как говорит тётушка Фарра, я способна на любую дурость, лишь бы доказать, что кто-то не прав. Собственно говоря, так оно и есть.

Хасан скривился на кучку мелочи, однако, с привычной ловкостью пересчитав деньги, неохотно кивнул. Прилив удовлетворения дал краткую передышку моим издёрганным нервам. Получив от чернобородого деревянную бирку на шнурке, где чёрной краской было выведено: 27, я повесила её на шею поверх ткани, которой перемотала грудь.

— Револьвер в руках держал, двадцать седьмой? — хмыкнул здоровяк.

— Приходилось.

У нас в Пыль-Тропе не хватало почти всего, как, впрочем, во всём Захолустье: воды, пищи, одежды, но только не оружия, ну и песка, само собой.

— Тогда что же руки трясутся? — недоверчиво ухмыльнулся он.

Прижав кулаки к бокам, чтобы успокоиться, я шагнула к очереди стрелков. Чернобородый прав: если револьвер дрожит в руке, то не имеет значения, что ты научилась целиться раньше, чем читать.

Передо мной стоял мужчина в замасленной фабричной робе, тощий — кожа да кости. Вскоре подошёл следующий — с номером двадцать восемь на шее — и встал за спиной.

Толпа зрителей всё прибывала, букмекеры уже принимали ставки. Не на меня, разумеется, — кто в здравом уме поставит на юнца, который постеснялся даже открыть лицо? Только какой-нибудь подвыпивший чудак мог бы посрамить здравомыслящих и заработать на мне целое состояние по здешним меркам.

— Добрый вечер, парни! — перекрыл гул толпы мощный голос чернобородого. Вдоль очереди забегали ребятишки, раздавая револьверы. Босоногая девчонка с косичками сунула мне мой. Ощущая приятную тяжесть, я взглянула в барабан — шесть патронов. — Все знают правила и, надеюсь, не забудут, не то — клянусь Всевышним! — своими руками размажу по стенке! — Зрители жизнерадостно загоготали, пуская по кругу выпивку и обсуждая нас, словно покупатели — лошадей в дядиной конюшне. — Первый этап: у каждого по шесть пуль на шесть пустых бутылок. Если хоть одна уцелеет, стрелок выбывает… Первая десятка — на линию!

Мы смотрели, как номера с первого по десятый выстраиваются вдоль черты, проведённой белилами прямо по земле. До бутылок-мишеней — шагов пять.

Ерунда, детская забава!

Тем не менее двое ухитрились промазать почти сразу, и в конце концов из десятки выбыла половина. Одним из победителей оказался настоящий гигант — чуть не вдвое крупнее других стрелков. Разводы жёлтой песчаной пыли на его замызганной армейской гимнастёрке сошли бы издалека за золотое шитьё, а на деревянной бирке гордо красовалась косая единица. Толпа разразилась жизнерадостными воплями:

— Дахмад! Дахмад чемпион!

Повернувшись, стрелок поймал за шиворот одного из ребятишек, подметавших осколки стекла, и властно шепнул тому что-то на ухо. Мальчик тут же метнулся и притащил бутылку бурого пойла. Прислонившись к барьеру, отделявшему зрителей от стрелков, великан жадно приложился к горлышку. «Недолго ему чемпионить с такой привычкой!» — подумала я.