Цитадель (СИ) - Ганова Алиса - Страница 32

- А где она?

- У-а-а! – взревел уродец.

- Ну, тише, тише! – Чиа заботливо погладила по мохнатому плечу. – Знаешь же сам, так надо.

Альгиз прислонился к дереву и с интересом наблюдал, как чудище подтянуло несуразными лапами штаны, фыркнуло и начало дергать траву и сорняки.

- Какой помощник, – съязвил он.

- Хороший! – возразила девочка, уловив в словах незнакомого мужчины подвох. – Если бы не он, ни за что бы не успела сделать все необходимое.

- Не обижает тебя?

- Почти нет. Если только иногда, но не сильно, – Альгиз заметил, как Чиа подняла глаза и пристально посмотрела на урода, который ссутулился и недовольно зафыркал. Потом встал, схватил брошенное ранее ведро и пошел прочь.

- Обидчивый?

- Еще какой.

- И как с ним справляешься?

- Молчанием. Делаю вид, что не вижу и не слышу. Ему скучно, поэтому очень действенно.

- А не боишься его?

- Уже нет. Хьюша добрый.

- Он же воришка.

- Был, – отчеканила девочка. – Еще он самолюбивый, задиристый, вредный, иногда жадный, но все равно добрый, – и недоверчиво покосилась.

- Жалеешь?

- Да.

- Я - Брат Альгиз. Ты послушница?

- Нет. Я тут случайно. Спросите у Брата Тауша, он расскажет.

- А ты сама?

- Не хочу, – отрезала упрямица и сосредоточилась на вырывании сорняков, всем своим видом демонстрируя, что более не желает говорить.

Любопытство незнакомого мужчины, внимательно разглядывающего Саху, встревожило Чиа. Сахатес тяжело переживал расставание с Тамаа, не хватало еще, чтобы и ее выставили вон.

«Хьюша же останется совсем один!» - ужаснулась она, вглядываясь в знакомую нелепую фигуру.

Когда завершали помогать в саду, Брат Тауш любезно угощал пирожками в награду за старание. И в сумерках, перед тем как Саху запереть в хлеве, садились на скамейку и, не спеша, ели угощение.

Что Сахатес неплохой, Чиа решила, случайно увидев, как он гладил кота, разлегшегося на мохнатых, тощих коленях. Саха сопел, а зверь урчал. Это показалось таким милым, и с тех пор она старалась отдавать один свой пирожок, понимая, что ему всегда хочется кушать. Вначале он радовался и быстро съедал, а потом стал отказываться. В итоге они стали делить сладость пополам и съедали вместе.

Брат Тауш грозил пальцем, но ничего не говорил против. После того, как Саха начал помогать, перестал раздражаться на него и относился более благосклонно.

Трогательная забота отроковицы о страшилище тронула Альгиза, и он покидал сад задумчивым. Да и сам страшила тоже впечатлил. Захотелось разобраться, что произошло, и как произошедшее можно поправить. Засев в здешней библиотеке, он принялся размышлять о причинах странной метаморфозы.

Давно уже не испытывал он такого нетерпеливого, изводящего любопытства, не оставлявшего в покое ни днем, ни ночью. До позднего часа ворочался в постели с боку на бок, пытаясь разрешить незаурядную загадку. Теперь не было дела до склок, даже ел мимоходом, почти не спал, делая многочисленные записи мелким, бисерным почерком.

«Скотина лишь внешне или и по уму?» - короткая пометка имела пространный, противоречивый ответ. Разочарованно бросил тонкую писчую палочку с железным концом и откинулся на спину стула.

«Если бы мог разговаривать! - с грустной мечтательностью вздохнул Альгиз. – Было бы проще простого выяснить, что думаешь, как мыслишь, а так приходится голову ломать».

Безмерно переживал, что пропустил столь важный эксперимент, и жаждал, если не повторить, то преобразить Сахатеса до человеческого облика или хотя бы до того уровня, когда он смог бы хоть как-то выражать мысли.

«Не мудрено, если талисман не только показал суть вора, но усилил помыслы, обострил тайные желания. Тогда почему из тощего исходника малого ростом обратился огромным, безобразным чудовищем? От того, что темный или от чего-то другого? Братья предполагали, что устрашающие наросты и зубы появились из-за страстного желания Сахи стать грозным, свирепым, одним видом вызывающим дрожь. Выходит, медальон выделил его суть и исказил? А когда извлекли, снова осталась лишь суть? Если хорошо подумать… - Альгиз задумался. – Несомненно, влияние длительного воздействия! Стечение обстоятельств? Тоже. Концентрация мысли, переживание страха, желание выжить, защититься помноженные на страх, отчаяние, пережитый ужас и ожидание смерти…

Вот бы увидеть, как все происходило! Это был бы неоценимый, невероятный опыт, доказывающий, что сила мысли намного влиятельнее и значительнее, чем предполагалось ранее! Это же открытие!

Но почему несущие службу в тайной комнате, рядом с влиятельными камнями не преображаются и не претерпевают изменений? Точно! Все дело в медальоне. Не зря же Виколот поведал, что после его извлечения сразу же начался регресс, продолжающийся до сих пор…»

Теоретически ученый представлял, как подобное превращение могло происходить, но на практике никогда ничего подобного не испытывали. Тем не менее, вскоре появились первые догадки, как провести обряд очищения. После одобрения Старших, Альгиз со спокойной совестью взялся за дело. А Бокаса, тайно радуясь, что брат угомонился и занялся полезным делом, желая закрепить успех, поддержала идею.

***

С каждым днем Бокаса выглядела хуже. При последней встрече, два дня назад, появилась с земляным, нездоровым лицом и отталкивающей худобой, а потом внезапно перестала выходить в люди, предпочитая отсиживаться в комнате. Все бы хорошо, но Ло чувствовал ее злорадство, повышенную нервозность, и находил единственный ответ: она что-то задумала.

Другие поговаривали, что занедужила, но это было неправдой. К лекарю она не обращалась. Даже ее брат, увлекшийся Сахатесом и мысливший только об открытии, чувствовал: не к добру резкие перемены сестры.

Из-за тревожного предчувствия Долон не находил места, пытаясь предугадать грядущие козни. Будь его воля, давно бы напоил зельем и заставил разъяснить подозрительно быстро ускользающие мысли от Созерцателей. Обдумывая любые, даже нелепые варианты припомнил и слова Тамаа, что у Бокасы странный взгляд. В памяти всплыл пустой, потерянный взгляд непроглядного, вгрызающегося в освежеванную кошачью тушку, и сомнений не осталось.

Наметившиеся на переносице морщины, прищуренные сверлящие глаза с поджатыми губами на осунувшемся лице Ло расстраивали и Виколота, и Иву.

- Хочешь, схожу к ней? – Сестра готова была переступить через неприязнь, лишь бы развеять угрюмость названного брата и увидеть косую полуулыбку, но он промолчал.

Как бы Ивая не старалась сдерживаться, достаточно искры, чтобы между ними воспламенилась ссора и довела расстроенную Тамаа до слез. Представив, как она утирает слезы и смотрит на стены крепости, по груди разлилась тяжесть.

- Я к Клахему, – бросил он, срываясь с места.

- Он может быть занят.

- Подожду.

Хлопнула дверь, обдав Иву резким порывом ветра.

- Совсем переменился, – недовольно проворчала она.

- Переживает.

- Можно подумать, я не переживаю за Пену и Млоаса.

- Их краснорожая так не ненавидит. Спит и видит, как расквитаться с Тамаа.

- Не нужно было связываться. Говорила же, несчастья приносит!

- Уж тебе-то счастье перепало, руку тебе спасла.

- Надоели с поучениями! Аж тошнит! - Ива раздраженно потрясла рукой у горла. – У-у, как!

- Когда-нибудь и на тебя снизойдет любовное сумасшествие.

- Фу! – вскочила сестра. – Эта зараза мне не грозит.

- Не зарекайся, придет время, – Виколот вперился хитрющими глазами и, не мигая, смотрел на нее.

- Вот уж нет! Не дождетесь! Еще не родился тот… - бухтела Ивая, выскакивая из комнаты.

- И он так мыслил, а вон как Боги пошутили! – смеясь, успел выкрикнуть Брат перед хлопком закрывающейся двери.

***

Разговор с Клахемом шел тяжело. Не ругались и не спорили, но смириться с упертым решением старика - выжидать до конца, было неимоверно тяжело. Тамаа для них ничего не значила, а он хотел, но не мог для нее ничего сделать. Даже спрятать невозможно, если только в дикую пещеру в непролазном лесу, где ни души на многие ла.