Детство 2 (СИ) - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр" - Страница 5

Упали все трое, да тут же подскочил ещё один из нападавших, и ногами меня, ногами! Я забарахтался, пытаясь отпинываться от ударов, самому запинывать бодливого и вывернуться из рук тово, што сзаду.

Н-на! Бодливый, так и не оклемавшийся от первого удара, получил ещё один удар босой пяткой в лобешник и заблевал. Лежит на боку, рыгает!

Крепкий удар в живот от прыгающего вокруг вражины отбросил меня в сторону. Нутро чуть не перевернулось, но зато не держит больше никто!

А етот прыгает, прыгает, зараза такой! Встать не даёт! Исхитрившись, ловлю его ногу и выкручиваю ступню, да и сам валюся на бок, заваливая заодно подскочившего было борцуна.

Выпустил ногу, и тут же борцуна за волосы, и об дорогу мордой — шарах! Отвалился, а тут и Санька подскочил — в кровище весь, рубаха порвата чуть не пополам, и тово, которого я за ногу выкручивал, да ногой в бочину!

Ну и я подскочил да добавил, штоб не встал.

— … аа!

И из-за низеньково забора, заросшего каким-то вьюном, парнище такой вылетел, да с дрыном! На выручку своим, значица! Сцыкотно стало, страсть! А тело само, даже подумать не успел — подкатился вниз в падении, пока тот в воздухе ещё вниз летел, да и подбил. Ну и полетел етот с дрыном своим, кубарем через голову, косточками гремя. А Санька подхватил дрын, да по хребту ево, по голове!

Тот руками защищается, да уползти пытается, да куда там! Так и лупасил, покудова дрын не переломил о спину.

Потом со всех сторон такое — а-а! И крики! Дружки их и родственнички выбежали, значица. Ну, думаю, смертушка наша пришла!

Переглянулись с Санькой, да ножики из карманов — на! Стоим спина к спине, щеримся. Забьют ведь, ей-ей забьют! А так хоть не баранами покорными помрём!

А тут и Фирка догнала нас, да остальные, и тоже по-своему визжать. На идише, значица.

Мелкая она, но храбрая! Бросается на взрослых, и не боится ничево! Мужик какой-то отбросил её, а я сам и не понял, как ножом в него — швырк! Попал. Так себе попал, покорябал только.

Ето ведь только в цирке ножики хорошо кидать — по деревяхам, которые с места не трогаются. А живой человек, он же двигается постоянно — чуть сместился, и всё, ножик уже не втыкивается по самую рукоять, а только ковыряет чутка. Больно и страшно, но и не так, штобы совсем ой!

К смерти уже приготовился, а тут новые люди понабежали, да смотрю — рожи знакомые. Яков Моисеевич который, нарисовался и так глазами раз! Окинул всё, да и в самую серёдку полез. Орёт! Громко и противно, как птица-павлин, у которой из жопы веер, ажно уши режет. Но слушаются.

На идише сперва, а потом уже народа понабежало не только идишского, так и на русский перешли. Так себе русский, как по мне, но хоть через слово понятно.

Перепутали нас оказывается, значица. Мы с моря когда пошли, вперёд чутка убежали, штоб от надоедливых мелких отстать, а тут Молдаванка краешком проходит. Бывает, што и забредают всякие там чужие, из особо наглых. Ну вот нас за таких и приняли. Наглых.

Мы ж только вчера приехали, а слухи хоть и быстро расходятся, но вот накладочка вышла. Не все услышали, а если и услышали, так и не поняли.

Смотрю, народ успокаиваться стал, и Фира ко мне подошла, да платком лицо вытирает. А кровищи! И не заметил, как зацепили. Бровь рассекли, оказывается, и как только глаза не залило?

Мужик тот подошёл, которово я ножом поранил. Ухмыляется!

— Ты, — Говорит, — молодец, што за девчонку свою вступился, потому к тебе претензий от Фимы Бляйшмана и нет! Только и она не права была, потому как за языком хоть немного следить надо.

Похлопал меня по плечу, отдал нож, да и пошёл себе. Смотрю, показывает дружкам ранку, да в меня пальцами тычет со смешками. Стоят, гыгыкают, а морды такие, што сразу видно — Иваны! Ну то есть на свой, на жидовский лад Иваны.

Может, только самую чуточку пониже, у меня на такое глаз намётан! Серьёзные дядьки.

Меня отпускать начало. Никак, думаю, обойдётся? Потом в толпе дедок появился. Такой себе разъевреистый еврей. Не просто шапочка ета чудная на голове, да с пейсами, а фу-ты ну ты!

— Ребе, — Шепчет Фира, прижимаясь сбоку. Имя ребе в голову не влезло, потому как чудное, да и галдят очень уж сильно и все разом.

Погалдели, а потом ребе и присудил. Все неправы оказалися! Мы, потому как без ума пошли по чужому району. И нападавшие, потому как нечево руками без спроса размахивать! Стыдно такое для евреев, значица. Потому как язык Б-гом дадён, штобы говорить, а говорить если не умеют или не хотят, то чем они тогда от диких зверей-обезьян отличаются?

Мы вроде как первее неправы оказалися, а нападавшие неправы сильнее. Но поскольку один вот — рыгает, то и оплачивать рыгачку ево нам предстоит. Мне то есть.

— Ты как? — Спрашивает Лебензон серьёзно, — Согласен с судом нашим или через как?

— Согласен за севодня, — Ответствую, — што ж не согласиться-то? Ваших я неправее считаю, но они тут свои, так што всё и понятно. Странно было бы, если бы свой ребе за чужово судил.

— Ну тогда с тебя семьдесят рублей, — Объявил он, — потому как голова, а это не нога и не жопа! Для еврея голова важнее всего! Есть у тебя, или кто поручителем пойдёт?

Фирка аж зажмурилась, кулачки стиснула, да вот-вот, вижу по ней, шаг вперёд сделает. Непорядок!

— Што ж не быть!

Все так удивилися сразу, да загалдели так, што ажно вороны с деревьев послетали. А я достал с кармашка деньги, тряпочку промасленную развернул, да и отсчитал семьдесят рубликов. И показал заодно, што больше-то нетути почти што! Так только, три рубля ассигнацией.

Досада взяла немного, да не за деньги даже и не за суд полуправедный, а за кармашек потайной, на штанах у пояса с изнанки самолично шитый. Деньги што, заработаю! А вот складывать куда теперь, ето вопрос.

Да потряхивает пока после драчки, вслух ето и сказал сдурума. Взгляды вокруг такие сразу — ого! Не просто как к взрослому, а как примерно к Якову Моисеевичу. Уважаемый человек.

Драчка наша без последствий не осталась. Сперва с деньгами пришлось расстаться в чужую пользу, а после, часам к пяти, пришёл околоточный надзиратель. Знакомиться вроде как.

— Так значить, Шломо, — Усатый дядька с нескрываемой иронией оглядел меня.

— Племянник троюродный, — Охотно подтвердила тётя Песя, подвигая его благородию рюмочку и тарелочку с закусью. Благородие чиниться не стал, выпил пейсаховки[2], да и закусил.

— Племянник, — Хмыкнул тот, — сделаю вид, что верю.

— А ты, — Повернулся он к Чижу, — тоже из обрезанных?

— А? Агась! — Закивал Санька, — Етот… Рувим!

— Да ну!? — Весело удивился околоточный надзиратель.

— Да вот те крест! — Санька истово перекрестился от лба до самого пуза.

Отсмеявшись, благородие многозначительно поиграл бровями, и пришлось отдать ему последнюю трёшку. Взял, не чинясь и не таясь, спокойно так. Выпив напоследок и основательно закусив, он удалился, посмеиваясь то и дело.

— Я тово… — Начал было виноватиться дружок.

— Ерунда! — Отозвалась хихикающая в кулачок Фира.

— Точно? — Не поверил Санька, и правильно сделал!

— Точно! — Захохотала та уже из-за двери, — Одним анекдотов в Одессе больше!

По лестнице еле слышно простучали ноги, и уже во дворе послышалось звонкое:

— Ща такое расскажу, што уссикаетесь!

— Да ерунда, — Даю Саньке отмашку, — в самом деле ерунда. Ты любого из местных представь хоть у нас в Сенцово. Што, не обсмеялись бы? Плюнь!

— Деньги… — Промямлил тот.

— Плюнь! Завтра пройдёмся по Одессе, да и посмотрю, где и как можно заработать. За поесть и пожить можно не беспокоиться, но насчёт пироженых-мороженых и поразвлечься надо подумать.

— А ты таки владеешь профессией? — Осторожно поинтересовалась тётя Песя, отвлёкшись от готовки.

— Ага. Экзамен в управе не сдавал по известным вам причинам, но ремеслом холодного сапожника владею в полной мере.

— Таки ты пойдёшь на бульвар в поисках работы? Или как?