Детство 2 (СИ) - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр" - Страница 33

— Это таки надо подумать!

— Провожать Фиму мы решили не надо! — Отрубила решительно тётя Песя, от большого волнения перейдя с почти што руссково на вовсе уж одесско-мещанский через идиш, — Чужих глаз в порту будет более чем, и пусть вас не тронут прямо там, но таки возьмут на записать!

— Подумаешь, — Начал было Санька, у которово прорезается иногда поперечный до дурости характер, но тётя Песя очень решительно упёрла руки в бока и встала поперёк веранды.

— Даже и думать нечево! Пострадать если за коммерцию или кому-то в помощь, то ещё можно немножечко подумать. А за просто проводить ещё раз, так это вам таки не здесь! Фима сам за такую глупость вскинет глаза на лоб!

— Вы правы, — Соглашаюсь я с ней, — За такую глупость дядя Фима сильно не поймёт.

Санька вздохнул и насупился, приподняв плечи. Потом отойдёт от своей поперечности, но сперва чуточку посидит нахохлившимся воробьём.

— Сейчас нам всем тихо сидеть надо, — Начал я пояснять ситуацию, как вижу, — потому как Зеленого хоть и сняли, но через скандал, а не царское хочу. Власти прямо-таки обязаны сказать на такое своё «Фи» и дать ответочку. Не знаю пока, шо ето будет конкретно, но готовится нужно будет по всем фронтам.

— Так-таки и по всем? — Уточнила подошедшая на тёти Песин шум тётя Хая, которая умная.

— Так-таки! — И начинаю загибать пальцы, — Революционэры? Есть они там или где, а «Красные Бригады» прозвучало, и акция громкая, на всю Европу через газеты зашла. Значица, жандармерия, ну и та полиция, которая через политику. Может ещё кто влезет, не знаю.

Погромы потом, и притом за один только денёчек больше пятидесяти убитых, да потом ещё почти тридцать человек — кто от побоев, а ково и так, вдогоночку.

— С погромами не всё так просто, — Вздохнула тётя Хая, — через эту сурдинку некоторые люди не всехние, а свои проблемы порешали.

— И снова да! — Соглашаюсь с ней, — Но всехних последствий ето не отменяет! Надо таки реагировать? Надо! Будет наказанье непричастных, вот ей-ей! Собственно, уже немножечко началось. Значица, будут наводить большой и тухлый кладбищенский порядок. Штоб все поняли, шо здесь вам не там, а новый градоначальник без проблем нагнул весь город под себя — сразу, а не через когда-нибудь. Ково нам прочат?

— Шувалова, — Мгновенно отозвалась информированная тётя Хая.

— Павла Павловича? — Сощурил я на неё глаза, — Это таки ой! Бывший адъютант Великово Князя Сергея Александровича, а ето таки не самая хорошая рекомендация!

— Таки да, — На губах тёти Хаи мелькнула и исчезла, как и не было, усмешкой, — при встрече с ним за свою задницу я буду спокойна, а вот тебе может быть интересно.

— Не без етого, — Отсмеявшись, согласился я с ней, — не поручусь, но слухи по Москве разные ходили. Сергей Александрович, он адьютантов под себя подбирает. Ну или на.

— Но ето, — Уже серьёзно, — полбеды. Хуже то, што он такой себе сторонник жёсткой линии через нагиб в пользу государства. Значица, будут непременно шерстить полицию на предмет взяточничества и порядка, но во-вторую. А в первую — рабочих через лидеров и тех, кто хоть как-то может сказать поперёк.

— Так што, — Подвожу итог, — сидеть всей Одессе тихо, как говно в траве.

— Или нет… — Сказал я одними губами.

— Если или, то как? — Сильно погодя подошла ко мне тётя Хая.

— Или наоборот, но с исполнителями через заграницу и чётким следом куда-то не здесь.

Тётя Хая долго молчала, но как-то так, што и не отойти.

— Или для города обойдётся дешевле, — Сказала она наконец, — как-то жёстко усмехнувшись кому-то невидимому. Почти тут же я был на мгновение прижат и поцелован в лоб.

— Вот так даже? — Прошептал я, глядя вслед тёте Хае, — Ето куда я опять влез, и если да, то насколько?

— Мальчик! — Торопливый, прерывистый цокот каблучков по гладкой брусчатке нагнал нас на Херсонской[28], — Мальчик! Да погодите вы!

От нехорошево дежавю меня чуть не повело в сторону и вниз. Лизка! Козьемордая которая, из Бутово.

Сразу будто молотом по голове — Вольдемар етот со своей чортовой тётушкой, приют вошьпитательный, сторож, околоточный. Разом всё — бах! И всплыло. Да не книжкой когда-то читанной, а со всеми емоциями пережитыми — шарах!

Сердце забахало, и пот такой нехороший изо всех пор будто под давлением полез — так, што волосы под шляпой разом и взмокли, просолившись. Ажно ноги подогнулись, и тут уже не Фира об меня, а я об Фиру опёрся нешутейно. Та, умничка, сразу што-то сообразила, но не моё, а што-то своё, девчоночье.

— Я таки понимаю, шо сейчас эмансипация и свобода нравов, но шоб вот так вот, на улицах на посторонних мужчин вешаться!? — И такое себе ехидство в голосе, што прямо ой! А главное, откуда и взялись слова такие умные? Ну ведь чеканная фраза для девчоночки, которой ещё одиннадцати годочков не исполнилось!

— Я не вешаюсь! — И такое возмущение в голосе растерянное.

— Н-да? — И взглядом её, взглядом… а глаза у Фирки што надо! Огонь, а не глаза! Когда они большущие такие, так одними глазами выражаться можно, всё превсё видно! Даже лицом молчать будет, не говорят уж через рот, а хватит на сказать.

Ажно шарахнулась назад Лизонька Елбугова. Шараханулась, да и вспомнила тут же, што она не какая-нибудь там, а гимназистка и барышня из хорошей семьи, с воспитанием через образование. Выпрямилась, подобралась, и будто через губу вся стала. Говорить ещё не начала, а уже раздражает. Как с прислугой.

Меня сразу и отпустило. Ну то есть как… помню всё, но такое вот отношение терпеть не могу ажно через дыбки и драчку, так што и подобрался разом. А Фира и тово хлеще — надыбилась вся, как кошка перед собакой, только што не шипит. Но не наружно, а так, внутри будто, как ето бабы умеют, даже если маленькие ещё. Снаружи вежливая такая, мало не на приёме светском присутствует. А што через губу не хуже козьемордой, так ето не подкопаешься.

Козьемордой бы смолчать, да и отойти, не ввязываться, но вот поди ты! Захотелось ей Фиру взглядами да словесно передавить. Утвердиться.

— Егор, — И взглядом важным на меня помимо Фиры, — ты обязан рассказать свою историю! О твоём исчезновении ходили самые дикие слухи!

В Москве, где своё место знают, так может и вышло бы, а здесь вам не там! Ишь, взглядом и голосом она давит! Давилка ещё не отросла, а туда же — репетует вслед за папенькой и маменькой, как они прислугу строят.

Ты продави попробуй на Хитровке, да не когда у тебя кулаки пудовые и за спиной дружки отчаянные, а наоборот совсем! Вот тогда да! Да вежливо, штоб без повода на нехорошее, но и жёсткости без перебора. А то ишь, давилка!

— Шломо! — Вовремя влез в разговор приотставший было Санька, омахиваясь взятой заместо веера идишской газеткой, — Мине таки кажется, или ты заинтересовал своей красивой персоной барышню постарше? Научишь потом, как вызывать такой пламенный интерес?

И глазами одними етак похабно… где только научился, поганец! А, ну да… Ёсик, где ж ещё! Он любит Саньку плохому учить, особенно ругаться по идишски, и про баб сальности всякие пошлые.

— Шломо? — Взмемекнула козьемордая, вытянув шею и выпучив глаза, став вовсе уж настоящей козой, только обритой помимо головы. На меня, на газетку идишскую, снова на меня. И такая брезгливость в голосе, што прямо через фу!

Развернулась, как на строевой, и только каблучки цок-цок-цок! По булыжникам. А негодования, вот ей-ей! Даже подол платья колышется сердито и нехорошо, будто выговаривает всякое.

Нам. Будто ето мы на улицах приставаем… пристаём! Вот же… коза!

Фира меня покрепче под руку, собственнически так, да и повела оттудова.

— Шломо, — С надавливанием такая вся, даже волосы будто, — ты таки должен пообещать мине, шо будешь поосторожнее с другими барышнями помимо меня!

— Фирочка! — Я остановился даже на такое, и глаза в глаза, — За сегодня тебе большое спасибо, и чуть позже угощение и подарочек, но позволь таки мине самому решать, с кем я буду и через как!