Жених в наследство (СИ) - Михеева Рина "Пушися" - Страница 65

Верену показалось вдруг, что последние годы он жил, как во сне. Плыл по течению, не желая ничего менять, наверное потому, что не верил в благие перемены. Они в его представлении могли принести лишь худшее. А главное — казалось, что за лучшее нет смысла бороться. Для чего?

Его жизнь начала разрушаться после гибели отца. Горе матери, затмившее его собственное горе… Она страдала тихо, плакала тайком, но… Наверное, уже тогда Верен ощущал больше других, а уж мать и вовсе чувствовал так, будто она сама и её горе жили прямо у него внутри — в сердце, в душе.

Он был оглушён глубиной и невосполнимостью её потери, хотя она так старалась скрыть от него своё страдание, поддержать его, от этого почему-то было ещё больнее… Его собственная тоска по отцу терялась в этом бурном потоке, что ярился внутри хрупкой человеческой женщины — его матери. Верен ощущал, как этот поток разрушает её. И ничего не мог сделать.

Отношение окружающих, то, что его отца считают предателем, а кое-кто и к нему самому относится не лучше — всё это так мало значило для него. Но он привык закрываться внутри, уходить от всех: при любой возможности — телом, и всегда — сердцем.

Однако мать хотела, чтобы его приняли, чтобы он "заслужил уважение", своё место в клане, среди других оборотней. Она переживала за него, считала, что только среди своих он будет в безопасности, что нужно добиться, чтобы они приняли его, чтобы он стал частью той общности, которая оставалась для неё малопонятной, но при этом — воплощённой силой, домом, убежищем. Для оборотней, не для людей. Даже после смерти мужа она продолжала так думать, виня себя. Ведь Вереней вступился за людей… И, может быть, то, что его жена — обычный человек, сыграло в этом немалую роль.

Для неё был только один дом и одно убежище — её муж. Его не стало, и она всеми силами души хотела, чтобы у сына всё сложилось. Ради неё он и старался. Изо всех сил. А потом… она ушла. Бурный поток сдерживаемого горя подточил её силы изнутри, размыл всё, что связывало светлую душу с бренным телом. И душа ускользнула туда, где, конечно же, встретила свою любовь и обрела покой.

И на Верена тогда тоже снизошёл покой — странный, неправильный. Жизнь будто текла мимо него, рядом с ним и даже через него, но он не участвовал в ней, а лишь продолжал механически делать то, что нужно делать, а скорее — просто то, к чему привык.

Что же касается его странных способностей, то сначала он игнорировал и скрывал их, потому что они могли вынудить его оставить клан. А для матери это было бы слишком большим потрясением. Прижилась бы она на новом месте? Вряд ли. Это крепкие растения хорошо приживаются после пересадки, а слабые обычно погибают.

А потом… потом он и подавно не хотел ничего менять. Он уже всё потерял, лишился самых близких людей, а других — настолько же или хотя бы вполовину близких — не нажил.

В клане волков к нему относились терпимо. По сравнению с тем, что было раньше, и вовсе можно сказать — хорошо относились. Верена уважали именно те, чьё мнение его хоть немного интересовало. Такие, как Райяна. Хотя она неповторима, конечно.

Стоило бы влюбиться в неё, думал он иногда. Она заслуживает любви. И это самое подходящее для него — полюбить ту, которая никогда не ответит на его чувства. Можно и дальше со спокойной совестью смотреть, как жизнь течёт мимо. Но любви к Райяне не получилось. Было уважение, было нечто, напоминающее почти дружеское чувство. И ничего больше. Может быть потому, что она была слишком сильной.

Его душа встрепенулась только тогда, когда появилась Полина — столь же прямая и честная, как Райяна, но такая… трогательно беззащитная. Не верящая в то, что её можно любить, но готовая отдавать, заботиться и защищать других. Он это чувствовал.

Да, хорошо разбирался в людях. И в оборотнях. Слишком хорошо для медведя. Они так не умеют. Но он всё ещё не хотел признавать ничего другого, быть никем другим. Он убеждал себя, что не нужно ничего менять. И зачем?

Да, Ярон был груб при первой встрече с невестой и не слишком деликатен в дальнейшем. Но Верен и князя понимал слишком хорошо, чтобы не видеть: Ярон умеет признавать свои ошибки и исправлять их. Он успокоится, попросит прощения, постарается загладить вину — уже не дорогими подарками, а вниманием и заботой. Одного урока ему хватит.

А Полина… наверняка растает. Простит, поймёт, полюбит. Не зря же и совместимость у них прекрасная. Так что… Ничего не нужно менять. Нужно просто смотреть, как жизнь течёт мимо… как мимо течёт любовь. И забыть, забыть! — то, что огненным цветком раскрывалось у него в груди, когда он нёс девушку на руках, а она доверчиво и смущённо прятала лицо у него на плече. Забыть.

Но потом… Нападение Ярона всё сломало. Оно заставило Верена проснуться. Иначе могло быть слишком поздно.

Полина. Беззащитная, нежная, добрая — как его мать. Она может погибнуть — не физически, но если её сломать, эта рана, причиняя муки, может убить её. Как его мать. Или даже ещё хуже. Потому что мама всё-таки была счастлива, хотя и не долго. Любима и счастлива. И никогда не доводилось ей пережить насилие.

"Ты примешь свою силу, когда наступит время", — сказала ему как-то Муфра. Сказала как бы между прочим, прервав этими словами разговор о другом. Он их запомнил, хотя тогда и не хотел в них верить.

Да, время наступило. Но как бы не оказалось, что оно наступило ещё раньше, а он не заметил, как бы не вышло, что он слишком поздно решился "принять свою силу" и теперь этой самой силы не хватит, чтобы спасти ту, что внезапно стала так… бесконечно дорога.

Не дороже всех, потому что это и сравнивать было невозможно и, казалось, никем он не дорожил в этом мире. А — бесконечно.

Постройка, которую Верен даже в мыслях не мог назвать Святилищем, встретила его уже знакомой пустотой. Заполнено было лишь материальное пространство, но на ином уровне, том, что воспринимается внутренним зрением и душой — пустота… Мёртвые изваяния, холодные стены, ни благоговения, ни ощущения силы. А ведь ниже должен находиться Источник огромной мощи — такой же, как рядом с замком князя Теновии, если не сильнее.

Верен быстро осмотрелся и замер, закрыв глаза. Да… Нет! Она проходила здесь, была здесь… Здесь обрываются её следы — прямо рядом со смертельной преградой, отделившей Источник и подлинное Святилище от этих пустых и холодных стен с изображениями богов, в которых, кажется, не вложено ни частицы таланта и веры.

Верен опустился на колени рядом с зелёным маревом, затягивавшим округлый участок диаметром около трёх метров, где пола не было, где под смертоносным туманом должна быть лестница. Снова закрыл глаза, стиснул зубы.

Неужели… Она сейчас лежит где-то там — внизу — пустая оболочка, как и эти стены, пустая, мёртвая и холодная. На него навалилась такая тяжесть, что сердце билось будто через силу, с каждым ударом преодолевая сопротивление духа, не желавшего больше держаться за жизнь, приносящую только потери.

Нет! Не может быть… Она не могла умереть! Он бы почувствовал! Верен поднялся и снова обошёл помещение, прикрыв глаза, ощупывая пространство вокруг сверхчувственным зрением.

Ошибки не было. Она пришла. И не уходила. Значит — она внизу. Живая, что было бы невероятным чудом, — или мёртвая. Внизу. И он будет рядом с ней — живой или мёртвый. Всё равно.

Мысли о долге были такими… лёгкими, что он тут же отшвырнул их прочь. Он не станет служить миру, который отнимает у него всё, что дорого! Обойдутся и без него как-нибудь. И вновь он закрыл глаза. Какая форма лучше всего защищена?

Нет… не было сил думать, рассуждать… Сердце теперь колотилось так, что в груди было больно. Оно ещё верило и надеялось — вопреки фактам, вопреки всему. Она не могла умереть. Чёрная птица взвилась в воздух, гулко хлопнули мощные крылья и с глухим отчаянным "крро" огромный ворон устремился вниз — через убивающее зелёное марево.