Первый генералиссимус России (СИ) - Пахомов Николай Анатольевич - Страница 32

Степь, по которой двигались курчане к Обояни, уже приобрела серебристо-бурый цвет. И была испещрена пологими балками и глубокими оврагами. Но чаще — перелесками, зарумянившимися и зазолотившимися, возле которых серебрились ковыли. Волнующееся под дуновением ветров бескрайнее ковыльное море, испещренное рябью таволги, подмаренника, сон-травы, полыни и лошадиного щавеля, убегало к окоему. И там, бледнея, сливалось с красками небесного свода. Запах полыни властвовал над всеми остальными запахами. И если только очень постараться и принюхаться, то можно было уловить и прохладу мяты и остатки пряных запахов медоносных трав. Не в поисках ли их, желая добыть последний взяток, проносятся, едва слышно жужжа, труженицы-пчелки да натужно гудят сердитые шмели… Впрочем, не гребуют они и блеклыми цветками серпухи, зонтичной ястребинки, зубчатки.

В высокой степной траве, еще не прибитой к земле ветрами и дождями, собираются в стайки перепела, фазаны и большие, словно гуси-лебеди, длинноногие дрофы. Пора отправляться на юг, к теплу, пока не задули северные ветры и не закружили лебяжьим пухом первые снежинки. Укрывали степные травы лисьи и барсучьи выводки, хорьков и зайцев, хомячков и сусликов, да и прочую мелюзгу в виде мышей и тушканчиков, ящерок, ужей и змей-медянок.

Не так уж часто, но в небесной выси проносятся стаи гусей и уток. Тоже проводят разбор-смотр своим силам, как встать окончательно на крыло и покинуть эти края. Вот и журавлиный клин, жалобно курлыча, — прощается с щедрой курской землей, — пересекает небесный свод, держа путь к югу.

Войско Шеина разделено на три части: стрелецкое, жилецкое и казачье. Последние, в свою очередь, разбиты на сотни и десятки.

Чтобы не мешать в походе друг другу и не глотать пыль из-под чужих копыт, сотни шли, соблюдая некоторое расстояние между собой. Однако походный строй выдерживали строго, шли купно — на виду друг у друга. И только дозорные из числа самых зорких казаков, охраняя войско, держатся поодаль, несколько впереди и с боков. Таков закон похода. Тихо не тихо, а бдительность должна быть.

Где-то в стрелецкой сотне, мерно покачиваясь в седлах, то рысит, то двигается шагом, давая лошадям передышку, десяток Фрола. А при одной из двух казачьих сотен можно заметить и скуфейку дьячка Пахомия.

Кони после переправы вброд через Сейм весело пофыркивали, лениво отбивались хвостами от надоедавших оводов и мух. На крылатых кровососов и осень не действовала. Количество их не уменьшалось, а жадность до чужой крови только нарастала.

— К вечеру будем в Обояни, — взглянув с прищуром в небесную высь и определив положение солнце на небосклоне, молвил Никита Анненков. — Думаю, еще до сумерек… — уточнил на всякий случай.

Анненков, как и воевода, только в кафтане и при сабле. Да еще с пистолем за нарядным шелковым кушаком. Конечно, кольчугу он не забыл взять, но она в переметной суме на заводной лошади… Пока опасности не предвидится, так чего в ней париться, спину и плечи лишней тяжестью нудить… Чай, не пушинка лебяжья! С четверть пуда за милую душу будет, а то и более. Надеть же — пара минут и потребуется.

— Должны быть, — соглашается воевода. — Я вот прикинул по чертежу, — кивнул головой на суму со свитком, — более половину пути уже проскакали.

— Это сколько же, коли больше половины?..

— Да верст сорок, поди… не меньше.

Приказные, на этот раз державшиеся рядом с воеводой и слышавшие беседу, помалкивают. Не велят, так чего же встревать. Спросят — ответят. Хоть сколько верст от Курска до Обояни, хоть о том, сколько жильцов там, пушкарей, затинщиков да воротных. Назовут и число казаков, и имя городского головы. На то они и приказные, чтобы все знать и про все сказать. К тому же от непривычно долгой езды на конях и седалище ноет, и спина колом становится.

Как и думали, к Обояни подошли еще засветло. Город, расположенный на высоком мысу, увидели издали, как только миновали небольшую березовую рощицу. Заметили, по-видимому, и их — на церковной колокольне бухнул набатно колокол. Надо полагать, зашевелился и народишко служивый, и простые обыватели. Задвигались, забегали. Но за дальностью этого не видно.

— Это хорошо, что мух не ловят, — обернувшись к Анненкову, заметил Шеин. — А то быть бы городскому голове с головной болью и немалым взысканием. Не люблю лодырей и лежебок, какого бы они роду-племени ни были.

— Как же тут зевнешь или мух половишь, коли рядом Бакаев шлях, — заметил Никита Силыч. — Тут не только баклуши бить, но и в три глаза зрить! Да и ушки держать востро на макушке. Иначе — карачун и секир башка, как любят повторять сами басурмане.

— А почему Бакаев? — заинтересовался названием шляха Алексей Семенович, вообще всегда отличавшийся любознательностью, а когда речь заходила о Курске, где предстояло года два воеводствовать, — в особенности.

— Да кто его знает… — пожал плечами Анненков. — Сказывали, будто бы по имени какого-то татарского хана или мурзы Бакая, особо злобствовавшего в этих краях. Не знал пощады ни к старикам, ни к детишкам малым.

— Гм, — хмыкнул воевода. — Чудно тут у вас: то о разбойнике Кудеяре небылицы сказывают, то шлях по имени какого-то мурзы татарского величают.

— Курчане же… — улыбнулся снисходительно Анненков. — Народ озорной да разбойный. Им палец в рот не клади — руку до плеча отхватят, не поперхнутся. Впрочем, — посерьезнел он, — по-иному тут было и не выжить. Порубежье же! Все, как саранча, лезли. И татары, и поляки, и запорожские казаки, и литва с черкасами.

— А эти-то чего?

— Кто? — переспросил Анненков.

— Да черкасы, — уточнил воевода. — Ведь сами-то на Русь-матушку бежали от польского гнета да веры католической…

Так одни бежали, спасаясь и защиты ища, а другие в набеги шли, взалкав поживы, — поспешил с пояснением Никита Анненков. — Тут, пока Григорий Григорьевич Ромодановский с Большим Белгородским полком не приструнил татар да сечевиков с черкасами, не жизнь была, а котел кипящий. Во времена царствования Михаила Федоровича Романова мой покойный дед Иван Антипыч с коня месяцами не слазил. Да и его братья тоже. Сейчас, слава Богу, — перекрестился голова жильцов, не выпуская плети из руки, — поспокойнело. Жить можно.

— Алексей Семенович, — подскакал Щеглов, прерывая беседу, — не прикажите ли вестового наперед послать, чтобы из крепости по нам из пушек да пищалей затинных не гахнули?! С перепугу всякое может быть…

— А направь, — согласился Шеин. — Береженого Бог бережет…

Сказано — сделано. И вот уже пара вестовых казаков, пустив лошадок в галоп, полетала к стенам города-крепости.

Город Обоянь был куда меньше Курска, но храмов, как успел заметить Шеин Алексей Семенович, в нем было немало. Но главный среди них храм Обоянского Знаменского мужского монастыря. Он над прочими возвышается. По сути, и сам город начался именно с этого монастыря.

Чтобы не терять попусту время, Алексей Семенович принял решение осмотр крепости провести сразу же, не откладывая до утра следующего дня. Благо, что сумрак еще не сгустился и не окутал град и окрестность.

Обойдя с городским головой крепостцу, воевода остался доволен ее состоянием. Не вызвали особых нареканий и служивые, собравшиеся сразу же по набату. А вот остальные обоянцы, в том числе и монашествующие, откровенно глазевшие на воеводу, как на чудо чудное, такой благости не вызывали. «Ну, чего пялятся, чего пялятся? — злился Шеин. — Я же не невеста на выданье».

Но вслух своего недовольства не высказал, не стал портить горожанам впечатление от встречи.

Пока воевода с приказными был занят осмотром крепости, служивые, не пожелав тесниться в крепости, разбили бивак рядом с городом. Кашевары, разведя костры, стали готовить ужин, а остальные, сняв упряжь, принялись ухаживать за лошадьми. Их требовалось напоить и накормить в первую очередь, а потом уж думать о себе.

Псел был рядом, поэтому вопросов с поением животин не возникло. Заодно можно было ополоснуть ноги, да и умыться самим, оголившись по пояс. Прохладная вода не только очищала тело от пота и пыли, но и снимала усталость.