Оттенки Тьмы (СИ) - "Mb Vivian" - Страница 11

Из оцепенения её вывели внезапный толчок и последующий взрыв брани. Вскинув взгляд, девочка зачарованно уставилась на человека, стоящего парой ступенек ниже. Постепенно испуг в её взгляде сменился облегчением и узнаванием. Алдия!..

Она так рада была его видеть, что даже не обратила внимания на странное выражение, с которым он смотрел на неё. Точнее, в один её глаз. И не осознавала, что вовсе не она сейчас смотрит этим самым глазом на архимага, заглядывая прямо в его душу.

С этого дня жизнь Шаналотты круто изменилась: она перебралась из тёмного лабиринта лабораторий на первом этаже в просторную и светлую комнату на третьем, где ковёр на полу в коридоре был новым, ярким и чистым, факелы горели день и ночь, но не воняли и не чадили; а в комнате у неё были огромная — как у взрослых! — кровать с балдахином, камин, кресло и книжные шкафы. А ещё там было окно, и девочка первые дни почти всё время проводила перед ним, жадно разглядывая незнакомый, такой прекрасный и манящий внешний мир.

А ещё с этого дня Алдия стал лично заниматься с ней. Не каждый день, не подолгу — но всё же.

Поначалу он держался скованно, говорил мало и старался как можно реже прикасаться к девочке. Но постепенно, отмечая её успехи в самых разных вещах — в счёте и чтении, в беге и прыжках — он стал всё чаще улыбаться и говорить разные приятные вещи: «Хорошо», «Молодец», «Умница»…

И наконец-то долгожданное — «Умница моя»…

Шаналотта-ребёнок тянулась к нему, старалась невзначай подвернуться под руку, чтобы получить мимоходом небрежное ласковое прикосновение к макушке; с радостным писком бросалась навстречу, когда он входил, и, зажмурившись и подняв вверх улыбающуюся мордашку, обхватывала ноги архимага, заставляя того неуклюже застыть на месте и ворчать притворно-строго, осторожно расцепляя «стреножившие» его ручонки. Она признала его своим отцом — человека, у которого были такие же глаза, как и один её глаз — тот, которым она не боялась смотреть на своё отражение в зеркале.

Она признала Алдию отцом и была предана ему всей душой — всей человеческой душой, несмотря на явное неодобрение притаившейся в глубине её сознания души дракона.

И засыпала с улыбкой на лице, запирая кошмары в том уголке сознания, где им и было место — в осколке серого, пустого и бесформенного мира Древних Драконов.

Дальше годы полетели как весенний бурный поток — быстро, азартно, опасно.

Шаналотта взрослела, и её человеческое сознание постепенно брало под контроль сознание дракона. Ей не нравилось то, к чему была склонна эта дремлющая частичка её сущности. Спокойное, отстранённое созерцание, механический анализ и систематизация всего окружающего с единственной позиции: полезно — бесполезно, опасно — безопасно?

Скучно. Безэмоционально. Не по-человечески.

Мёртво.

Шаналотта всегда очень остро чувствовала всё своё окружение. И чисто телесные ощущения: холод, жар, приятная истома после целого дня игр и беготни. И вкусы: сладкий мёд, горький лук, кислые незрелые ягоды. Боль от ушибленной коленки и блаженство, когда Петра ласково гладит по волосам. Всё расцвечивало мир Шаналотты удивительными красками, и она ни за что не согласилась бы отказаться даже от малейшей доли этой палитры.

А дракон осуждал её за это.

Приходил к ней в сознание во сне и наяву, внушал, что чувства несовместимы с вечностью, с бессмертием и неуязвимостью. Намекал, что она может окончательно утратить доступ к наследию предков, отказаться от него в пользу краткого, как жизнь бабочки, летящей к огню, человеческого века. Шаналотта тогда ещё не вполне понимала, о чём он ей твердит. А когда поняла — всерьёз огорчилась… Часа на два. Погуляла в саду цитадели, наклоняясь к пышным лиловым соцветиям трилезвийника, вдыхая резкий аромат и тихонько фыркая, когда пыльца попадала в нос. Ушла на берег крошечного ручейка, разулась и побродила по дну, усыпанному гладкими камешками, ощущая их шелковистые прикосновения и бодрящий холод родниковой воды. Обулась, задумчиво постояла, глядя вверх, на небо, голубеющее в просветах резной листвы… Тряхнула головой, обулась и пошла искать отца. Пора было отвлечь его от колб и скальпелей и заставить немного перекусить.

Дракон в её сознании, казалось, утомлённо вздохнул, подняв в воздух облако серого пепла, заворочался, поудобнее умещая огромные крылья внутри крошечной хрупкой человеческой оболочки.

«Наш разговор ещё не закончен, дитя…»

Алдия. Давно.

Нашандра быстро училась быть королевой. Исчезли смущение, неловкость и едва заметные запинки в речи на приемах. Взгляд стал ещё более твёрдым и лучистым, осанка — ещё более безупречной. И только король и его брат знали, чего ей это стоило.

На вид Нашандре было не больше тридцати, но её рассказов о пройденных дорогах и перенесённых испытаниях хватило бы как минимум на два полноценных человеческих века. Страны и континенты, моря и пустыни… И маячащая впереди непонятная цель.

Нашандра не знала, что позвало ее в путь когда-то давно — или просто не хотела раскрывать тайну. Однако у Алдии скорее сложилось впечатление о том, что несчастная женщина частичной потерей памяти неосознанно отгородилась от ужасов, с которыми ей пришлось столкнуться. В этом, кстати, он подсознательно завидовал ей — он был бы рад утратить воспоминания об источниках своих кошмаров.

Алдия часто беседовал с Нашандрой: часто в том смысле, который применим к членам королевской семьи — раз в десять-двадцать дней. Королева, соблюдая приличия, обязательно просила супруга присутствовать при разговорах с деверем, но Вендрик, разумеется, далеко не всегда имел возможность даже на пару часов раз в десять дней вырваться из бесконечного круговорота монаршьих обязанностей. Однако примерно на каждой третьей встрече он всё же присутствовал, но обычно почти не принимал участия в разговоре, просто сидел, молча слушал и со странной, рассеянной улыбкой любовался женой. Алдия исподволь наблюдал за ним, снова и снова поражаясь произошедшим в брате переменам.

Вендрик стал намного спокойнее, рассудительнее — хотя он и раньше не отличался легкомыслием; он рассказал брату, что стал намного дольше и лучше спать — почти как в те времена, когда еще не был нежитью, и что даже поглощенная сила Душ Повелителей не так сильно тяготит его, как раньше.

Алдия радовался за брата… И при этом не мог отделаться от тягостного предчувствия беды. Он не мог понять, с чем это связано. Он не видел в королеве признаков вынашивания коварных планов, направленных на то, чтобы причинить вред королевству или Вендрику; напротив, во всех словах, жестах и поступках Нашандры сквозила настоящая преданность своей новой роли и любовь к супругу. Но всё же…

Архимаг чувствовал: что-то не так.

Он зарылся в книги, проверяя и перепроверяя полученные от Нашандры сведения о местах, людях и событиях, с которыми она, по её словам, сталкивалась в своих странствиях. Пока всё было гладко… и именно это настораживало ещё больше. Как может человек, частично утративший какие-то одни воспоминания, так чётко и в таких подробностях сохранить другие?

Нашандра не помнила ни своего детства, ни семьи, ни дома. По её рассказам складывалось впечатление, что первые полтора десятка лет своей жизни она провела в беспамятстве, а потом вдруг внезапно осознала себя в какой-то рыбацкой деревушке, в хижине из почерневшего от воды плавника, с протекающей крышей и развешанными по стенам полуистлевшими мокрыми сетями. Рядом никого не было, но она отчетливо осознавала, что у неё есть близкие — скорее всего, сёстры. Что они сейчас далеко, но когда-то были неразлучны.

— И я должна их найти, — прошептала Нашандра, и в серо-стальных глазах её вдруг загорелся тревожный фиолетовый огонёк — как отражение взгляда Алдии.

Поиски, доказательства. Книги, документы. Летописи, рукописи. Достоверные, сомнительно достоверные источники. И заведомо недостоверные — для проверки, не воспользовалась ли Нашандра и ими, по неопытности или намеренно.