Легенды о старинных замках Бретани - Балобанова Екатерина Вячеславовна - Страница 31

Узнал он, что Бретань была охвачена войной, что бретонцы погибали в междоусобицах, что на родной его земле хозяйничали англичане, хозяйничали и многие другие, желавшие захватить в свои руки его несчастную родину. Сильнее забилось сердце бедного хромого мальчика, забилось оно горячей любовью к дорогой своей Бретани, захотелось ему послужить ей, и потянуло его вдаль, — туда, где бились войска, хотя сам он и был хром и не умел владеть оружием.

И вот раз прошел мимо дома хромого мальчика отряд бретонцев, отправлявшихся в Англию биться за свою родину с англичанами. Ушел вместе с ними и мальчик, ушел безо всякого оружия, постукивая лишь своими деревянными костылями. Хватилась его мать, стала искать его дома, но нигде не нашла, как ни искала: мальчик исчез — словно в воду канул.

Шел мальчик вперед вместе с отрядом воинов и увеселял их своим пением; когда же уставал он идти за ними на своих костылях, рыцари по очереди брали его к себе на седло. Приходилось им проводить ночи под открытым небом, мокнуть под дождем, мерзнуть в непогоду, но бодро шел вперед на своем костыле маленький хромоногий сын вдовы, и песня его лилась, как горный ручей: пел он о храбрых бретонских бойцах и о их великих подвигах на славу родной земле. Слушают эту песню старые рыцари, слушают ее и все их воины, и растет в сердцах их мужество, и бодрее идут они в чужую далекую землю биться с врагами за свою родину.

Перед весной еще пуще свирепеет зима; мороз и ветер так и режут лицо… На кораблях переправляется отряд через бурное море: так и ходят по морю грозные валы, готовясь поглотить утлое человеческое сооружение… Но поет хромой мальчик свою песню, и усмиряется буря, — словно засыпают сердитые волны, слушая его чудное пение.

Переправился отряд на чужую землю, и наступил наконец день битвы.

Раннее утро занялось над долиной, над землей низко стелется белый туман. Холоден воздух, но жарки сердца бойцов: как листья в осеннюю бурю, летают их копья, щиты трещат и разбиваются, падают кони, тела грудами покрывают поле, стоны умирающих сливаются с криками бойцов, с гулом и шумом битвы. Хромой мальчик отважно идет впереди своего войска, и так и разливается его песня о храбрых бретонских бойцах и великих их подвигах, — льется она, как светлый горный ручей. Слушают эту песню старые рыцари, слушают ее и все их воины, и храбрость и мужество растут в их сердцах.

День склонился к вечеру, и осталось поле битвы за бретонцами, но маленький певец лежал на нем, сраженный бессмысленным мечом английского воина; лежал он без движения, и голова его покоилась на холмике, усеянном подснежниками.

В своем лиловом наряде стояли они на белом снегу, склоняя головки над мертвым мальчиком; холодный ветер бушевал кругом, но лучи заходящего солнца целовали и ласкали их; ласкали они и бедного хромого бретонского мальчика, заснувшего навеки на чужой земле.

Истомленная тревогой и слезами, мирно спала его мать в своем доме, в теплой долине горной Бретани; мирно спала она в ту самую ночь и не знала, что сын ее неподвижно лежит на холодном снежном поле, и ветер поет кругом него свою песню, поет ее так жалобно, как никогда в своей жизни не певал ее маленький сын.

Но вот вдруг проснулась она, заслыша стук его костылей на террасе у самого окна своей спальни. Вскочила она и побежала навстречу дорогому своему сыну, — но нигде не нашла его. А между тем, стук его костылей раздавался по всему дому.

Вернулась она в свою спальню.

«Видно, к Себе отозвал его Господь, и приходил он только проститься с родными местами», — подумала она и залилась слезами.

На другое утро нашли на террасе маленький поблекший лиловенький цветочек. Никто не мог сказать, откуда он взялся: таких цветочков не росло в их теплой долине. Но один из слуг сказал, что это первый полевой цветочек, распускающийся в начале весны, и что растет он там, где подолгу и часто лежит на полях глубокий снег.

Да, это был подснежник, занесенный сюда с поля битвы, где покоился маленький, безвременно погибший певец.

Давно уже покоится он в огромной общей могиле, но до сих пор еще не заглохла, жива о нем память.

— Ему одному обязаны мы своею победой, — говорили о нем участвовавшие в битве рыцари.

Много десятков и сотен лет прошло с тех пор, много сменилось владельцев у старого дома: бывало там и грустно, и весело; жили в нем и счастливые, и несчастные люди, но все они знали историю хромого мальчика-певца, — владельца этого дома, а многие из них слыхали и стук его костылей на террасе. Особенно часто слышат этот стук обитатели дома весной, когда в чаще густого сада, заливаясь, поет соловей.

Много погребальных дрог направляется по «тропинке смерти» мимо старого дома, и каждый возница всегда приостановит здесь лошадей и сорвет для покойника ветку в саду истинного бретонца.

Так память о нем и до сих пор цветет в песнях и преданиях Бретани.

Да, сквозь темные тучи лучи солнца прорывались даже и в то смутное время.

На южном склоне Аррейских гор, на одной из их отлогих вершин, стоял когда-то старый, очень старый замок. К одной из его стен давно уже пристроен новый дом, а уцелевшая еще часть полуразрушенной башни чуть ли не превратилась в амбар для хранения овощей и яблок запасливого крестьянина-огородника. Все старое пошло теперь на новое дело. Да так по настоящему-то оно и должно быть на свете!

Но в те времена, о которых мы говорим, возвышался на этом месте настоящий рыцарский замок, а в замке жил бретонский рыцарь со своею молодой женой. Разумеется, рыцарь редко бывал дома, — не стал бы он бабиться в своем замке, и немало совершал он всяких походов, немало бился и на родине, и в разных чуждых землях, состязался на турнирах при разных королевских дворах. Много разных дел бывало в те времена у каждого рыцаря.

А пока рыцарь бился да разъезжал по турнирам, жена его сидела у узкого окна своей спальни и смотрела на высокие горы. Только и видно было ей, что эти вытягивающиеся одна за другой, одна над другой вырастающие зеленые Аррейские горы.

Но вот, родилась у жены рыцаря дочь.

То-то была радость в замке. Бросил рыцарь поход в ожидании этого события и поспешил вернуться домой. Сам архиепископ приглашен был на крестины, а уж гостей-то наехало, — видимо-невидимо! Ну, словом, как говорится, готовился пир на весь мир!

В замковом зале пылал саженный огонь; на столах красовались жареные бараны, телята, чуть ли не целые быки; бочки с вином, пивом и медом стояли на подставках, а некоторые из них были так велики, — чуть ли не с любой крестьянский дом, что под ними рухнули бы всякие подставки, а потому они стояли прямо на полу.

Гости сидели за столами, пили, ели, веселились, а труверы и певцы сказывали и пели им о былых битвах, состязаниях и победах, прославляли рыцаря — хозяина замка, его жену, разодетую в шелк и бархат и сидевшую тут же на пиру, хотя еще и слаба была она после болезни, прославляли и маленькую, только что родившуюся дочь рыцаря.

Назвали ее Гиацинтой, — была тогда ранняя весна, и гиацинты цвели повсюду в великом множестве.

Годы шли себе да шли. По-прежнему уезжал и возвращался рыцарь, возвращался и снова уезжал; по-прежнему тихо сидела его жена у узкого окна своей спальни и смотрела на горы.

Росла и развивалась дочь их Гиацинта, но мало походила она на цветок, хотя и была хороша лицом, как ангел: нрав имела она такой необузданный и дикий, что приводила в удивление людей даже в те времена: скакала она верхом не хуже своего отца, всегда первая была на охоте и владела копьем и мечом лучше любого рыцаря.

Обожал ее отец и об одном только жалел, — что не родилась она мальчиком, а то прославила бы она род свой неслыханными подвигами.

Так время шло да шло, и стала Гиацинта взрослой девушкой, но нрав ее при этом нисколько не смягчился.