Зеленая ветка мая - Прилежаева Мария Павловна - Страница 46
- Предыдущая
- 46/60
- Следующая
Из вечера в вечер собирались Катины ученики у лучины. А потом...
Тут Катя оставила на минуту перо и громко прыснула. Да, прыснула со смеху в кулак, да громко, на весь класс. Когда на нее нападал смех, она не могла удержаться. Чем неуместнее и неприличнее в данный момент был смех, тем больше ее забирало.
Преподаватель поднял от книги глаза и в недоумении глядел на нее. Без слов. Видимо, очень уж был удивлен. Это ее отрезвило.
Он моложе профессора, едва ли больше сорока. Наверное, тоже из бывших. Высокий, открытый лоб. Пышные, с коричневым отливом, небрежно откинутые назад и свисающие на виски волосы. Усы, тоже каштановые и пышные, над тонкими нервными губами. Белого воротничка и накрахмаленных манжет не видать, и пиджак довольно потертый. Но все равно, наверное, из бывших. Хотя что-то проглядывает в нем добролюбовское...
Да, так вот... Жаль, но приключения принца и нищего рано или поздно окончились. Алеха Смородин опечаленно хлопал ресницами. Канючил: "Катерина Платоновна, а дальше-то что?"
Все ребята канючили: "Катерина Платоновна, дальше давайте".
Но она уже всю себя исчерпала, приключения нищего и принца окончились.
Однажды под вечер, в тот час, когда у них с бабой-Кокой в комнате уютно топилась голландка, явился председатель. Ничего в том особого не было, он нередко захаживал, но нынче был какой-то особенный, на себя не похожий. Ноябрьской тучи хмурее.
- Здравствуйте, - еле буркнул. Присел у печки на корточки, курит.
- Изволите гневаться? - полушуткой спросила Ксения Васильевна.
У нее с сельсоветом отношения были свободные. С Петром Игнатьевичем держалась, как говорится, на равных.
- В точку, Ксения Васильевна. Гневаюсь. - И рявкнул, буквально рявкнул, раскрывая тем весь свой необузданный нрав: - Ты чему их, Катерина Платоновна, учишь?
Катя смешалась, не понимала, молчала.
Он вытащил из-за пазухи что-то похожее на колпак из газеты, с круглым отверстием посередке, клиньями вкруг отверстия.
- Это что?
- Что-о? - не понимая, повторили Катя и Ксения Васильевна.
- Ишь непонятливые! Невиновны ни в чем. Как есть ни за что не в ответе! Глядите в таком разе, любуйтесь.
И надел на голову колпак из газеты.
- Ты, Катерина Платоновна, ребятам старорежимные сказки плетешь, а о последствиях думаешь? Что мы видим перед собой? Царскую видим корону. Алеха мой из газеты "Беднота" смастерил. Из нашей рабоче-крестьянской газеты корону вырезал, напялил и ходит. "Я принц". Это Алеха-то мой принц? В короне! А? Ты, Катерина Платоновна, чего в башки им вколачиваешь? Ты куда их ведешь, распрекрасный педагог наш советский?
36
- Екатерина Платоновна Бектышева!
Преподаватель назвал ее не первой, но по алфавиту она всегда получалась близко к первой.
Студентов четвертого курса преподаватель называл полным именем здесь учились "практики", с педагогическим стажем в год, два, даже три.
- Бектышева Екатерина Платоновна!
Он держал лист, исписанный меленькими буквами. Вообще-то у нее был размашистый почерк, но она экономила бумагу и писала мелко, лепила строку к строке.
- Ваше сочинение... Завязка. Событие. Даже намек на характер... почти рассказ. Неуклюже, но что-то обещает...
- Федор Филиппович! - завопила Лина Савельева. - Она у нас, когда во второй ступени училась, повести писала.
Федор Филиппович приподнял каштановые брови, сгоняя на широченном лбине нити морщин. Тонкие губы покривились в усмешке.
- Повести - преимущественно дамский жанр. Большая проза - роман и рассказ.
- А Чехов? "Степь" Чехова? - осмелилась Катя.
- Гению все подвластно. Под пером Чехова или Тургенева все единственно и неповторимо. Но перейдем к предмету наших занятий. Наш предмет - психология.
Из туго набитого, изрядно потрепанного, когда-то желтого, а сейчас пятнисто-рыжего портфеля он вынул несколько книжек.
- Уильям Джемс. "Беседы с учителями о психологии". Перевод с английского. Петроград. 1919 год.
Довольно тощая книжица, далеко до "Истории педагогики". Популярные беседы с американскими учителями начальных школ ученого-психолога Уильяма Джемса, приглашенного Гарвардским университетом. Ого!..
- Получайте по одному экземпляру на комнату.
Некоторое время в аудитории стоял гам, как в заурядном школьном классе или вечернем кружении галок вокруг колокольни, - распределяли учебники. Естественно, руководила распределением Лина.
- Итак, Уильям Джемс. Передовой педагог. Не материалист. Будем держать это в уме и в некоторых случаях спорить. Однако обширность знаний и блеск изложения так пленительны, что психология как наука, надеюсь, заинтересует вас... если вы способны мыслить не по шаблону и не только о каждодневных практических делах и заботах, но и об отвлеченных понятиях.
Федор Филиппович произносил вступительное слово, расхаживая по классу, заложив за спину руки и то ли насмешливо, то ли нервно кривя тонкие губы под каштановыми усами.
Может быть, он не возлагал на своих слушателей особых надежд. Предмет разговора был интересен ему прежде всего для себя самого. Он как бы беседовал с ученым-психологом Уильямом Джемсом.
- Вы утверждаете, коллега, что организация воспитательного дела в США лучше, чем во всех остальных странах. Через несколько поколений, утверждаете вы, Америка будет способна принять на себя руководительство в воспитании мира... Какие же основания для столь оптимистических взлетов фантазии? Разве что богатство?.. Да, Америка прочно и несравненно богата. А мы бедны. Были и есть... Но вот Белинский... "Завидуем внукам и правнукам нашим, которым суждено видеть Россию в 1940 году, стоящею во главе образованного мира, дающею законы и науке и искусству и принимающею благоговейную дань уважения от всего просвещенного человечества". Эти слова, коллега Джемс, сказаны были в прошлом веке. В рабской России. Когда русский крепостной народ, не знающий грамоты, не подозревал, что есть просвещение. Могучая мечта! Вы пожимаете плечами: "Может ли этакое сбыться?" Не знаю, коллега Джемс. Наша школа в состоянии разрушений и поисков. Мы мастера разрушать. Что касается поисков... будем учиться. Кто ищет, находит. Относительно же первенства Америки в воспитании мира... вы слишком практичны, господа американцы, слишком дорожите материальными ценностями, вам не хватает духовности... Впрочем, я говорю не о народе. Народ - это что-то большое, загадочное... Не решаюсь судить о народе.
Без малейшего сопротивления со стороны Лины и Клавы Катя завладела выданным на их комнату учебником. Обе ее подружки после лекций вмиг улетучились заниматься общественной деятельностью. Клава - член кухонной комиссии. Что бы ни толковал, кривя тонкие губы, Федор Филиппович о практических делах и заботах, именно ими была каждодневно занята ее голова. В течение лекции она не отвела от преподавателя глаз, прилежно слушая и почти ни слова не слыша, ибо весь урок раскидывала мозгами относительно обеда: завтра, послезавтра, особенно нынче. Особенно нынче! Первый учебный день. Порядочно прибыло новеньких. Не просчитаться бы с порциями.
Понятно поэтому, что, несмотря на старания Федора Филипповича, представление об ученом психологе Уильяме Джемсе у Клавы составилось довольно расплывчатое. Правду сказать, всего и запомнилось - Джемс.
Катя между тем бодро шагала в общежитие с Джемсом под мышкой. Занимательный день! Занимательный тип Федор Филиппович. Почему-то кажется Кате, он и сам впервые знакомится с Джемсом, вместе с ними входит в новую область. Говорит, будто думает вслух...
Катя спешила. Учебный корпус - двухэтажный особняк, реквизированный у купца, разбогатевшего в старое время на скупке костей для мыловарения, стоял на зеленой улочке в получасе ходьбы от лавры. Катя спешила, почти бежала. Давно не испытывала она такого подъема, интереса к жизни, возбуждения ума!
Может быть, в ней сидит дар ученого? Был спрятан, глубоко где-то зарыт, неблагоприятные условия жизни не давали раскрыться. Да, вероятно, так и бывает. Все случается вдруг. Где-то таится и вдруг...
- Предыдущая
- 46/60
- Следующая
