Пусть простить меня невозможно (Пусть меня осудят 3) - Соболева Ульяна "ramzena" - Страница 5

– Здаров, Бешеный! – сжал мне руку, приобнял, хлопнув по спине. – А ты все в том же амплуа, я смотрю, – усмехнулся, осматривая мой прикид. Я снял «косуху», повесил на спинку плетеного стула, уселся и положил на столик пачку сигарет, сунул одну себе в рот, вторую протянул Графу. Тот не отказался. Мы прикурили от моей зажигалки.

– Дело одно есть к тебе. И надо, чтоб о деле этом никто не пронюхал. Поэтому конспирация.

– Твои часики стоят, как десять таких заведений вместе взятых. Конспирация так себе. И шкафы твои выглядывают из-за каждого угла. Вот-вот выпадут.

Я бросил взгляд на парня на заправке, смотрящего в нашу сторону, попивающего кока-колу, и на сидящего за соседним столом лысого типа с газеткой в руках.

– Если б меня пасли, то была б другая. А так для вида. Пока.

– Ясно. Так в чем проблема, Граф? Чем могу, так сказать?

– Ничего особенного. Долю свою хочу тебе подарить.

Я вздернул одну бровь и затянулся сигаретой, ожидая продолжения. Граф особой благотворительностью не славился.

– Ты у своей сестры Дарины теперь работаешь? Или соскучился?

Андрей усмехнулся, чуть приопустил очки.

– По нам соскучились одни нехорошие дяди, и мне надо, чтоб моя доля не принадлежала мне какое-то время, а принадлежала кому-то, кому я доверяю, кого фактически не существует, и кто заинтересован, чтоб фирма не ушла к плохим дядям.

– Это я понял. Думаешь, кто-то может слить фирму?

– Не исключено, что может. На нее всегда велась охота. Кто-то усиленно скупает акции через подставные лица. Это вполне может быть просто мелкая игра, а может быть крупная, начатая издалека.

– Неймется тварям?

– Неймется. А ты, я смотрю, окончательно не при делах?

– У меня теперь все дела законные.

Ответил я, и мы оба усмехнулись. Я уверен, что Воронов прекрасно знал обо мне все. Даже как называется марка, выпускающая туалетную бумагу у меня дома, не то, что дела, которыми я занимаюсь.

– Молодец. Сдержал слово. Уважаю. И как оно – честным трудом деньги заколачивать?

– Нормально оно, Андрей. Дергаться перестаешь от каждого шороха, за женщину свою трястись и за детей.

– Понимаю. Если бы я мог на хер имя сменить и свалить, я бы так и сделал, – и вдруг склонился ко мне, – не скучаешь по адреналинчику? Нет этого ощущения, что жизнь где-то за окном пробегает?

– Бывает. Потом на детей смотрю и понимаю, что жизнь совсем не за окном, а в моих руках, и они уже не по локоть в крови.

– Думаешь, отмылись? – то ли с сарказмом, то ли серьезно. И по хрен. Мне, бл*дь плевать – кто и что думает про мои руки. Но марать их заново я не собирался.

– Думаю, что пятна стало не видно невооруженным взглядом, и пока что этого достаточно. Документы с собой привез?

Андрей положил передо мной рюкзак, достал из него пластиковую папку.

– Вот все бумаги в оригинале и в копиях. Здесь так же фиктивный договор о купле-продаже. Там только подпись твою поставить надо и имя вставить. Спрячь так, чтоб сам найти не мог. Сам понимаешь… Если я маякну – подпишешь и проставишь.

Я понимал и чувствовал, как покалывает затылок от ощущения, что он многого не договаривает. Что на самом деле все не так просто, как говорит Воронов, и дело дрянь, если он приехал сюда и отдает мне фактически сердце фирмы, за которую погибли десятки людей.

– За ними могут прийти, да, Граф?

– Могут. И ты можешь отказаться – я пойму. У тебя семья, дети. Но если что – они не должны получить мою долю.

Кто-то дышит Графу в затылок и дышит основательно, если тот тревожится. Не боится, нет. Слово «страх» это не про эту больную семейку психов. За это я их и уважал. Мы с ними были одной крови, и я ее запах чуял на ментальном уровне. Волки из одной стаи всегда узнают друг друга издалека.

– Не получат. Не для того отец жизнью своей за нее заплатил, – сказал я, зажимая сигарету зубами, забирая папку, сунул ее в рюкзак и подвинул его к себе. Андрей удовлетворенно кивнул и откинулся с облегчением на спинку кресла. Значит, все серьезно, и я действительно единственный, кому он мог передать эти бумаги. Граф переживал, что я могу отказаться. И я бы отказался… если бы это дело не было так важно для моего отца. А Оксане не обязательно об этом знать. Хранить у себя папку не значит снова лезть в это дерьмо. Хрен вам! Значит! И я это прекрасно осознавал. Но адреналин уже заиграл в крови. Азарт. Ощущение глотка воздуха.

– А что брат твой – Макс?

– У нас не самые лучшие времена в отношениях.

– Бывает.

– Как Оксана и мелкие?

– Прекрасно. Большие уже. Время быстро летит.

Я посмотрел на часы и снова на Графа.

– Быстро, да. Торопишься? Самолет через… – он глянул на экран смартфона, – два часа и тридцать три минуты.

– Верно.

– Давай. Не держу. Я выйду на связь, когда все позади будет.

– Или когда не будет, – усмехнулся я и пожал протянутую мне руку.

– Или когда не будет.

***

Рюкзак взял с собой в салон самолета. Откинулся на спинку кресла, прикрывая глаза и подрагивая от нетерпения. Скоро увижу Оксану. Неделя. Гребаная неделя, а кажется год прошел. Вспомнил о папке, и появилось липкое ощущение, что я сделал что-то не то. Что надо было отказать. Как ожидание какой-то беды. На доли секунды возникло в голове и исчезло. Привкусом осело на языке, и мне надо было срочно окунуть этот зудящий язык в ее рот. Голодный, как черт. Аж трясет всего.

Вышел за багажом, невыносимо хотелось закурить. Обернулся на вращающиеся чемоданы, поправил рюкзак на плече и замер… Увидел ноги. Длинные, затянутые в черные чулки, обутые в высокие сапоги. Скользнул вверх наглым взглядом, ощущая похотливую дрожь. Она наклонилась, поправить ремешок на голенище сапога, и я увидел краешек ажурной резинки. В паху прострелило разрядом самой грязной похоти. Красивая, вызывающая дрянь. Знает, какое впечатление производит на мужиков. Красное пальто затянуто широким ремнем, на голове прозрачный шифоновый шарф, обернут вокруг шеи, на руках перчатки. Элегантность и вызывающий эротизм. Утонченный соблазн. И я ощутил, как яйца ломит от наполненности. Как у меня встает, когда я смотрю на ее рот, накрашенные темно-вишневой помадой губы. Облизнула их кончиком языка, вызвав щекотание возле уздечки, словно этот язычок пробежался по моему члену. Смотрит на табло через темные очки в широкой оправе. Не обращает на меня внимание. Потом разворачивается на каблуках и идет в сторону коридора – я за ней, как на манок, как кобель, учуявший запах течной самки. Аэропорт практически пустой. Но если бы в нем были сотни тысяч людей, я бы видел только ее. Только это красное пальто. Выстукивает каблуками, чуть виляя бедрами. Иду за ней. Неумолимо, тяжелой поступью. В висках зашумело, когда представил, как сейчас зажму ее кабинке и грязно оттрахаю. Дверь слегка качнулась, в воздухе остался тонкий шлейф духов. Вошел следом в туалет. Стоит у раковины, опираясь руками в перчатках на мрамор. Чуть наклонилась вперед, и теперь я отчетливо вижу эту проклятую кружевную резинку. Развернул к себе, схватил за шею, потянул к кабинке. Не сопротивляется, а меня разрывает от возбуждения. Придавил к стене кабинки, распахнул пальто и глухо застонал, увидев черный лифчик, контрастирующий со сливочной кожей, едва прикрывающий темные большие ореолы сосков, опустил взгляд на стройные бедра, обтянутые кружевными трусиками, через которые просвечивает голый лобок. Полная грудь бурно вздымается, соски натянули ткань, манят вгрызться в них, ощутить на вкус, какие тугие стали для меня, и я с рычанием подхватываю женщину под колени, вжимая в перегородку, впиваясь голодным ртом в ложбинку между грудями, раздирая шелк, отодвигая полоску трусов в сторону, дрожащей рукой расстегивая ширинку, чтоб, обхватив член у головки, яростно вонзиться в ее тело и дернуться от сумасшедшего кайфа.

Услышал тихий стон и заткнул вишневый рот диким, бешеным поцелуем. Она отвечала мне столь же яростно, столь же дико, впиваясь ногтями мне в затылок и выгибаясь навстречу. Бл***дь, меня сейчас взорвет от возбуждения, раздробит мое напряженное тело и пульсирующий член, который сжимают тиски ее лона, сдавливают как перчатка, срывая весь контроль.