Точка Зеро (СИ) - Рябинина Татьяна - Страница 19

Он умер, когда Люське исполнилось десять.

Был ослепительно солнечный, но холодный январский день. Они с дедом гуляли в парке Победы. «Подожди минутку, — сказал дед, — я посижу». Сел на скамейку и вдруг начал задыхаться, его лицо побелело, а потом он упал на бок и больше не шевелился. Люська звала его, пыталась тормошить. Мимо прошли, не останавливаясь, женщина с коляской, две старушки, пожилой мужчина. Она кричала, звала на помощь. Наконец молодая девушка сказала, что дойдет до метро и попросит вызвать скорую.

Прошло много времени. Люська замерзла так, что не чувствовала ни рук, ни ног. Мимо шли люди, некоторые останавливались, но, узнав, что она ждет скорую, шли дальше. Ни один человек не остался с ней, не попытался помочь. Наконец белая машина с мигалкой медленно подползла по аллее.

Краснолицый врач в халате поверх куртки пощупал пульс, оттянул веко, покачал головой. Вдвоем с фельдшером они уложили деда прямо на землю, накрыли простыней.

«Ему же холодно так», — прошептала Люська, замерзшие губы не слушались.

Только теперь на нее обратили внимание. Ее о чем-то спрашивали, она что-то отвечала. Все, что было потом, она не помнила. Как оказалась дома — тоже. Может, кто-то привел, может, пришла сама. Люська долго болела и все никак не могла поверить, что дедушки Глеба больше нет. И никогда не будет. Ее постоянно знобило, и казалось, что она уже не сможет согреться. Без деда было холодно и одиноко, ничего не радовало.

Наконец Люська начала понемногу поправляться. В тот день, когда ей надо было идти к врачу на выписку, шел сильный дождь со снегом, и мама уговорила отца отвезти Люську в поликлинику на машине. Они уже возвращались, и тут отец вспомнил, что оставил в офисе какие-то важные бумаги. «Заедем на пару минут — и домой», — сказал он, разворачиваясь.

«Посиди здесь». Отец поставил машину на стоянку, вышел. Раздался какой-то странный звук, как будто лопнул воздушный шарик. Люська увидела, как отец упал на землю, прямо в лужу. Сначала она подумала, что поскользнулся — под водой в лужах был лед, и выскочила помочь. И тут увидела, что вода в луже ярко-красная…

И снова, как тогда, в парке, люди стояли поодаль, смотрели, но никто не спешил на помощь. Наконец толстая тетка-вахтерша из бизнес-центра, где у отца был офис, отвела ее к себе и напоила горячим чаем. Приехала на такси мама, забрала домой. Слезы, запах лекарств, какие-то чужие люди в доме. Похороны…

А потом оказалось, что отец задолжал слишком многим. Мама плакала, ей звонили по ночам… Она продала сначала машину, потом украшения, картины. Им пришлось переехать в маленькую тесную квартирку на самой окраине. Вместо парка за окнами, сколько глаз хватало, расстилался грязный пустырь, по краю которого притулились коробки гаражей. Вместо собственной комнаты теперь у Люськи было раскладное кресло-кровать в одной общей каморке на троих, а уроки делать приходилось за кухонным столом.

Мама устроилась на работу учительницей географии в ту школу, куда пошли дочери, а по вечерам мыла лестницы в соседнем доме. Она постарела лет на двадцать, больше не носила красивые платья и не рисовала на лице таинственную незнакомку. Мамина сестра, которая жила с мужем в Швеции, иногда присылала им посылки с вещами и продуктами, но больше ничем помочь не могла: муж категорически отказался вешать себе на шею троих нахлебников.

Как-то раз Люська услышала, как мама говорит Наташке: «Бедная Люся, сначала дедушка на ее глазах умер, потом папа». И почему-то у нее возникло совершенно иррациональное чувство вины — как будто именно она была виновата в том, что и дедушка, и отец умерли. Ведь она же была рядом с ними. И ничем не могла помочь. Вина эта мучила ее все сильнее, поделиться было не с кем, и тогда она начала это тягостное чувство заедать. От сладкого или даже от простого куска хлеба на минутку становилось легче, а потом добавлялась еще вина другого рода: ведь она знала, что денег у них очень мало, и каждую тайком утащенную карамельку или горбушку хлеба отнимает у мамы и сестры. Но удержаться никак не могла.

«Люсь, чего-то тебя в ширину поперло», — Наташка никогда не отличалась деликатностью. Сама она была в маму — миниатюрная и стройная. Люська удалась в отца — высокая и склонная к полноте. Слоненок — ласково звал ее дедушка. Слониха — так называли новые одноклассники. Точнее, одноклассницы. Крупногабаритная Люська все же была очень симпатичной и мальчишкам нравилась, чего девчонки ей простить никак не могли, потому что это ломало систему. А еще Люська, как выяснилось, становилась очень свирепой, если ее задирали, и спуску никому не давала. За что ее еще больше ценили мальчишки и ненавидели девчонки.

Все — кроме Светки Захоржевской. Той было все равно. Она лишь изредка снисходила до одноклассников, ненадолго выныривая из каких-то загадочных глубин, где постоянно обитала в гордом одиночестве. Светка была красавицей. Снежной королевой, которой никто не нужен. Впрочем, она тоже никому была не нужна. Штурмовать ее было все равно, что лезть на Эверест без альпинистского снаряжения. Никто и не пытался. А если и пытался, то сдавался уже на подступах.

Но однажды Люська застала Светку врасплох, прочитав в ее огромных серозеленых глазах такую смесь тревоги, страха, неуверенности, что поняла: да они же одинаковые, как близнецы! Теперь, по прошествии двадцати с лишним лет, Люси уже не могла точно вспомнить, как именно произошло их сближение, но к началу четвертого класса они уже были подругами.

Достучаться до Светки было трудно, но если уж она кого впускала в свою жизнь — это было всерьез. И все же Люська никогда не была спокойна. Она видела, как захватывает подругу какое-то новое увлечение, и как через какое-то время та остывает. Нет, это не касалось людей, но вдруг?.. Да, у них было много общего, и все же они были слишком разные. Кокос и персик — так Люська определяла их со Светкой сущность. Внутри Светка была мягкая и беззащитная, но снаружи ее покрывала броня, как у танка. У самой Люськи все было наоборот. Тонкая кожица, сочная мякоть — и твердая сердцевина. Она могла страдать, ныть, рыдать, но лишь пока ситуация не доходила до какой-то критической отметки. И только одному человеку потом удалось разгрызть это ядро…

Что скрывать, они со Светкой друг другу завидовали. Не черной завистью, конечно, но тем не менее. Светка завидовала Люськиной — на самом деле только видимой! — беззаботности бытия, способности привлекать к себе всеобщее внимание, а еще — как легко, играючи, она овладевала иностранными языками. Люська, в свою очередь, завидовала тому, как здорово Светка рисует, ее самодостаточности и отношениям с матерью. Но главное — Светка могла есть что угодно и не толстеть.

Последнее обстоятельство для Люськи было болевой точкой. Точнее, стало в тринадцать лет, когда сестрица Наташка внезапно выскочила замуж. Отправившись в гости к тетке в Упсалу, она познакомилась с профессором из Голландии. Профессор преподавал в Амстердамском университете историю античности, в Швецию приехал на симпозиум и зашел между делом навестить старого знакомого — теткиного мужа. Был он на двадцать с лишним лет старше Наташки, плешив и шепеляв, да еще и вдовец с сыном-подростком. Однако, благодаря удачной женитьбе, весьма состоятельный вдовец, что и решило дело.

Сестра не скрывала, что брак этот — исключительно деловое предприятие, в котором каждая сторона получает то, что хочет: Наташка эмиграцию и достаток, профессор — домохозяйку и постельные утехи в любое время.

Наташкин профессор Люське не нравился. О чем она сестре сказала прямо. И что у нее будет муж получше. Помоложе. Покрасивее. И по любви. Хотя… Тоже иностранец — да. Что там скрывать, Люська боялась. Боялась просто ходить по улицам. Не сказать, чтобы страх был совсем беспочвенным, Девяностые годы — это было по-настоящему страшно. Но больше ее пугало равнодушие людей.

«Патриотизм? — мысленно говорила Люська деду. — Ты сам говорил,

что родина — это, в первую очередь, люди. И ты ради этих людей всю жизнь рисковал собой. А они прошли мимо тебя, когда ты умирал. Что, нет? Когда папа умирал — стояли и смотрели. Никто не помог».