Моя драгоценная гнома (СИ) - Лакомка Ната - Страница 33

Кажется, выпитое вино настроило его на благодушный лад, потому что он совсем не разозлился на меня за расспросы.

— Что значит — почти?

— То и значит, — он легко запрыгнул на подоконник и сел напротив. — Она поставила некое условие, выполнить которое — очень сложно. Боюсь даже, что невозможно.

— Что за условие? — я так и подпрыгнула от нетерпения.

Потревоженная кошка сползла с моих коленей и подластилась к Дагоберу. Тот погладил ее по голове, почесал за ушками и переспросил:

— Что за условие?..

Мне был виден его четкий профиль — с той стороны, где не покусали пчелы. А соловей так и заливался, рассыпая трели.

— Я должен жениться на самой прекрасной девушке на свете, — сказал Дагобер, поднимая глаза к луне, голос его звучал монотонно и немного устало — словно он прошел полмира в поисках лекарства и отчаялся. — Если не женюсь на самой прекрасной, то безвременно умру на следующий день после свадьбы. А если не женюсь до двадцати пяти лет, то умру в день своего рождения.

Соловей выдал особенно затейливую руладу, но я ничуть ею не восхитилась, потому что переживала то, что сейчас услышала. Умереть в двадцать пять, если не женишься?! А если женишься не на самой прекрасной — умрешь на следующий же день после свадьбы?!

— Сколько времени тебе осталось? — спросила я с волнением.

— Меньше года, — ответил Дагобер, поглаживая бутоны роз.

— Что будешь делать? — я заерзала на подоконнике, словно уселась на ежа. Хотелось немедленно что-то предпринять, но — что?..

— А что остается? — криво усмехнулся Дагобер. — Ищу самую красивую. Но как тут угадаешь — какая самая красивая? Бывает, личико хорошее, да ноги кривые, бывает и наоборот. А вдруг, у нее все замечательно, но где-то есть лучше? Я в отчаянье.

Так вот почему он попросил Белладонну раздеться… Я на мгновение устыдилась своих обвинений, которыми тогда осыпала Дагобера. Конечно, раздевать девушек, чтобы сравнивать — красавица ли она везде — это не слишком достойно эльфийского принца, но когда на кону стоит жизнь…

— А за что фея Сирени рассердилась на тебя?

— Понятия не имею, — ответил он кисло.

— Вот ни на мизинчик тебе не верю, — возразила я. — Можешь сколько угодно обвинять ее, но она — не злая волшебница. Она никогда не проклянет без веской на то причины. Наверняка, ты совершил что-то плохое. Потому что хоть ты и болван несусветный, умереть в двадцать пять лет — это слишком жестоко.

— Чего ты пристал ко мне? — возмутился Дагобер. — Вообще не желаю об этом говорить.

— Это настолько постыдно? — коварно поддела я его. — Тогда можешь не рассказывать, а то меня еще стошнит.

— Ничего постыдного! — тут же огрызнулся он. — Ей, видите ли, показалось, что я жесток с некоторыми девицами.

— А, так ты соблазнял девушек и бросал их, — протянула я, — конечно, на что ты еще способен? Только пользоваться своей красотой для развлечения.

— Ты не выдумывай того, чего не знаешь!

— Ты только что мне об этом сам сказал.

— Ничего подобного!

— Ну как же…

— Никого я не соблазнял, — сказал он, свирепо уставившись на меня. — Просто некоторые возомнили, что я был создан только для них. А ты, прежде чем болтать, сначала побыл бы в моей шкуре, тогда заговорил по-другому. Конечно, тебя — недомерка и уродца, никто не полюбит, только такая же гномиха-недомерок!

— Как мы заговорили! — разозлилась и я. — Ты рот вымой, прежде чем говорить о гномах! Замучили его влюбленные девицы, надо же. Никто еще от этого не умирал…

— Похоже, я буду первым, — саркастически засмеялся он.

Я прикусила язык, потому что если все было так, как он говорил, то дело и в самом деле могло закончиться смертью.

— Ладно, не будем ссориться, — сказала я примирительно. — Но я и в самом деле не понимаю, чем тебе досадили девицы. Все парни мечтают, чтобы девушки бегали за ними толпами. За тобой бегают. А ты чем-то недоволен.

— Недоволен, — он встряхнул головой, и золотистая волна волос всплеснула мягко, отразив каждой прядью лунный свет.

Просто картинка какая-то, а не живое существо!

Я заставила себя отвернуться и закрыть рот, потому что смотрела на эту волшебную игру бликов и локонов, вытаращившись, как самая настоящая влюбленная идиотка.

— Понимаешь… — слова давались эльфийскому принцу нелегко, и он покрутил руками, помогая изменившему красноречию, — они все влюбчивые, как вот эта кошка, — он взял кошку под брюхо и перебросил ко мне. — Только видят тебя — и всё, никакого спасения. Ластятся, таскаются за тобой везде, норовят погладить, лезут с поцелуями. Сначала это забавно, но потом надоедает. Я чувствую себя статуей в общественном парке, на которую палятся все, кому не лень.

— Многие мечтали бы оказаться такой статуей. По-моему, вы зажрались, ваше высочество.

— Думай, как хочешь, гном. Но я не хочу быть ответственным за их разбитые сердца. Что делать, если они мне не нужны? Я хочу, чтобы рядом со мной была не влюбленная в меня женщина, а женщина, в которую влюблен я. И я не обязан осчастливливать всех, кому имел неосторожность понравиться!

Он сказал это с таким ожесточением, что сердце мое болезненно сжалось. Невозможно было уколоть меня больнее, чтобы я осознала собственную ничтожность. Если уж эльфийские красавицы не удостоились не то что его любви, но даже приязни, то я должна быть ему совсем противна. Даже омерзительна. И пусть пытаюсь убедить себя, что бегаю за ним только лишь из-за колдовского заклятья, разве не готова я идти за ним на край света за один только взгляд, за одну только улыбку?

Я тайком смахнула злую слезу, повисшую на ресницах, а Дагобер продолжал, распаляясь все больше:

— Это безумно раздражает, когда ты вынужден раз, другой, пятидесятый вежливо объяснять: «прости, между нами ничего не может быть, потому что я тебя не люблю», — последние слова он произнес с особенной желчью. — Как будто это кого-то останавливало! У них потом обидки, слезки, истерики, они еще и говорят какую-нибудь чушню. Мол, это ничего, они согласны быть со мной и так… А я-то согласен?! Мое-то мнение кого-то интересует? А когда говоришь им: прости, но ты недостаточно хороша для меня — это действует. Да, они плачут. Некоторые еще и злятся. Некоторые еще и грозятся утопиться в королевском пруду. Но ни одна ведь не утопилась! За что меня было проклинать?!

— Тогда спрячься в башне, как стыдливая принцесса, — сказала я сквозь зубы. — Или занавесь свою физиономию. И прекрати мяукать со всеми, как мартовский котик. Сделал из себя западню для женщин, да еще и недоволен! Разве можно винить влюбленную женщину?

— Можно, если она приставучая, как репей, — отрезал Дагобер.

— Какой же ты бессердечный! — воскликнула я в сердцах, чувствуя, что еще немного — и разревусь. — Будь я феей, я бы прокляла тебя второй раз!

— Что? — Дагобер удивленно вскинул брови.

Гнев мгновенно улетучился, и я почесала шею, выгадывая время, а потом сказала нарочито грубо:

— Но так как я не фея, я бы тебя вздул, чтобы ты не был таким спесивым болваном.

Дагобер промолчал, пару раз глянув на меня искоса и подозрительно.

— Все, пошел спать, — сказала я небрежно, спрыгивая с подоконника и делая вид, что не замечаю его взглядов. — А ты, нежная эльфийская красотка, не сиди здесь долго — обгоришь без зонтика под лунным светом.

— Очень смешно, — скривился эльф.

Но все это было вовсе не смешно.

Я рухнула в постель и закусила угол подушки, сдерживая слезы. А соловей пел так сладко, и розы пахли так нежно, и так тяжело было на сердце — хоть и вправду беги и топись в королевском пруду.

Наутро Чокнутый Эльф запряг двух пони в коляску и отвез нас к развилке, пояснив, что отсюда до ближайшего города — рукой подать. Я прижимала к животу остатки малинового пирога, который завернула нам в дорогу добрая Маэль, а в сумке лежала баночка с медовой мазью — смазать укусы еще раз перед сном.