Да не опустится тьма - де Камп Лайон Спрэг - Страница 20

• Предыдущая
• 20/45
• Следующая

Разлетевшаяся весть о его близком знакомстве с королем и префектом произвела на патрициев большое впечатление. Знатные римляне стали раскланиваться с Мартином и даже звать на скучнейшие обеды, которые начинались в четыре пополудни и тянулись до глубокой ночи.

Слушая пространную пустопорожнюю болтовню и еще более пространные застольные речи, Пэдуэй невольно думал, что «цивилизованный» житель ХХ века, любящий поразглагольствовать на сытый желудок, мог бы брать у этих людей уроки напыщенной, витиеватой и совершенно бессмысленной риторики. Судя по определенной нервозности хозяев и гостей, римская элита все еще принимала Мартина за некое чудовище — курьезное, но ручное и мало-мальски воспитанное, знакомство с которым может оказаться полезным.

Даже Корнелий Анций прислал долгожданное приглашение в гости. Он не извинялся за выказанное в библиотеке пренебрежение, однако в очень деликатной форме давал понять, что инцидент не забыт.

Пэдуэй усмирил гордыню и приглашение решил принять — уж очень хотелось ему вновь пообщаться с хорошенькой брюнеткой. Когда подошло время, он встал из-за стола, вымыл руки и велел Фритарику собираться.

Гот был поражен до глубины души.

— Как, ты собираешься идти пешком в дом благородного римлянина?!

— Конечно. Тут рукой подать.

— О достойнейший хозяин, это просто невозможно! Так не делают! Я знаю, сам как-то работал у патриция. Необходимо прибыть в паланкине или, по крайней мере, на лошади.

— Ерунда! К тому же у нас всего одна лошадь. Ты же не хочешь бежать за мной следом?

— Н-нет. То есть мне-то все равно, но это уронит твое достоинство, если свободный слуга будет плестись на своих двоих, точно последний раб.

«Проклятый этикет!» — подумал Мартин.

— Хозяин, а как насчет нашей рабочей лошади? — с надеждой предложил Фритарик. — Крепкое и упитанное животное. Издалека его можно принять за тяжелого кавалерийского коня.

— Что?! Останавливать мастерскую ради каких-то идиотских приличий…

Пэдуэй поехал на рабочей лошади. Фритарик оседлал верховую клячу.

Мартина провели в большую, помпезно украшенную комнату. Из-за прикрытой двери кабинета доносился голос Анция, нараспев читающего зычные пентаметры:

В кабинет заглянул слуга и доложил господину о приходе гостя. Анций немедленно прервал декламацию и, войдя в комнату, воскликнул:

— Дорогой Мартинус! Нижайше прошу меня извинить: готовлю речь для завтрашнего выступления в сенате. — Он постучал по книге под мышкой и смущенно добавил: — Признаюсь, не совсем оригинальную, но ведь ты меня не выдашь?

— Разумеется, нет. Я кое-что слышал через дверь…

— Вот как? И что скажешь?

— О, у тебя превосходная дикция, дражайший Анций.

Пэдуэй подавил желание спросить: «Но что эта речь означает?» Подобный вопрос касательно римского витийства оказался бы и бестактным, и напрасным одновременно.

— Тебе понравилось? — вскричал Анций. — Великолепно! Я безмерно рад! Завтра я буду волноваться как Кадм, заметивший прорастание зубов Дракона; доброе слово компетентного критика придаст мне уверенности. А теперь оставляю тебя на попечение Доротеи — надо закончить речь. Надеюсь, ты не обидишься?.. Дочь моя!

В комнату, очаровательно улыбаясь, вошла Доротея. Анций удалился в свой кабинет — заниматься плагиатом из Сидония, а девушка повела Пэдуэя в сад.

— Послушать отца, так еще не минуло то время, когда Рим повелевал всем миром. Если бы красивые речи могли вернуть Риму былое могущество, отец и его друзья давно бы это сделали!

Стоял знойный июньский день. Жужжали пчелы.

— Как называется этот цветок?

Доротея ответила. Пэдуэю было жарко. Кроме того, он устал от груза ответственности и постоянных забот. Ему хотелось хоть ненадолго почувствовать себя молодым и безрассудным.

Он еще что-то спрашивал — какие-то пустяки о погоде и растениях.

Девушка весело щебетала, то и дело наклоняясь к цветам, чтобы снять с них жучков. Ей тоже было жарко; на верхней губе выступили мелкие бисеринки пота. Платье из тончайшей материи местами прилипло к телу — и Пэдуэй откровенно восхищался этими местами. Она стояла совсем рядом; ему стоило лишь чуть повернуть голову, чтобы поцеловать ее. Улыбка Доротеи казалась почти призывной. В висках у Мартина запульсировала кровь…

И все же Пэдуэй не решился. Пока его сердце терзалось сомнениями, мозг холодно просчитывал варианты. 1) Кто знает, как она это воспримет; не торопится ли он делать выводы на основании обычной дружеской улыбки? 2) Если поцелуй ее оскорбит, что вполне вероятно, то последствия могут быть весьма неприятными и трудно предсказуемыми. 3) К чему все это приведет в случае успеха? Ему не нужна любовница — не говоря уж о том, что благородная Доротея вряд ли согласится на такую роль, — и пока не нужна жена. 4) Он в некотором роде женат…

Что, думал Пэдуэй, хочется вновь стать молодым и безрассудным? Не выйдет, старина, слишком поздно. Тебе суждено все тщательно взвешивать и оценивать — вот как сейчас. Так что смирись с тем, что ты взрослый благоразумный человек, и больше не фантазируй.

Все же душой его завладела печаль — никогда ему не стать тем юношей, «красивым и статным» (так обычно описывают героя авторы романов), который с первого взгляда распознает свою суженую и немедленно заключает ее в обьятия. Возвращаясь к дому, где их поджидал Корнелий Анций со своим плодом ораторского искусства, Мартин хранил молчание. Глядя на очаровательную Доротею, он презирал себя за то, что позволил Джулии лечь в свою постель.

Они сели — точнее, возлегли на ложах, ибо Анций трапезничал в старой доброй римской традиции. В глазах сенатора зажегся огонь, а лицо его приняло вдохновенно-мечтательное выражение. Симптомы Пэдуэю были знакомы — так выглядит человек, который пишет или собирается писать книгу.

— Ах, что за чудовищные времена, дорогой Мартинус! Лира Орфея почти умолкла, Каллиопа отвернула от нас свой лик, игривая Талия онемела, гимны нашей обожаемой Святой Церкви заглушили нежный глас Эвтерпы. И все же есть еще люди, которые не щадят сил на взращивание садов культуры, стремясь высоко нести факел поэзии через бурный Геллеспонт варварства.

— Великий подвиг, — вставил Пэдуэй, извиваясь как червяк в попытках найти наименее неудобную позу.

— Да, мы не сдаемся, несмотря на геркулесовы трудности!.. Вот, смею представить на суд сурового издателя эту скромную книгу стихов. — Он протянул свиток папируса. — Кое-что здесь весьма недурно, хоть и сказано это устами недостойного автора.

— Крайне интересно, — произнес Пэдуэй с вымученной улыбкой. — Однако должен предупредить: я принял уже три заказа от твоих уважаемых коллег. Кроме того, у меня еще газета и готовится к печати учебник. Так что пройдет не меньше месяца…

— О-о, — разочарованно протянул Анций.

— Достославный Троян Геродий, именитый Джон Леонтий и почтенный Феликс Авит. Каждый из них представил эпические поэмы. Учитывая состояние рынка, эти господа взяли на себя полную финансовую ответственность.

— То есть… э-э?

— То есть они заранее выкупили у мены тиражи и получат весь доход от проданных книг за вычетом торговой скидки. Оно и понятно — если произведение действительно стоящее, автор может не волноваться, его расходи на издание, безусловно, окупятся.

— Да, да, добрейший Мартинус, совершенно верно. Каковы, по твоему, шансы на успех моего скромного труда?

— Я должен сперва его прочитать.

— Буду счастлив. И даже сам прочитаю сейчас небольшой отрывок, дабы у тебя сложилось некоторое представление.

Анций поднялся. Одной рукой он держал папирус, а другой делал вдохновенно-благородные движения:

• Предыдущая
• 20/45
• Следующая