Боль - Погодин Радий Петрович - Страница 11
- Предыдущая
- 11/46
- Следующая
Густо замешенная, крепко сбитая завкурсами сидела в кресле. В крашеных волосах - блондинка. Бюст носила - девятый вал. Голос имела крещендо. И ненасытную радость - повелевать.
- Мы не посмотрим, что ты фронтовик! Видели мы таких!
Завкурсами не взяла в расчет, что он был все же контуженый.
Черные птицы с узкими, как быстрые трещины, крыльями поднялись с поверхности темных вод - Васька взял чернильницу со стола, тяжелый стеклянный куб с бронзовым колпачком.
Завкурсами вжалась в кресло и завизжала.
Васька не торопясь, что-то бормоча, указательным пальцем оттянул ее креп-жоржетовую розовую блузку за мысок выреза и вылил чернила туда. А блузка была с искусственной чайной розой. И роза эта вдруг вспыхнула на густом и подвижном фиолетовом фоне.
Фиолетовом - близком к синему.
Платье Анны Ильиничны, учительницы русского языка и литературы в школе-семилетке номер семь, было синим, бостоновым. Всегда отутюженное, с накрахмаленным воротничком и блистающими белизной манжетами. Но все в заплаточках, в аккуратных штопках. Всегда одно и то же - из года в год.
Попервости они пытались вести заплаточкам счет, путались, но вскоре привыкли и перестали их замечать.
Вот Анна Ильинична читает Пушкина в классе, где остановилось Васькино плоское солнце с растопыренными лучами. Она идет между рядами парт, и ее левая рука (книгу она держит в правой) гладит кого-то по голове, поправляет кому-то сбившийся набок галстук привычно, мягко - большая туча с теплым желанным дождем, и стриженые головы щурятся от удовольствия, вжимаются в плечи, и мысли в этих головах светлеют.
Анна Ильинична читала Пушкина.
Шуршали, скребли и ломались плохо заточенные карандаши. Анна Ильинична веровала, что рисование открывает души для постижения поэзии. Класс слушал и рисовал - в основном барышень в длинных платьях и мужественных молодых людей с пистолетами.
Васька же рисовал портрет Анны Ильиничны. Она специально задерживалась у доски, чтобы он мог сверить рисунок с натурой.
У нее было красивое напудренное лицо. Короткие седые волосы она носила на косой пробор. И ничего старушечьего не было в ней, разве что глаза, прозрачные и теплые, как летнее мелководье.
Анна Ильинична наставляла Ваську на путь художнический, сам же Васька считал рисование занятием скучным, пригодным лишь для борьбы с еще более скучным делом - таким, например, как чтение вслух. Васька занимался греблей, подвесными моторами, азбукой Морзе, нырянием и введением в парашютизм. Васькина душа была отделена от разума и конкретных чувств видением бескрайнего тропического океана, где медленные птицы с трехметровым размахом крыл парят над исполинскими китами, танцующими на хвостах, и водяные девы резвятся в прозрачной пене.
Васька был лодырем, разгильдяем, невеждой.
Вот он увидел заплаточку, столько раз виденную. Вот он осознал ее с позиций правдоподобия, и веселая мысль вскипятила его мозги. Они окутались паром. Васька пририсовал к портрету маленькое карикатурное туловище, выпирающее из узкого платья, покрытого заплаточками и штопками. Заплаточки и штопки Васька вырисовывал с особым весельем и тщательностью.
Вдруг он услышал громкий прерывистый звук, словно кто-то пил воду после длинного сухого дня. Он поднял голову. Над ним стояла Анна Ильинична. Она держала в руке томик Пушкина так, словно пыталась им защититься. В другой руке у нее был уже мокрый платок. В ее глазах не было ни обиды, ни возмущения - в них был ужас.
Она бросилась вон из класса, грузная, старая. Не сдерживая рыданий.
Ребята повернулись к Ваське, ошарашенные необычайностью. Тридцать шесть совят. У каждого глаза как лампады.
Он нехотя показал им шарж. Он знал, что совершил не глупость и не дурацкую шалость, как расценили они... Анна Ильинична любила его и этого не скрывала. Иногда после ее урока он находил в своей парте яблоко или кусок пирога. Говорили, что и в других классах у нее были такие стипендиаты.
В класс она больше не пришла. Не пришла в школу вообще - перевелась в другую. Все понимали, что в старом платье она прийти не могла, но не могла и в новом. Говорили, что у нее больная сестра и племянница - студентка консерватории.
Впоследствии, когда жажда к оригинальному изощрится настолько, что явит ткань с набивными заплатками вместо цветов, Васька воспримет ее как посылку из детства, в котором он сдвинул что-то незыблемое и породил тем самым уродство.
Но тогда, в кабинете завкурсами, не видя ничего, кроме чайной розы, горевшей на фиолетовом фоне, Васька вспомнил вдруг Анну Ильиничну и улыбнулся стесненно.
Он встретил ее на улице. Спрыгнул с подножки трамвая и воткнулся башкой ей в грудь, Анна Ильинична была в том же платье, с манжетами той же белизны - такой, что даже мел, когда она писала на доске, казался нечистым. Она обняла его. Поправила ему волосы. Он был выше ее, нелепый, выросший из брюк, из куртки, рвущийся из своей детской кожи.
- Несущие свет плутают в потемках, - сказала она.
Как это было давно. При другом солнце, косматом и плоском.
И в памяти и в сознании его произошла странность - чайная роза переселилась на синее платье Анны Ильиничны, а завкурсами, крепко сбитая, густо замешенная, в крашеных волосах блондинка, исчезла, стерлась, растворилась в белой мгле. Иногда она появлялась в трещинах потолка, в нетронутости бумаги, в пустоте загрунтованного холста. Но стоило к холсту прикоснуться кистью, возникала Анна Ильинична. Возникала, как королева в мерцающем синем бархате.
Васька дарил и дарил ей чайные розы...
С Оноре Скворцовым Васька столкнулся вечером у Маниной двери. Васька нажимал кнопку звонка бутылкой.
- Привет, - сказал он запыхавшемуся от подъема бегом Оноре. - Маня свежее пиво любит.
Оноре улыбнулся.
- Захожу иногда к ней пива выпить. Мы с ней дружим, - сказал Васька.
Оноре улыбку снял и улыбнулся в другой раз - мол, хорошо, понимаю.
- А я был уверен, что ты придешь тоже. Один бы я к ней сегодня не решился, - сказал Васька. - Думаю, запустила бы в меня чем-нибудь. Или по шее могла бы. А вдвоем мы с нею сладим.
Чад коммунальных кухонь налип креозотом на стены и на перила, загустел на голых электрических лампочках. Пахло кошками и гнилыми дровами. Двери Маниной квартиры были обиты дерматином, потрескавшимся за войну, - обвисала из прорех и шевелилась на сквозняке унылая пакля.
- Предыдущая
- 11/46
- Следующая
