В целом мире нет места для тебя (СИ) - Лещенко Ирина - Страница 5

Вместо надежных ног подо мной кисель, внезапно уползающий в сторону, и я валюсь мешком на прохладный пол. Неожиданно становится чуть легче, и я бреду, опираясь на диван.

В тот момент я совершенно забыла все, что случилось днем, все подернулось дымкой, а я была настолько сосредоточена на попытках добраться до коридора и не умереть по пути, что совершенно естественно решила, что пришел муж. Добредя до источника мерзких звуков, уперлась лбом в прохладную дверь и вспомнила. Уже не муж, бывший муж — как вообще это слово могло появиться в одном контексте с Вадимом? — вряд ли приехал бы уже сегодня…

— Кто там? — хриплю я, не отлипая от восхитительной прохлады металла.

— Скорую вызывали? — визгливый голос показался не очень-то приятнее звонка. Я потянула ускользающий из пальцев рычажок замка и практически выехала наружу вместе с распахнувшейся дверью.

— Не вызывала, но вы вовремя. — Пробормотала я, пытаясь сфокусироваться на двоящихся белых халатах.

Спустя какое-то время — какое время? Кажется, Вадим случайно утащил в одной из своих сумок все мои умения ориентироваться в этом стремительном потоке — я ощутила в себе прилив невероятных сил и наконец заставила череду людей вокруг дивана превратиться в двух усталых женщин.

— А мне муж изменил. — печально поделилась я с общественностью. Общественность продолжала нащелкивать что-то в планшете, покачивая тугими кудряшками.

— И чего, выгнала? — отозвалась одна из женщин.

— Ага. — подтвердила я. — А как жить теперь, не пойму. Вы не знаете?..

— Долго и счастливо. — сурово подвела итог последовательница Гиппократа и вонзила иглу в мое неуправляемое тело. — А то повадились рыдать, вены резать, таблетки глотать — тьфу! Позор женского рода.

— Позор. — покорно согласилась я, наблюдая, как медленно гаснут вокруг светящиеся круги. — Вы же ехали на вызов, а я вас не вызывала, вдруг там кому-то хуже, чем мне?

Я пытаюсь привстать и шлепаюсь обратно.

— К вам мы ехали, адрес верный. — обрубает врач. — Ильенко?

Я киваю.

— Ну вот. — удовлетворенно бормочет она и сует мне в рот какую-то капсулу. — К вам и ехали. Может, соседи вызвали. Сейчас температуру собьем, и сразу новую жизнь начнете…

Я вспоминаю своих соседей через стенку — не просыхающего мужика, его замученную молчаливую жену и неопределенное количество детей разных возрастов, и отрицательно качаю головой. Вряд ли. Только если бы я упала на лестнице, а перешагнуть меня совсем никак нельзя было.

— К врачу сходи завтра, в понедельник, то есть…и пей, не знаю, что есть? Пей от температуры что-нибудь. — женщина в кудряшках уложила свой чемоданчик и засунула планшет подмышку. — И не страдай, делов…

— И правда. Никаких проблем. — вполголоса бормотала я, провожая врачей на выход.

Назад я брела, цепляясь тапками за воображаемые складки на линолеуме, но в голове установился какой-никакой порядок. Точнее, сознание вернулось в меня.

Щелкнула чайником, открыла холодильник, подцепила пальцем пустую упаковку из-под сосисок. Кошка проводила возмущенным взглядом исчезновение вкусно пахнущего пластика в мусорном ведре и возмущенно заорала.

Кое-как отпилив кусок заветревшейся колбасы, роняю скользкий кружок на пол и двигаю кончиком тапка поближе к миске. Кошка обнюхивает подачку и недоуменно косится на меня. Видимо, колбаса ее не впечатлила.

— Сколько ты у меня уже, лет пять? — скриплю я. — А имени до сих пор нету…

Тишина почти невыносима, сдавливает голову почище давления на глубине; впрочем, идея разбавить ее собственным охрипшим голосом и кошачьим мявом оригинальностью не отличается.

Кружка с чаем оказывается ужасно тяжелой, и я решаю пить ее прямо на кухне. Мешаю, громко звякая ложкой, хотя в ушах звук отдается как колокол, заставляя вибрировать что-то внутри, у висков; гоняю по кружке ломтик лимона.

Мысли густею, как крем, который слишком долго взбивали, скоро совсем окаменеют, и я останусь сидеть с пустыми, как у пупса, глазами, и с тонкой струйкой слюны из уголка рта. Может, не такая уж и плохая идея.

Сморгнув картинку, опускаю голову на стол, прижимаясь щекой к клеенке. Как ни крути, мне уже дали единственно возможный и верный совет — жить дальше долго и счастливо. Жалко, инструкцию не дали, так сколько нас таких, на всех не напасешься…

У меня еще куча времени. Аж до вторника. Я успею собрать все осколки, пусть криво и наспех; склею, оставляя дыры и острые срезы, но зато никто не увидит, что от меня так мало осталось. Правда, ходить придется осторожнее, чтобы куски не вываливались у всех на виду, повиснув на ленте скотча. Ничего, никаких проблем. Даже говорить не о чем.

Я нахожу упаковку таблеток, они или от температуры, или для желудка, других в нашем доме отродясь не водилось, набираю в бутылку воды, вытаскиваю из шкафа старую подушку — собственная постель начала вызывать резкую неприязнь, раскладываю все найденные сокровища на диване и ложусь.

Предположим, организм, ощутив, что я вот-вот склею ласты, включил какой-то автопилот, и именно он чудесным образом вызвал скорую, минуя мой мозг. При этом — я заглянула в исходящие — без звонков. Телепатически, надо полагать.

Меня же и разбудил чей-то звонок. Однако телефон опроверг и это воспоминание. Может, будильник какой?

Не стоит забывать, что я и в лучшей форме никак не могу запомнить, какие волшебные цифры призовут ко мне скорую, а какие — пожарников…

Два варианта. Или у меня появился личный ангел-хранитель, который своим волшебным чутьем понял, что подопечная вот-вот окочурится, или, что более вероятно, Вадим все-таки заметил мое странное состояние и позаботился обо мне.

Второй раз я проснулась глубокой ночью — по крайней мере, за окном было совсем темно, и даже машин не было слышно. Вязаное платье промокло насквозь и немилосердно кололось.

Тело казалось огромным, неуклюжим, полусдувшимся воздушным шариком. Нащупав блистер, вытащила таблетку, проглотила. Побрела в ванную.

Из зеркала на меня взирала кикимора с изжелта-бледной кожей, испариной на лбу, воспаленными глазами и растрескавшимися губами. Содрав с себя все вещи, я побросала их на пол и принялась умываться почти кипятком — пар стоял столбом, а лицо все не хотело приходить в норму и ощущало прикосновения как-то не так, как положено, словно через толстый слой какого-то материала.

Растерев щеки, я подняла глаза на запотевшее зеркало. Между двух катящихся капелек был виден блеклый грустный смайлик.

Этот привет из счастливой, нормальной жизни оказался последней соломинкой, которая уничтожила, свела на нет все мои попытки держаться.

Я села на пол, свернувшись комочком, как будто выжимая из себя всю боль, как будто если еще плотнее, то ей не хватит места. Слезы потекли непрерывным потоком, рот кривится, откуда-то исходит глухой вой — это мой? Я так пугаюсь, что замолкаю.

Даже сейчас я боюсь кому-то помешать или привлечь внимание. Нельзя громко плакать, все услышат, поймут, начнут судачить, что в Датском королевстве нынче не то что непорядок — полный развал правления, так-то. Какой толк от всех твоих ужимок? Прогрессивности, открытости, доверия? Личное пространство, которое расслоилось на одиночество, вранье, предательство и недоумение, развалилось на два, прямо скажем, неравных куска? Доигралась в удобную, добереглась того, кто тебя беречь не собирался?

У слез есть неоспоримое качество — они не приглушают боль и не делают ее иной, но они помогают восстановить хоть какую-то ясность в голове и дают возможность жить дальше, отодвинув мрак внутри в уголок.

Помогают начать думать. Например, о том, на что теперь жить.

Нет, что-то мне, безусловно, платят; этого хватит на оплату коммуналки и еду, про одежду пока придется забыть. Либо придется жить крайне экономно, либо искать дополнительные средства к существованию.

— Потом. — бормочу я. — Потом. Не сейчас. Сейчас — не думается.

Зато мне больше не надо бояться. Нечего уже бояться, в общем-то. Не так уж глупы слова о том, что если боишься потерять — потеряй и живи спокойно.