Из глубины глубин
(Большая книга рассказов о морском змее) - Честертон Гилберт Кийт - Страница 29

— Мой, — сказал Винклер, — поднял регулярный переполох — до, во время и после. Было это ни в каких не тропиках, а прямо у Санди-Хук, на пути пассажирских лайнеров. Стоял густой, дымный туман, и мы лежали в дрейфе. Никакого шторма, просто тихие высокие волны. И ни звука, только слышались сирены, а иногда по целым минутам и их не было слышно. В одну такую тихую минуту стояли мы у борта с Брейни Мак-Ганом и еще одним парнем, Ходж его звали, поплевывали в воду и разговаривали, и вдруг слышим такой долгий свистящий звук, как будто откуда-то выходит пар, а потом плеск, точно волны набегают на берег.

— Что это, как вы думаете? — спрашивает Брейни.

— Будто пар спускают, — говорю я, — и одновременно вода плещется о скалу.

— Нет здесь скал, — говорит Брейни.

— А вдруг это шипит морской змей? — говорит Ходж.

— Парень, — говорю я, — поостерегись, не накликай беды. Оставь морских змей в покое, и они тебя не тронут.

Некоторое время мы не слышали ничего, кроме сирен. Потом из тумана показалась рыбачья плоскодонка и проплыла мимо нас. Лодка была завалена рыбой, и грести рыбаку было трудно. Плоскодонка шла медленно, и к тому же против течения.

— Поднажми, — говорит Брейни, — не то отстанешь от своих в тумане.

Рыбак поворачивает голову и ухмыляется, но ничего не отвечает, потому как совсем запыхался. Потом он и его лодка исчезают в тумане.

— Снова этот проклятый шум, — говорит Брейни. — Слушайте!

Мы прислушиваемся, сэр, и внезапно, сэр, из тумана доносится хриплый крик, такой крик, какой не под силу ни одной человеческой глотке.

Мы глядим друг на друга и дрожим.

— Это был неприятный шум, — говорит Брейни. Тут капитан высовывает голову из люка.

— Кто там вопит? — спрашивает он.

— Не знаю, сэр, — говорит Брейни. — Глядите, ребята!

Мы смотрим, и на нас из тумана снова выплывает лодка — пустая. Она подплыла так близко, что Брейни зацепил ее багром. Из борта был вырван кусок размером с соломенную шляпу, сэр. Его будто выгрызли. И помните, сэр, лодка была завалена рыбой? Так вот, ни одной рыбешки не осталось. Рыбак исчез и рыба тоже. Мы докладываем капитану.

Потом мы все кричим. И прислушиваемся.

Ответ, сэр, доносится сверху, словно там прорвало трубу. Мы от испуга приседаем, поворачиваемся и смотрим вверх. И там, сэр, в сорока футах над водой, между мачтами болтается голова змея, сидящая на длинном блестящем теле, которое высовывается из воды. Пасть змеи открыта, и я вижу ряды белых зубов, загнутых к горлу, а язык так и мелькает, как мушиные крылья. Я чувствую дыхание, выходящее из этой пасти, и пахнет оно, сэр, миллионом дохлых рыб, закопанных и снова отрытых. Потом, сэр, голова опускается к нам. Я кричу и отшатываюсь, закрыв глаза. Через секунду открываю и вижу, что змей поднял Ходжа на половину высоты мачты, а тот свисает у него из пасти — змей схватил его челюстями поперек туловища, совсем как собака палку. Затем он и змей опускаются за борт и исчезают в море.

Помню, мы с Брейни и капитаном сбились в кучку, хныкали и рыдали, как пьяные, а через минуту сползли вниз и начали заливать горе, что твои рыбы.

Вдруг мы услышали, что кто-то зовет на помощь.

— Иди и посмотри, что там такое, Мак-Ган, — говорит капитан.

Брейни делает два шага и останавливается.

— Не могу, — говорит он.

— Я пойду, — говорит капитан, идет к себе в каюту и возвращается с револьвером.

— Я тоже пойду, — говорит Брейни.

Мы поднимаемся на палубу и там, сэр, видим, как Ходж перелезает через планширь. Одежда на нем вся мокрая, он весь в слизи и пахнет дохлой рыбой.

— Дайте мне выпить, — говорит он.

Мы спускаемся вниз и выпиваем еще. Пьем с час или больше. Потом капитан спрашивает:

— Что с тобой случилось, Ходж?

— Ради Бога, — говорит Ходж, — не спрашивайте.

Он молчит и долго не отвечает, пока мы засыпаем его вопросами. Потом говорит:

— Капитан, я надеюсь, вы мне поверите, если я расскажу, как все было.

— Господи, — говорит капитан, — да я сейчас во что угодно поверю.

— И мы с Брейни тоже, — говорю я.

— Хорошо, — говорит Ходж. — Тогда я вам расскажу. Змей проглотил меня и выплюнул.

И больше он ничего не сказал. С того дня он страшно изменился, стал сам не свой. Вскоре он бросил море и завел ферму в Аризоне, а потом, как я слышал, его укусила гремучая змея и он помер.

— Послушай-ка, Винклер, — спросил я. — А капитан занес в судовой журнал запись о змее?

— Нет, сэр, — отозвался Винклер. — Судовладельцы его бы уволили.

— Это точно, — заметил я. — И это был единственный морской змей, которого ты видел?

— Да, сэр, — ответил Винклер. — Но в некоторых местах они попадаются довольно часто.

Старинный фрегат «Пенсакола» штилевал в лошадиных широтах[51]. Ни единое дуновение ветра не шевелило его паруса, вяло и дрябло свисавшие с рей. Ничто не шевелилось — только мачты плавно наклонялись то вправо, то влево, когда корабль покачивался на океанской зыби. Блоки жалобно потрескивали и провисшие канаты изредка громко хлопали о паруса. Палуба была суха, как голая кость под солнцем. Сквозь доски настила пробивалась кипящая смола, будто корабль превратился в варочный котел.

У капитана началась обычная долгая послеобеденная сиеста: он лежал в ванне, впитывая всем телом свежую, охлажденную испарением воду — иначе можно было и свариться в такой-то жаре! Двери коридора и его каюты были открыты, стекла больших иллюминаторов сняты, и ничто не заслоняло капитану вид на сверкающее море.

Команда на палубе могла только мечтать о подобном комфорте. У матросов не было ванн, куда они могли бы погрузиться, да и запасы питьевой воды быстро истощались. На их исхудавших лицах был написан страх: что, если штиль затянется и им придется провести долгие недели в пустынном океане? Они стояли у фальшбортов, жадно выискивая глазами в небе любые признаки облаков.

— Ханс Хансен, говорят, ты родился в Хаммерфесте, — сказал первый помощник. — Это верно?

— Да, сэр, — слабым голосом ответил Ханс.

— Тогда полезай на нактоуз[52], смотри на зюйд-вест и высвистывай ветер[53]. И гляди, чтобы это была лучшая мелодия в твоей тупой башке! Не будет ветра до второй собачьей вахты — отправишься в форпик[54] к Скьярсену.

— Слушаюсь, слушаюсь, сэр, — ответил Ханс, забираясь на стойку нактоуза.

Его голос дрожал и звучал немного придушенно. Ханс очень боялся форпика. У Скьярсена ничего не вышло, и надежды было мало. Он стал насвистывать веселую мелодию, призывая ветер, но в скрипе блоков и хлопанье провисших снастей она звучала погребальной песней.

Внезапно по нетерпеливым лицам на палубе разлилась смертельная бледность. Что-то громадное и зеленое вдруг поднялось из воды справа по носу и нырнуло обратно. Ханс слетел с нактоуза и громко плюхнулся на палубу. Корабль словно перестал покачиваться, блоки смолкли и все замерло в кладбищенской тишине.

Первый помощник уставился на волны, но ничего не сумел разглядеть. Стеклянная толща воды ровно уходила к горизонту.

— Все понятно! — сказал первый помощник, уныло поворачиваясь к остальным. — Мы на краю Саргассова моря. Ни один корабль отсюда никогда не выбирался. Старые шкиперы рассказывают, что в этих водах всегда водились такие чудовища. Они забираются в кубрики и уносят моряков на дно.