Руки вверх! или Враг №1 - Давыдычев Лев Иванович - Страница 16

• Предыдущая
• 16/60
• Следующая

Вздохнув, бывший генерал Батон задремал и сквозь сон слышал обрывки речи полковника Шито-Крыто:

— Провал… полный провал… развал… полный развал… глупость… лень… не моет руки… не чистит зубы… позор… против гигиены… докатился до самодоноса… невиданная по своим масштабам операция «Братцы-тунеядцы»… особые полномочия… увеличение финансовых ассигнований… мои заслуги… его позор…

И чей-то голос:

— Генерал Шито-Крыто… генерала Шито-Крыто… генералу Шито-Крыто… подготовить… доложить…

Тут бывший генерал, а отныне рядовой Батон проснулся, потому что рядовым спать много не положено.

— Приступить к подготовке плана операции «Братцы-тунеядцы»!

— Есть приступить! Благодарю за доверие! — ответил генерал Шито-Крыто и приказал: — Рядовой Батон, за мной шагом марш!

Бабушка Александра Петровна твердила одно и то же:

— И я шпиона поймаю. И ещё какого! И ещё как поймаю! У тебя-то всё случайно получилось. А я подготовлюсь. Все шпионские методы сначала изучу. Уж если внук иностранного агента задержал, то бабушка и двух-трёх сможет обезвредить!

Толик в ответ насмешливо усмехался, очень снисходительно улыбался. Дружба его с бабушкой, можно сказать, кончилась, и оба они, представьте себе, не жалели об этом. Бабушка не жалела потому, что обиделась на внука, а внук не жалел потому, что был очарован собой, то есть зазнался.

Но ещё пока никто не догадывался, что мальчик заболел опасной болезнью, которую и предсказывал психоневропатолог Моисей Григорьевич Азбарагуз.

Толик стал гордым и важным. Ведь теперь он был не простой мальчишка, а выдающийся человек, герой наших дней. Правда, он полагал, что ему оказали слишком мало почестей. Его и в открытой машине через весь город не провезли, митинга на центральной площади в честь его не организовали, передачи по телевидению не сделали и даже ни ордена, ни медали какой-нибудь не дали! Это он считал настоящим безобразием.

И всё же Толик был глубоко убеждён, что он может считаться выдающимся человеком, и знал, что ему следует делать. Он любовался собой, гордился собой, уважал себя, обожал себя, не узнавал друзей и знакомых.

— Привет, Толик! — радостно кричит, например, бросаясь к нему, одноклассник или даже сосед по парте. — Здравствуй, Толик!

Выдающийся человек долго смотрит на него, невыдающегося, недоумённо пожимает плечами, морщит лоб, спрашивает удивлённо:

— Простите, а, собственно, действительно, кто вы, извините, такой?

Невыдающийся одноклассник, а может быть даже сосед по парте, растерявшись, называет свою фамилию, имя, класс, где он учился с выдающимся человеком, а Толик опять недоумённо пожимает плечами, морщит лоб и очень озабоченно произносит:

— Что-то не припомню… что-то не припомню… А когда мы вместе учились? До того, как я смело и отважно поймал шпиона, или после того, как я отважно и смело задержал агента империалистической державы?

— До того! До того! Потому что после этого мы ещё не учились. Каникулы потому что у нас летние. Ты тогда нормальным был. Помнишь, ты у меня на контрольных списывал?

— Что-то не припомню… нет, нет, никак не припомню, извините! — И выдающийся человек шествует дальше, высоко задрав нос, а невыдающийся его одноклассник, а может быть даже и сосед по парте, с уважением и обидой смотрит ему вслед.

Но долго считаться выдающимся человеком трудно.

Ну, хорошо, ты помог однажды поймать шпиона. Прекрасно. Замечательно. Молодец. Ну, а дальше? Так и будешь ходить всю жизнь, задрав нос и не узнавая друзей и знакомых? Один раз сделал доброе дело и считаешь, что больше от тебя ничего и не требуется?

Нет, так в жизни быть не должно, хотя и часто бывает. Любовались Толиком, любовались, гордились Толиком, гордились, уважали Толика, уважали, да и перестали. Другие выдающиеся люди вокруг него появились. Влас Аборкин упал с балкона третьего этажа и не разбился. Мишку Давыдова одна собака искусала, а ему двадцать уколов против бешенства сделали, и он ни разу не пикнул! Пётр Пузырьков спас девочку, которая средь бела дня чуть в фонтане не утонула. У мальчишек слава на весь город, а они, в отличие от Толика Прутикова, ни орденов, ни медалей не просят, не мечтают о митингах в свою честь, просто продолжают жить дальше, как люди живут.

Стал Толик бывшим выдающимся человеком. Шпиона он больше поймать не мог, с третьего этажа падать было страшновато, собак он тоже побаивался, а в фонтане больше никто тонуть не собирался.

А Толику и невдомёк, что быть обыкновенным хорошим мальчишкой совсем неплохо, да и не так уж легко. Нет, он по-прежнему шествовал по улицам, важный и гордый, никого из друзей и знакомых не узнавал, не замечал даже и того, что никто уже не обращал на него никакого внимания.

Но чем меньше на него обращали внимания, тем сильнее ощущал он себя выдающимся. Дело дошло до того, что с каждым днём он становился всё толще и толще. Но толстел он не оттого, что много ел.

Толстел он, так сказать, от важности и гордости; ему приходилось пыжиться, и вместе с важностью и гордостью в организм проникало много воздуха. Толика так распирало, что бабушка почти каждый день переставляла ему пуговицы на одежде, а затем пришлось и одежду новую покупать.

Александра Петровна сокрушалась:

— С чего это тебя развозит?

Внук не отвечал. Он вообще ни с кем почти не разговаривал. Он всё время думал о себе самом. И чем больше он думал о себе самом, тем больше любил самого себя. Он уже не мог жить без себя, часто подходил к зеркалу и долго не мог оторвать глаз от своего изображения.

«Какой же я всё-таки выдающийся! — ласково думал он, самовлюблённо вздыхая. — Я самый смелый и уж тем более самый мужественный. Видимо, самый умный. Недаром мне все завидуют. Да если бы я захотел, то навернулся бы не с третьего этажа, как Влас Аборкин, а хоть с девятого! Пусть падают на асфальт те, кому больше выделиться нечем. Пусть их собаки кусают, пусть им хоть по сто уколов делают, пусть они из фонтанов утопленников хоть каждый день по десять штук вытаскивают!.. А самый выдающийся — это всё-таки я один. Да здравствую я! Ура!»

Увы, никто не восхищался им, и он придумал способ, как ему восхищаться собой, — занялся самофотографированием. С утра до вечера Толик снимал себя в разных позах и в разных местах. Все стены комнаты он украсил своими автопортретами.

Настало время, когда он так раздулся, что в ненастную погоду остерегался выходить на улицу, чтобы его не унесло ветром, как надувной шар.

— По-моему, он свихнулся, — сказала однажды бабушка, — надо бы его опять к психоневропатологу.

— Какая ты стала неумная, — Толик снисходительно усмехнулся. — Я просто выдающийся человек, а ты от зависти мне этого простить не можешь.

— Марш в угол, грубиян! — очень громко и очень рассерженно крикнул папа Юрий Анатольевич. — И не смей выходить оттуда, пока…

— Странный ты, папа, — недоумённо перебил его Толик. — Где ты слышал, скажи, пожалуйста, чтобы выдающихся людей ставили в угол?

— Зато я слышал, что иных выдающихся людей давным-давно пора выпороть!

— Мне стыдно за вас всех, — устало и с сожалением произнёс Толик. — Вам бы радоваться за меня, а вы… — Он махнул рукой.

— Говорю я вам, что рехнулся парень! — авторитетно заявила бабушка.

— Какой ужас… — прошептала мама. — Два человека не могут справиться с воспитанием одного ребёнка!.. У всех дети как дети, а у нас… кошмар! Я учительница, все мои силы уходят на воспитание чужих детей, а моё собственное чадо… кошмар!

— Смешно и грустно, — озабоченно сказал Толик и посоветовал: — Вы должны мной гордиться. Вы не должны сводить с меня восхищённых глаз. Вы должны обожать меня, умиляться мной. В этом, только в этом ваше счастье.

• Предыдущая
• 16/60
• Следующая