Лёлишна из третьего подъезда - Давыдычев Лев Иванович - Страница 16

• Предыдущая
• 16/35
• Следующая

Но в трамвае было всего несколько человек. Действовать в подобных условиях почти невозможно, но, помня наказ милиционера, Головёшка включил свою мозговую систему на сверхполную мощность.

Всего какое-то мгновение потребовалось ему, чтобы, проходя мимо фокусника, чуть задеть его плечом и…

Портсигар был в кармане Головёшки.

Вот вам и фокусник!

На эт

о и рассчитывал Горшков.

Увидя подходившего к цирку Григория Васильевича, он приложил руку к козырьку, улыбнулся во весь рот и приветствовал во весь голос на всю улицу:

— Здравия желаю, гражданин фокусник!

Григорий Васильевич поздоровался, тоже улыбнулся и прошёл мимо.

А Головёшка приближался с важным видом, неторопливо, смотря по сторонам независимо.

— Ну? — нетерпеливо спросил Горшков.

Мальчишка отдал ему портсигар.

— Золотые руки, — растроганно проговорил милиционер, — научить бы их чему-нибудь хорошему. Можешь считать, что ты в цир

ке работаешь. Идём.

— Молодец, молодец, — сказал Горшков, — всегда я надеялся, что человеком ты станешь. — Он повертел портсигар в руках. — Хорошая вещица.

Горшков нажал кнопочку замка, крышка отскочила…

раздался

оглушительный

В

З

Р

Ы

В,

полетели

клубы

дыма…

Головёшка закричал.

Горшков, окутанный дымом, отскочил в сторону.

Хорошо ещё, что поблизости никого не было, — быть бы тогда переполоху.

С минуту они смотрели друг на друга.

Вдруг мальчишка хихикнул, пальцем показывая на милиционера.

Горшков спросил хриплым голосом:

— И я такой же?

— Как трубочист!

— Пошли отмываться.

У входа стоял Григорий Васильевич. Он удивлённо спросил:

— Что с вами такое? Трубы чистили?

— Проиграл один — ноль, — ответил Горшков, — нате вашу машину. — И отдал портсигар.

— Два — ноль вы проиграли, — поправил Григорий Васильевич, — вчера этот молодой человек чуть-чуть мне карман не оторвал. Золотые руки, да голова… не очень золотая.

— Это мы ещё проверим, — сказал Горшков. — А за такие шутки можно к ответу призвать.

— У меня душа в ботинки залезла! — восхищённо признался Головёшка.

— Душа, душа, — проворчал Горшков. — Вот у меня душа куда-то упрыгала. Только сейчас вот обратно вернулась. А знаете, кто во всём виноват? Горшков. Так и его тоже надо понять, гражданин фокусник. Он, он во всём виноват. Ведь если бы не Горшков, пропал бы Головёшка давным-давно. А Горшков жалеет его и вас пожалеть его просит.

— Идите умойтесь, — сказал Григорий Васильевич, — потом побеседуем.

Умывание длилось довольно долго, пришлось ведь ещё и одежду чистить.

Горшков всё это время говорил:

— Иногда человека воспитать легче лёгкого. Бывают люди, их и воспитывать не надо. Такими хорошими они и родились. А попадётся иной раз, так сказать, человечек — наука перед ним в тупик встаёт, не то что милиция. Вот Головёшка с виду человек. Руки, ноги имеются. Говорит человеческим голосом, а сознательности — кот наплакал.

— Гражданин дядя Горшков! — взмолился Головёшка. — Вы же знаете, что в последнее время сознательность у меня повысилась!

— Идём беседовать.

Войдя в зрительный зал, Головёшка глаза вытаращил.

На арене работали акробаты-прыгуны. Чего они только не выделывали! Они подбрасывали друг друга со специальных подкидных досок, переворачивались в воздухе. А опускались они не на арену, а на плечи товарищей.

— Вот это да! — прошептал Головёшка. — Законно!

Но тут прыгуны упрыгали, а на манеж выпустили красивую белую лошадь.

В центре арены встал дяденька в чёрном пиджаке, белых галифе, с длинным хлыстом в руке.

Лошадь бежала ровно и сильно.

На барьере появилась маленькая девочка в розовой балетной пачке и чёрных чулках.

— Ух, какая куколка! — крикнул Головёшка и сразу примолк, потому что куколка на всём скаку прыгнула лошади на круп и сделала стойку на руках.

— Вот тебе и куколка, — мрачно сказал Горшков, — покалечиться в любой момент может.

А девочка и не собиралась калечиться.

— Ап! — командовал дяденька, и она, перевернувшись в воздухе, ловко опускалась на бегущую лошадь.

Горшков тянул мальчишку за рукав, но Головёшка не двигался. В цирке он был впервые. Это оказалось для него интереснее любого кинофильма, даже панорамного.

— Законно, — шептал Головёшка.

Милиционер взял его за руку и повёл.

В комнатке Григория Васильевича стоял столик с трельяжем — тройным зеркалом.

Мальчишка сразу к нему и давай себе рожи строить. И хохотать.

Ещё бы: на него смотрели сразу трое Головёшек — один в середине и два по бокам.

— Что ты умеешь делать? — спросил Григорий Васильевич.

— С картами три фокуса знаю, петухом кричать могу. Спичку с огнём во рту могу держать. Солдатиком нырять умею.

— Короче говоря, ничего не умеешь делать.

— А основная работа? — спросил Горшков. — Ловкость-то рук!

— Руки у него ловкие, — согласился фокусник. — Ну и что? Но он ничего не умеет ими делать. И мускулы у него слабенькие.

— Не могу с вами согласиться, — мрачно проговорил Горшков. — Просто поражаюсь вашему равнодушию к судьбе данного ребёнка. Пропадёт ведь он.

— Не знаю, — спокойно ответил Григорий Васильевич. — Брать его в ученики? Но через три месяца я уеду отсюда.

— За три месяца можно многому научиться.

— Давайте сделаем так, — предложил Григорий Васильевич, — пусть приходит на представление. А там будет видно. Я за это время подумаю.

— Вот правильно! — Горшков крепко, от всей души пожал фокуснику руку. — Так будет ближе к делу. Я, конечно, понимаю, что легче моржа там или бегемота с носорогом к работе приучить, чем Головёшку. Но бросать его на произвол глупой судьбы мы права не имеем.

С рынка Лёлишна вернулась усталая, до того усталая, что как села на табуретку, так и сидела. Дедушка спросил:

— Что с тобой?

— Устала немного.

— Ничего себе, немного! — возмутился дедушка. — Я вижу. Так вот, с завтрашнего дня я хожу на рынок, я хожу по магазинам!

— А сзади я на скорой помощи?

— В этом не будет необходимости. Выдержу.

— Я тоже выдержу. Сейчас отдохну и начну готовить обед.

— А почему не я?

— Потому что у тебя обязательно что-нибудь сгорит, убежит, уплывет. А потом будет плохо с сердцем. А скоро вернётся Эдуард Иванович, его надо накормить.

— Нет, нет, так больше продолжаться не может! — разгорячился дедушка, — Я обязан о тебе заботиться, а не ты обо мне. Я старше. Отныне я всё беру на себя. И никаких скорых помощей! Мне всего семьдесят шесть лет! — Он схватился за сердце.

И сел.

— Тебе нельзя волноваться, — сказала Лёлишна, — а устала я оттого, что много переживала. Мы были в цирке на репетиции, и Виктор попал в клетку ко льву.

— Когда похороны? — прошептал дедушка.

— Всё окончилось хорошо. Но мне до сих пор страшно.

— Даже мне стало страшно. Со львами шутки плохи. Я, пожалуй, прилягу.

Лёлишна помогла ему лечь и принялась готовить обед.

Работа всегда отвлекала её от грустных мыслей, но сейчас этого не случилось. Она всё вспоминала и вспоминала лицо Виктора, когда к нему приближался Цезарь…

• Предыдущая
• 16/35
• Следующая