Лёлишна из третьего подъезда - Давыдычев Лев Иванович - Страница 13

• Предыдущая
• 13/35
• Следующая

— Мяукай! — сквозь зубы приказывали бабушки.

— Мяу… — неуверенно начинала мама, и губы алой девчонки вытягивались в улыбочку. — Мяу! Мяу! — уже громче продолжала несчастная мама.

— А он пусть лает, — бабушки кивали на дверь в кухню, где спрятался папа.

Мама открывала дверь в кухню и грозным шёпотом произносила:

— Ребёнку, нашему ребёнку плохо, а ты ничего не хочешь сделать. Тебе трудно немного полаять?

— Но ведь это непедагогично, — шептал папа.

— А если ребёнок умрёт, это будет, по-твоему, педагогично? Лай! Мяу, мяу, деточка! Лай!

— Гав… гав… — покраснев от стыда и непедагогичности, тихо отвечал пала. — Гав… гав…

— Громче! Она не слышит!

— Гав! Гав! Гав!

— Мяу, мяу! Деточка, ты слышишь?

А деточка смеялась, крича радостно и хрипло:

— Ещё! Ещё! А где курочки? Где курочки?

— Здесь мы! — отвечали бабушки и начинали: — Куд-куда! Куд-куда!

— Мяу! Мяу!

— Гав! Гав!

^{(От злости я сломал уже несколько карандашей. Когда книгу будут печатать, попрошу, чтобы эти места напечатали разными шрифтами. Как карандаш сломается, так тут и сменят шрифт.)}

— Ещё! Ещё! — приказывала Сусанна, хлопая в ладоши. — Теперь ты будешь собакой, он — кошкой, а вы — поросятами!

Наступала тишина.

Тишина наступала.

Взрослые смотрели друг на друга, словно спрашивая: «Неужели перенесём и это?»

И отвечали друг другу: «Не знаю».

Сусанна закрывала глаза и — хлоп на спину.

Первым не выдерживал папа, он кричал:

— Мяу! Мяу!

— Гав! Гав! — отвечала мама, а бабушки, обливаясь слезами и разливая валерьяновые капли, хрюкали.

И все смотрели на единственного, необыкновенного, любимого, с музыкальными способностями ребёнка и ждали, что будет.

А он — выпороть бы его хоть один раз! — лежал не двигаясь, всем своим видом говоря:

«И не стыдно вам? Не можете рассмешить больную! Разве так надо смешить? Докажите мне, что любите меня!»

— Ей опять плохо, — в страхе шептала мама и начинала: — Мяу! Гав! Гав! Мяу!

— Хрюмяу… — отзывался папа. — Хрюгав. Куд-хрю! Мяукуд!

А бабушки, совсем растерявшись, запевали:

— Спасибо, — заливаясь смехом, говорила наконец Сусанна. — Мне стало значительно легче. Дайте мне теперь поесть чего-нибудь вкусненького, сладенького-сладенького!

И не спорьте: необыкновенный ребёнок!

А кто из вас брюки умеет гладить?

А пуговицы кто пришивать может?

В войну играете, носитесь как угорелые, «бах! бах!» кричите, а потом есть просите?

А вы по-настоящему поиграйте. Например, портянки выстирайте (или носки).

Да котелок сами вычистите (или тарелки вымойте).

А что? Как солдаты делают. У солдат домработниц нет, мамы, бабушки и жёны дома остались.

Солдат всё САМ УМЕЕТ делать.

Вот и поиграйте в таких солдат, в настоящих.

У них вот много той самой домашней работы, которую за вас дома мамы и бабушки делают.

Примерно так рассуждала Лёлишна, готовя ужин и слыша за окном крики мальчишек.

Дедушке она сварила манной каши, а себе нажарила картошки и сделала салат.

После пережитых волнений дедушка всё ещё не мог успокоиться и ел торопливо, часто поглядывая на дверь.

— Ты что? — спросила Лёлишна.

— Да так, — ответил дедушка, — стыдно сказать, но побаиваюсь.

— Чего? Кого?

— Кого-то. И чего-то. — Дедушка снова взглянул на дверь и извиняющимся тоном проговорил: — Пуганая ворона куста боится. После того как любимый ребёнок влетел сюда с воздуха, можно ожидать чего угодно.

— Ничего тебе не надо ожидать, — сказала Лёлишна. — Любимый ребёнок набил себе две шишки и сейчас со злости дрессирует родителей. И бабушек. Ещё дать каши?

— Дать. А кто-то всё равно придёт. И что-то случится. Вот увидишь. — И он шёпотом закончил: — Я предчувствую.

И раздался звонок, громкий, настойчивый, незнакомый.

— Это кто-нибудь из них, — прошептал дедушка, поспешно доедая кашу, — из тех, которые хотели меня положить в тюрьму или посадить в больницу.

— Главное, не бойся, — укоризненно сказала внучка. — Пока я с тобой рядом, некого тебе бояться и нечего. — И направилась к дверям.

— Стой! — слабым голосом крикнул дедушка. — Мысль! Не открывай!

— Почему?

— Позвонят и уйдут.

Звонок повторился — ещё более настойчивый.

— Не бойся, — уже строго сказала Лёлишна и вышла в коридор. Она открыла дверь и радостно пригласила: — Ой, проходите, проходите! Дедушка, дедушка, посмотри, кто к нам пришёл!

— Тигрёнка не пугайтесь, — сказал Эдуард Иванович, — он ручной.

— Да я знаю, знаю! — И Лёлишна тут же, в коридоре рассказала о своём сегодняшнем знакомстве с Чипом. Войдя в комнату, она позвала дедушку.

В ответ — тишина.

— Дедушка, к нам гости!

Опять — тишина.

Лёлишна заглянула на кухню, потом в другую комнату, недоумённо пожала плечами.

Вдруг кто-то тонко чихнул.

Чип зарычал.

Эдуард Иванович глазами показал Лёлишне на шифоньер.

Она постучалась в дверцу.

— Войдите, — раздался из шифоньера жалобный голос.

Дверца распахнулась, и все увидели напуганного дедушку, который сидел в шифоньере, согнувшись в три погибели.

— Всё-таки испугался, — виноватым тоном произнёс он, — не вас, конечно, и даже не этого зверя, а других.

Но раз все опасения и недоразумения рассеялись, а Эдуард Иванович принёс с собой торт, то началось чаепитие.

Чип лежал у ног дрессировщика и дремал. Дедушка изредка опасливо посматривал на тигрёнка.

— И как это вы с ними? — спросил дедушка. — Они же звери. Почему они вас слушаются?

— Очень просто, — весело ответил Эдуард Иванович, — я их люблю. Я без них жить не могу. Я даже на пенсию уйду не один, а возьму с собой самого старого льва. Это будет первый в мире лев-пенсионер. Человек я одинокий. Жена и дети погибли в войну. Теперь моя семья — мои львы. Да вот Чип. И ещё есть у меня Хлоп-Хлоп, очаровательный мартыш. Мне его в Одессе подарили моряки.

— Конечно, ко всему можно привыкнуть, — заключил дедушка, — к одному только нельзя привыкнуть — к старости.

— Вот об этом я сейчас и думаю всё время, — оживлённо отозвался дрессировщик. — Мне нужно найти ученика. Чтобы передать ему знания, опыт и львов.

— Да любой мальчишка согласится стать вашим учеником! — воскликнула Лёлишна. — Только позовите.

— А мне нужен не любой, а… — тут Эдуард Иванович вздохнул, как бы хотел этим сказать, что найти нужного ему мальчишку почти невозможно. — Он должен быть смелым, любознательным, упорным.

— Найдёте вы себе ученика, — сказал дедушка, — или ученицу.

— Ученика, — твёрдо проговорил Эдуард Иванович.

— Найдёте, найдёте, — обиженно сказала Лёлишна, словно она собиралась стать дрессировщицей, а её не брали. — Но как же вы его учить будете, если вы всё время из города в город переезжаете? Его же родители не отпустят.

— Можно взять его вместе с родителями, — сказал дедушка.

— Трудно, конечно, найти родителей, которые согласятся отпустить ребёнка со мной, — грустно произнёс Эдуард Иванович. — А кого с удовольствием отпускают, из такого дрессировщика не получится. Пришла как-то ко мне одна мамаша и говорит: «Возьмите вы моего лоботряса, справиться с ним никто не может. Авось, вам он пригодится. Подрессируйте его хоть немножко». Смех смехом, а найти ученика трудно.

— У нас есть смелые, любознательные, упорные мальчишки, — сказала Лёлишна.

— Очень хочу с ними познакомиться, — сказал Эдуард Иванович.

Когда улеглись спать, Лёлишна долго лежала с открытыми глазами, думала.

Конечно, она не собиралась стать дрессировщицей, но всё-таки обидно: почему Эдуард Иванович ищет ученика, а не ученицу?

До чего же радостно было просыпаться Лёлишне утром на другой день!

• Предыдущая
• 13/35
• Следующая