Ловец бабочек (СИ) - Лесина Екатерина - Страница 46

…очень нехорошее предчувствие.

- …я ж ее не обижал, ты не подумай… баловал… разбаловал… любови ей захотелось. От вся дурь бабская от этое самое любови. Одные понапишут в книгах, сами не ведают чего… а другие поначитаются и…

- Значит, вы не верите в любовь? – пропела Ольгерда, поднимая двумя пальчиками кусочек блинца с красной крупиной икры. – Совсем-совсем не верите?

- Ну отчего ж… от у меня мамка тятеньку крепко любила. Так любила, что с дому сбегла… тоже дурища, - Порфирий Витюльдович усмехался, не зло, скорее уж снисходительно, как человек взрослый и серьезный, вынужденный спорить с горькими дитями по вопросу вовсе пустяковому. – Он ее смертным боем бил, а она любила. Прощала… и любила… пока не прибил. Каялся… мол, ревновал крепко… потому как тоже любил… до суда не дожил. В петлю полез… да… от большой любви.

Он поднял хрустальную чарочку.

- Ну-с, за упокой… я-то тогда и встал в его лавке. Пятнадцатый годок пошел… Груньке и вовсе четвертый. Еще старшой наш был, ему аккурат осемнадцать… навроде как он всем заправлял, да только Вроцек слабым был, чахоточным, помер через годика три… но не будь его, нас бы в приют, а опосля приюта ищи-свищи, чего было, а чего не было… так что я ему, как первую сотню заработал, памятнику поставил хорошего. Из мрамору… тогда-то на Хольм и вышел. Мрамор у них отменнейший, а памятники – дело такое, всем нужное…

- Да, - сухо произнесла Катарина, расправляя льняную салфетку. – В Ошарре отличные карьеры…

- Вот. И я про то… война войной, а мрамор мрамором. Оно, конечно, крепко повозиться пришлось, да дело того стоило… но мы ж не о мраморе, мы о любови… Грунька сбегла. Записочку оставила. Мол, не ищи меня, дорогой братец, ибо ухожу во светлое будущее, сердцу не прикажешь и прочую чушь. Я-то сперва, как прочел, крепко разгневался. Я вовсе норовом буен буду, - доверительно произнес Порфирий Витюльдович, закусывая водочку огурчиком.

Огурчик хрустел.

Серебро сияло. А кусок в горло не лез, ибо возникло подозрение. Себастьян покосился на старшего следователя и неожиданно для себя понял, что и она на него смотрит.

Без раздражения.

Без гнева.

Или вот отвращения. Просто смотрит и… и кажется, думает о том же, о чем и он.

- Кричать кричал. Посуды побил маленько, не без того… небось, попадись под руку, мигом вразумил бы. Норов у меня от тятьки, Хельмовы вилы ему в задницу… вы извиняйте, госпожа, я не со зла, присказка такая… да после отошел. Матушку вспомнил. И понял, что зазря серчал. Грунька-то она у меня добродушная. И славная. Тихая вся… такая поперек лишнего слова не скажет, а случись беда, терпеть станет. И главное, что упертая… вот как овца… сбегла, так сбегла. Теперь помирать станет, но не вернется.

- И что? – Ольгерда с трудом скрывала раздражение. Ей этот разговор крепко не по душе был, как и внимание, до которого она жадна была, и ныне чувствовала себя незаслуженно обделенной. Вместо того, чтобы красотой ее восторгаться и изяществом, все слушали купца.

И сосредоточенно так слушали.

- Как что? А вдруг этот ее… полюбовничек Груньку обидит? – Порфирий Витюльдович на Ольгерду поглядел с укоризной. – Или бить начнет? Да и жить им за что-то надобно. Я человек честный, с благословением аль без, но приданое ей покладено. А то ишь, ушла… платьев только пяток взяла. Бельишка. Драгоценности и те оставила, хотя ей дареные, ей бы и владеть…

- Ну и дура…

Себастьян хмыкнул: вот уж Ольгерда не совершила бы подобной глупости. Не в ее характере драгоценности оставлять. Потому и не понятно ей, как такое возможно.

- От и я говорю, что дура… жизнь-то она любого к ногтю прижать может, - Порфирий Витюльдович бороду отер. – А у ней и завалящегося колечка не будет, чтоб продать. Я-то человечка нанял… он и выяснил, что Грунька навроде как до Гольчина билет покупала. И значится, туточки она…

…подозрение переросло в уверенность. И переглянувшись с Катариной, Себастьян вынужден был признать: уверенность эта не в нем одном выросла.

Погано.

- Ты уж, воевода, скажи своим, чтоб сыскали Груньку… я не поскуплюся… - Порфирий Витюльдович вытащил солидного виду бумажник.

- Вы это бросьте.

- И ты брось, воевода, - стопка ассигнаций легла на стол. Толстая. В пальца два. – Я ж знаю, как оно… заявление писать не стану, а то ж бумажку эту потом поди выкарастай. А так… по-свойски… в частном, так сказать, порядке… а раз в частном, то и покладено, чтоб за старание награда была.

- Уберите, - Себастьян потер переносицу. – И скажите, у вас с собой карточки вашей сестры не найдется?

- Отчего ж не найдется, - ассигнации остались на месте. – Сыщется, само собою… вот, в тым годе делали… для портрету…

Он вытащил сложенный вдвое снимок, который и протянул Себастьяну.

…что ж, предчувствия не обманули.

Панна Гуржакова визиту заклятой подруги несколько удивилась. Все же в последнее время панна Беляликова оными визитами не радовала, может, к слову, и права была кухарка? Она обладала удивительным даром оказываться в курсе всех последних сплетен.

- Ах, дорогая… - панна Беляликова явилась аккурат к полудню, и пришлось любезно пригласить ее остаться. Панна Гуржакова очень надеялась, что подруга откажется, но та согласилась с какой-то жадной поспешностью…

…а ведь платье-то на ней старое. Панна Гуржакова хорошо помнила вот этот муслин цвета «маис» в тонкую полоску. И отделку-шу из зеленых атласных лент.

Несомненно, наряд переделали.

Исчезло кружево.

Юбку спрямили, избавивши от немодных ныне пышных подъюбников. Рукава расставили, добавивши полоски лилового колеру. Кажется, и такое платье было… неужели и вправду разорены?

- Я поняла, что мы отдаляемся друг от друга, - панна Белялинска махнула дочерям, дозволяя уйти. И Гражина скривилась: она с девицами Белялинскими никогда особо не ладила и компании их нисколько не обрадовалась. – И это меня печалит…

- Подите в сад, девочки, - дозволила панна Гуржакова, и Гражина протяжно застонала.

Никакого воспитания! А ведь и бонне платили прилично, и гувернантке. Компаньонку, что ль, нанять? Давече в газете панна Гуржакова читала объявления девиц, согласных в компаньонки идти. И вот вроде бы оно и надобно, дело-то хорошее, да только поди угадай, приличная особа в дом явится аль какая прохвостка. Письма рекомендательные подделать не так уж и тяжело…

…была бы родственница какая…

…но свои от панны Гуржаковой отреклись некогда, оно-то и к лучшему. О них она и вспоминать старалась пореже. А супружник и вовсе сиротою был горьком…

За мыслями этими она почти забыла про гостью, но та не постеснялась о себе напомнить.

- О чем думаешь, дорогая? – панна Белялинска чашечку держала изящественно, хотя мизинчик и не отставляла. И вся-то она была этакая манерная.

- О Гражинке, - панна Гуржакова пила чай из блюдца. Знала, что ныне не принято в кругах высоких подобные манеры, а не могла удержаться.

Привычка.

И чай так вкусней.

Заваривали его крепким, до черноты, хотя и ругалась кухарка, что это не чай выходит, но сущее разорение и приличные особы кладут на чашку три чаинки. Только вкусу в этаком чае панна Гуржакова не понимала.

- Ах, как я тебя понимаю, - пропела панна Белялинска. Она-то чай пила. Медленно. И после каждого глоточку морщилась да закусывала махоньким пирожным.

Их панна Гуржакова на вечер берегла.

Но что уж тут… раз явилася, надо подавать.

- Дочери – это такая головная боль… - она отставила чашку, но не пирожное. А ест-то, ест, и вправду как не в себя. – Пока замуж выдашь – изведешься вся… а главное, что? Главное, не за кого… городишко наш мал, женихов приличных по пальцам пересчитать можно.