Выбор пути (СИ) - Щепетнов Евгений Владимирович - Страница 35

Все равно, даже если и не совсем злодей, убивал-то он всяких там разбойников — но как-то это не по-людски, испытывать опасные снадобья на живых людях. Люди же все-таки!

Хотя… некоторых людей и людьми-то назвать трудно. Вот один придурок (недавно в новостях видал) — устроил дома самую настоящую секту, и несколько лет занимался сексом со своей малолетней дочерью. С шести лет начал, сволочь! Так что, будет ли грехом испытать на нем магические снадобья? Да его на кол посадить — вот ему наказание! Самое малое наказание!

Или человек, который организовал теракт, при котором погибли десятки людей. И его надо жалеть?

Или маньяк, убивший беззащитных людей — он заслуживает жалости? По-моему, ни малейшей. Так могу ли я судить своего предшественника, не зная досконально, что именно тогда происходило?

Я еще немного полистал книгу, просматривая записи. Ничего такого странного, магического в этой книге не увидел. Просто сборник «рецептов» и заклинаний, выглядевших как набор бессмысленных слов. Что я ожидал увидеть в книге? Сам не знаю. Рисунки? Личные записи? Да, наверное — все-таки личные записи. Что-то вроде дневника человека, который составлял книгу. Но… ничего такого не было. Просто сборник инструкций для «мага-биолога», или скорее «мага-фармацевта».

Книге много лет, очень много, ей сотни, а то и тысячи лет, и писал ее точно не один человек. Почерк разный, разные языки написания. А еще — разный материал, на котором писали. Книгу не раз переплетали заново, добавляя новые листы — это совершенно определенно. И кстати сказать — сколько записей сделал в ней мой ближайший предшественник установить совершенно невозможно. Увы. Или — не увы. Какая мне разница, где он писал, а где другой колдун?

Ну что же… сегодня я узнал столько, что мне предстоит переваривать эту инфу не одну неделю, и даже не месяц. Что делать со свалившимся на меня наследством — я не знаю. Ясно только, что моя жизнь уже не будет прежней — как бы я ни пытался делать вид, что ничего особого не случилось. Случилось, еще как случилось!

Буду думать, буду соображать. Но первое, что приходит в голову — надо бежать и поскорее приватизировать дом. Он не должен попасть в руки никому из сторонних людей. Если его в самом деле сожгут, пропадут такие знания, такая сокровищница знаний, что это будет сравнимо с библиотекой Ивана Грозного. И не надо говорить, что преувеличиваю — я еще не уверен, было ли в библиотеке Ивана Грозного что-нибудь ценное, а вот тут… тут нечто потрясающее, то, что не должно исчезнуть без следа.

Я закрыл тайную комнату (непонятно как встроенную в дом, я еще не понял — как это было сделано) тем же самым заклинанием (непонятно как работавшим — стена, которая ранее пропала — снова появилась), поворотом вешалки заново насторожил сторожевое устройство, и… отправился спать. Три часа ночи, черт подери! Вот это я провозился! Спать хотелось, как из ружья. А мне ведь службу служить и работу работать! Другого способа заработать на пропитание у меня пока нет, так что… баю-бай. Утро вечера мудренее.

Телевизор оставил включенным — пусть смотрит нечисть. Только звук убавил, да предупредил, чтобы молча смотрели, не галдели. И чтобы не видать их было — совсем. Иначе полное ощущение, что спишь в кинотеатре — когда увидишь перед собой спины зрителей.

Утром я проснулся злым и не выспавшимся, по одной простой и банальной причине — надо выключать телефон на ночь, чтобы всякая сволочь не звонила мне в такую раннюю рань! Аж в девять часов утра! Ну и что с того, что в райотделе уже начался рабочий день? У меня рабочий день ненормированный! Я может всюночь всякую преступную нечисть по округе гонял! Устанавливал правопорядок! И ты звонишь так, как будто твои майорские погоны дают тебе право названивать в неурочное время!

Подождав, когда телефон сам по себе выключится, а может быть даже исчезнет, перейдя в мир под названием Навь, я конечно же такого чуда не дождался и был вынужден нажать кнопку приема. Все-таки Миронову не птичка на погоны какнула, цельный майор, так окажем же ему толику уважения, хотя и в высшей степени им недовольны. Очень сильно недовольны, до ненависти.

— Слушаю! — попытался я сделать голос как можно более приятным, что определенно у меня не получилось. Таким голосом только из сортира кричать: «Занято, … вашу мать!»

— Слушаешь, Каганов?! Значит живой?! — голос Миронова был вкрадчив, что означало высшую степень недовольства — А раз живой, какого черта трубку по часу не берешь?!

Виктор Семенович, он же майор Миронов, всегда имел склонность к преувеличениям. Если он говорил, что участковые совсем спились и вовсе даже охренели — это всего лишь означало, что группа участковых немного посидела вечерком, обдумывая завтрашние мероприятия. А чтобы горло на совещании не пересохло — употребили по поллитре пива. Это что, спились?! Тем более что рабочий день уже закончился!

Или если он говорил, что участковый развалил работу на участке, что он совсем пропащий и скорее всего скоро отправится в народное хозяйство быкам хвосты крутить — это означало, что участковый всего лишь просрочил бумагу с представлением прокурора об отлове одной психички, которая не пускает своих родственников в свою же законно полученную от государства квартиру. И при этом начальник отделения участковых забывает, что хорошая бумага должна отлежаться и пожелтеть, и только тогда от нее будет прок. А если взрезать дверь болгаркой и достать оттуда психичку — кто потом будет отвечать за нанесенный материальный ущерб? Баба ничьей жизни и здоровью не угрожает, а если не желает видеть родню — так это их внутрисемейные разборки! И лезть туда участковому совсем даже противопоказано!

В общем — вечно распушит Семеныч из маленькой какашки огромную кучу дерьма, и таращит глаза, как следователь НКВД на допросе Тухачевского. Но тот хоть за дело командарма гнобил, ибо нефиг заговоры устраивать, а несчастного участкового зачем гнобить? Его холить, лелеять нужно! Льготы ему давать, квартиры-дома, а не вопить таким неприятным голосом, будто наделал в штаны от излишнего крика!

Через двадцать минут я уже сидел в уазике, позабыв обо всех чудесах, которые мне привиделись этой ночью. Не до колдовства! Не до домовых и бесов! Тут того и гляди анальную кару получишь, несмотря на то, что заступил я на этот участок не то что без году неделю, а без одной недели час!

Убийство, вот что черт возьми случилось на моем участке. В деревне Вороновке какая-то сволочь влезла к старухе в дом и лишила ее остатков жизни, после чего гадина обшарил (ла) весь дом в поисках чего-нибудь интересного. Чего именно — нетрудно догадаться. А участок-то мой! Я на нем участковый! И кто тут будет громоотводом?

Двадцать минут мне понадобились на то, чтобы сварить три яйца в смятку (лучшая еда, когда торопишься и надо что-то бросить в желудок), съесть их с куском хлеба, умыться-побриться, выпить кружку теплого чая (уже на ходу), и закрыть дом на замок. Уходя я крикнул в пустоту, которая внимательно следила за экраном невыключенного телевизора:

— Тарелку не вылизывать, а мыть! Не шалить! Пакостей не учинять! Дом стеречь! Чужих не пускать!

Пустота фыркнула, что-то неразборчиво пробормотала — что-то ехидное и вроде даже матерное, но я предпочел не различить слов. Ибо обидно и вызывает в ответ на репрессии. Скатился по лестнице, почти не касаясь ступеней, и навесив замок отправился к автомобилю.

До Вороновки десять километров вполне приличной по сухому времени года дороги — не грейдер, но накатанная, гладкая и ухоженная проселочная дорога. По дождю ехать по такой дороге будет сущим безобразием, черноземное полотно делается скользким, будто намыленным, но сейчас, когда солнце припекает по-летнему и дождей не было с самого апреля — ехать по дорожке одно удовольствие. Потому долетел до места я просто-таки мушкой хлопотливой. Чтобы попасть к самому что ни на есть разбору: тут уже была группа — из следственного комитета баба, Лия Михайловна, опер Васька Куделин, ну и эксперт-криминалист, своей козлячьей бородкой походивший на Дон Кихота. Только бородкой, потому что ростом он был ровно вполовину этого книжного персонажа. Впрочем — не только ростом, но и толщиной. Ну не удался он как мужчина, чего уж там! Если только в «корень» пошел? Но сомневаюсь. Уж больно мужик был ехидным и злым как собака. Его за глаза так и звали — «Гав Гавыч». В миру же он был Гаврила Гаврилович — как об этом нетрудно было бы догадаться.