Космос (СИ) - "pine wood / limitless the sky" - Страница 9

К вечеру я не мог стоять на ногах, и, когда ко мне «в гости» зашел Варден кто-то там, я забыл. Я завернулся гусеницей в одеяло, отказавшись с ним общаться, и уснул. Хватит с меня общения… Наобщался, вон, уже на две жизни вперед.

====== Часть 4 ======

«Снова за окнами белый день,

День вызывает меня на бой.

Я чувствую, закрывая глаза, —

Весь мир идет на меня войной».

В.Цой

POV Льюис

Раньше я любил одиночество, любил тишину и полумрак своей гостиной, спящих мопсов и котов, в этом был особенный кайф для меня: вернуться после работы, поесть, пообниматься с животиной, сделать все, что должен, в заботе о них, и, заварив какой-нибудь полезный чай из трав, сесть в своей уютной гостиной, с большим панорамным окном, открывающим замечательный вид на сосновый лес и умирающий невероятными цветами закат (почему-то процесс смерти в природе был прекраснее, чем жизнь), и, вытянув ноги, слушать классику или пластинки со старыми рок-группами. Я любил «изгаляться» с музыкой: знание трех языков расширяло диапазон музыкального и литературного репертуара. Почитать, помедитировать, иногда я играл на гитаре и ужасно пел. Я кайфовал от своего одиночества, оно было идеальным для меня, мне не хотелось посиделок с друзьями, потому что все мои друзья были, в основном, моими коллегами, которых мне и на работе хватало (прощались мы примерно так: «еще бы сто лет не видеть рожу твою, и я был бы счастлив»), как и общения с социумом.

Мне были не нужны социальные сети, потому что от них в душе наступал дисбаланс, мое «море» волновалось, а я всегда стремился к тишине и гармонии внутри себя потому, что был слишком возбудимым. Мне хватало волнений за исчезающие виды и природу, за голодающих детей, которым я верил, что в силах помочь. По моему мнению, нужно было лишь проявлять больше упорства, и это действительно беспокоило меня. Так что речи не шло о телевизоре и соц.сетях, в которых я был зарегистрирован, но появлялся крайне редко. В своей работе я был очень терпеливым, что стоило мне колоссальных психических затрат, так как любая несправедливость мгновенно разжигала внутри меня пламя, которое быстро погасить было очень сложно. А гасло оно, порой, лишь тогда, когда выжжет изнутри всего меня.

Порой я приходил домой к своим мопсам, и внутри меня, как внутри матрешки, была пустота. Меня колотило от стресса, и я научился избегать раздражителей, создал свою нерушимую платформу, где восстанавливал душевное спокойствие, наполняя себя энергией. И в этом мне помогала хорошая литература, хорошая музыка, йога. Я старался «кормить» свои вечно голодные мозги только «качественной пищей», ведь о чем ты думаешь, тем ты и становишься. В общем, можно сказать, что в бытовом плане я был действительно счастлив, если не брать мелкие бытовые проблемы с моими партнерами, которых я и так всерьез не воспринимал, потому что, очевидно, не влюблялся в них. Я настрадался в юности, «наелся» переживаниями так, что больше мне этого не хотелось, моих мопсиков мне было с лихвой. Страдал я только из-за несправедливости по отношению к детям (у меня было счастливое детство, и я желаю всем такого же) и животным.

Жил я в служебном жилье, а это несколько высотных зданий в чаще леса с посадочной площадкой и административным зданием, благо современные технологии помогали добраться в ближайший населенный пункт за считанные минуты.

В общем, несмотря ни на что, я был счастлив в своей прошлой жизни, теперь же я все больше погружался в ад. Я понял, что я и близко не знал, что такое настоящее одиночество, безграничное и пустое, невероятно болезненное. Я понял покинутых стариков, когда вокруг тебя море народу, но ты просто чудовищно одинок, потому что «твое» время прошло, все твои современники либо уже ушли, либо уходят. «Новые» люди думают по-другому, видят по-другому, у них не твои идеалы, ни твои интересы, им непонятны фильмы и музыка, которые ты любил. Но у стариков есть любящие дети и внуки, не всегда, но есть, а у меня вообще никого не было.

Все мои современники мертвы настолько давно, что я не могу уложить мысль о том, что они стали вроде египетских фараонов для нас. Я стал «зверушкой», которой интересовались все, но именно Я как друг, сын, брат, коллега был не нужен никому, никто не мог меня понять, потому что не был в моем положении, и ухудшалось все тем, что я был в клетке с мягкими стенками. Это просто медленно разрушало меня, мой мозг и мою психику, я начал натурально сходить с ума, потому что в моей мягкой камере я был один, мне не принадлежало ничего, я даже стул не мог подвинуть!!!

Обо мне максимально заботились, так, как мать не заботится о собственном ребенке. Правда, мать любит ребенка, а я для них лишь объект исследований и других, еще пока не понятных мне, интересов, наличие которых становилось все очевидней с каждым днем.

Мне мыться не дают самому, мои длиннющие волосы мыли трое. Сколько бы я не бунтовал, мне никогда не давали мыться одному, может, они боялись, что я утоплюсь? Мне делали массаж, ежедневно таскали в медицинский бокс, зачем — никто не пояснял, но физически чувствовал я себя с каждым днем все лучше, а вот морально я погибал, медленно разрушался, раскалывался на осколки, утрачивая свою «цивилизованность».

Мне порой казалось, что это все какой-то жестокий эксперимент над психикой, и на самом деле я нахожусь в своем времени, и надо мной просто издеваются, наблюдая, как «такие» условия повлияют на человека. Я читал про подобные вещи, о том, как самые разные люди сходят с ума в определенных ситуациях, и я бы уверился в своей версии, если бы не волосы, которые отросли больше четырёх метров в длину.

Длина моих волос тоже ставила меня в тупик, отвлекая от остальных проблем. Если предположить, что в год волосы вырастают примерно на двенадцать сантиметров, то сколько я «жил», раз они выросли больше четырех метров, и почему я не состарился за это время? Как капсула протянула столько, обеспечивая нам жизнь, а потом заморозив нас? Все это заставляло меня задуматься, что в этой катастрофе было что-то не так. Мы должны были состариться, раз волосы и ногти росли, и заморожен я должен был быть как минимум лет в сорок, учитывая длину волос, но я такой, каким лег в камеру в свои двадцать четыре.

В общем, большую часть времени я ломал голову над этой загадкой, пытаясь вспомнить последние месяцы перед катастрофой, и психовал. Вот это стало просто-таки единственным моим занятием, потому что других не было. Я устраивал диверсии, дрался, ругался, швырялся неприкрученными вещами, чтоб хоть кого-то разозлить, но мне лишь увеличивали дозу успокоительного в еде, убрав острые предметы с собственной одежды, потому что недавно, затеяв очередную потасовку, я случайно поцарапался об вшитую в специализированную одежду надзирателей пластинку с именем и какими-то цифрами.

После этого началась какая-то нелогичная для меня паника. Не успел я и слова сказать, как меня усыпили, а когда я очнулся, то исчез маленький «чайный» столик (о который я любил стучаться лбом, пока думал над загадкой моих волос, это был единственный немягкий предмет в моем жилище), полностью изменилась форма моих надзирателей и сменились сами надзирателей, видимо, те не оправдали возложенных на них надежд. Правда, после моей истерики, мне вернули моего дефектного парнишку.

И «вишенкой» на тортике моих страданий стало беспокойство за тех моих «современников», кто еще возможно жив. Я узнал, что являюсь не единственным, чья капсула была найдена в схожем состоянии с моей, но я пока был единственным, кто «воскрес».

Кстати, узнал я это с трудом. В тот вечер, когда я «дебютировал» среди разумных (а это было, по моим подсчетам, около двух недель назад), после моего увлекательного знакомства с современным унитазом (а это отдельная тема), меня отнесли в кровать. Там я завернулся в кокон из одеяла и задремал (не уснул я потому, что позывы блевануть не прошли). И вот, проснувшись в очередной раз от подступившей тошноты, я увидел «новое» лицо.

Лицо было, мягко сказать, привлекательным, но для меня это уже было нормой, так как «привлекательными» тут были все (в среде аристократов без сильных мутаций). Скорее всего, люди будущего научились модифицировать свою внешность. В общем, привлекательное лицо сидело в моем кресле, так, будто это был трон, и с холодным любопытством за мной наблюдало. За креслом стоял «мой» парнишка, с которым у нас сложилась в определенном роде дружба (за каждым нашем шагом следили, потому парень не мог проявлять какие-то другие чувства, кроме положенных, но иногда он мне подсказывал всякие мелочи, помогал, плюс терпел мои тисканья и обнимашки, с ним я даже дрался меньше). Так вот, парень сигнализировал мне бровями, что передо мной его величество «кто-то-там очень большой и важный», но мне не известный, а так, как ко мне тут относятся как к зверушке породистой, то и вести я себя решил соответственно. Потому раболепием я не обременился, равнодушно обвел взглядом «силуэт» значительной, как видно, фигуры и перевернулся на другой бок.