Космос (СИ) - "pine wood / limitless the sky" - Страница 17

— О как все примитивно. Можно подумать, только девушка легкого поведения, — Ее культура вбивала гвозди в мое самомнение, вызывая стыд, — может помочь тебе расслабиться. Даже если ты ненадолго выпустишь пар в её обществе, то через час ты можешь быть взвинчен по какой-нибудь не зависящей от тебя причине еще больше, чем до прихода к ней. И что, снова к ней бежать? — Она светло улыбнулась, поймав в свои ладони мою руку, которой я остервенело отдирал заусенец.

— И, что же делать?

— Ничего по большему счету делать и не нужно. Все, что ты делал, ты делал для того, чтобы быть любимым и своими заслугами заслужить одобрение отца. Одобрение с его стороны означало внимание, похвалу, любовь, просто так он вас как бы не любил. Хотя, я думаю, он вас очень любит, просто не умеет это правильно демонстрировать, но себя и свою подружку он любит чуточку больше, чем вас… В итоге, ты перестал слышать себя, свои желания, что хочешь ты, и вся твоя жизнь начала вращаться вокруг его одобрения. Главное, что ты должен понять и принять за правило — это принятие жизни.

— В смысле?

— Понимаешь… Ты веришь в Бога?

— О черт, только не это! — Я резко оторвался от плеча и выдернул свою ладонь из её рук.

— Ясно, не веришь, тогда так… Что там с теорией вероятности… — Она простила мне мою дерзость, великодушно не обратив внимания на неё. — Видишь ли, в жизни такое множество нюансов, которые ты, как ни старайся, все равно не учтешь, что просто нет смысла даже пытаться все проконтролировать. Ты будешь прикладывать усилия, все больше и больше напрягаясь, и любая мелочь, которая выйдет из-под твоего контроля, будет вызывать просто бурю ярости и негодования.

— И что, мне теперь лечь пузом кверху и плевать в потолок?

— Нет. Просто делай, что должен и будь, что будет.

— Я и так так делаю.

— Нет, ты делаешь, что должен, но «будь, что будет» в твоей модели мышления нет. Если ты примешь позицию «делай, что должен и будь, что будет», у тебя сразу наступает облегчение, потому, что когда ты пытаешься контролировать заведомо не подлежащие твоему контролю вещи, ты испытываешь постоянный стресс, потому что никогда ничего не идет по плану, жизнь вносит свои коррективы. Самое главное — это достигнуть гармонии внутри себя, поймать волну и оседлать ее. Ты должен бороться, делать все что можешь сделать, но в душе, — Она положила руку на грудь, — должно быть спокойствие и принятие. Положись на волю высшего, а если ты атеист, положись на случай, ведь в неудаче есть возможность. Главное — принятие. Если его нет, то ты тратишь время на злость, расстройство, тратишь свою энергию, а если есть принятие, то ты концентрируешь все свое внимание не на негативных эмоциях, а на том, как оседлать эту ситуацию. В бурю самые большие возможности, но должна быть концентрация на ситуации.

— И что мне теперь делать… Бросать работу? Учебу?

— Я не знаю. — Она беззаботно пожала плечами.

— Так, какого черта вы мне тут втираете?! — Я нервно рассмеялся, обескураженный ответом.

— Деточка, ты хочешь готовых и простых ответов на все вопросы, но их у меня нет, я не всевышний. Чтобы их найти, тебе придется потрудиться и покопаться в себе, «нырнуть» поглубже. Единственное, что я тебе могу посоветовать — это любить себя и не ждать ни от кого ничего, ни плохого ни хорошего и тогда не будет разочарований и неоправданных ожиданий. Любить себя — значит быть собранным, дисциплинированным, есть вовремя, заниматься, думать о здоровье и постоянно учиться. Не жди любви от папы, он и сам не слишком счастлив, если не делится с вами любовью, потому что нельзя поделиться тем, чего у самого нет. Люди, которые не любят себя, они и других не любят. Чтобы не случилось, прими ситуацию, смирись с ней, отпусти и двигайся дальше.

» Оставь любопытство толпе и будь заодно с гением… толпа жадно читает исповеди, записки…потому что в подлости своей радуется унижению великого, слабости могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. «Он мал, как мы, он мерзок, как мы!»

Врете подлецы: он и мал и мерзок — не так, как вы — иначе…» А.С.Пушкин (письма Вяземскому В.А.)

И вот я сижу на коленях, мои пальцы перебирают темную шевелюру моего друга, выставленного напоказ, как в музее мертвецов Палермо, и чувствую себя частью этой жуткой экспозиции.

Слез не было, была лишь вытягивающая душу боль: ни сил, ни идей что делать дальше. Я не мог «оседлать волну», я «принял» эту ситуацию, смирился и мне стало чуть легче, но, когда я пережил пик своей боли, мне стало так противно…

Вокруг плотнее смыкался круг из людей. «Мои» аристократы что-то громко обсуждали с кем-то из толпы, рядом стояли люди из охраны, но народу было так много, что все их усилия были бесполезны. Я бы, возможно, удивился и смутился такому вниманию, но после эмоционального выброса я будто опустел внутри: для сильных эмоций больше не было топлива, внутри меня была лишь усталость и брезгливость.

Я медленно встал с колен и вновь повернулся к своему другу. Вокруг стихли громкие голоса, лишь невнятные перешептывания разбавляли тишину. Я взял его ледяную, как будто искусственную кисть в руки, и сжал пальцы, прощаясь.

«До свиданья, друг мой, до свиданья.

Милый мой, ты у меня в груди.

Предназначенное расставанье

Обещает встречу впереди.» С.Есенин

Нашептав ему на ухо его же любимого автора, я буквально отодрал себя от него, погладив на прощанье по голове. Мне было тяжело уйти и оставить его здесь одного. Голого, обезличенного и обесцененного, воспринятого как кусок мяса, сгодившийся для развлечения толпы. Я был уверен, что это не более чем развлечение, ведь если им нужны были только исследования, им бы было достаточно наличия тела, не обязательно было раздевать его и выставлять на всеобщее обозрение. Мне было неловко смотреть на него обнаженного, я так и не перевел взгляд на его гениталии, не позволив себе этого низкого любопытства.

Я вспомнил, каким спортивным он был. Накаченным, здоровым и ярким, принципиальным и мощным, он вызывал восхищение своим интеллектом и дисциплиной, глубокая философия и начитанность соседствовали с просто фантастическим распутством. В нем все всегда было через край, сверх меры, этот человек не мог принадлежать кому-то одному, он не смог бы смирить свой нрав, и столько всего в нем было замечательного, что просто чудовищно было его нахождение здесь, на этом столе, будто единственное, что было в нем — это его тело, потому, что лишь оно представляло сейчас ценность. Как, впрочем, и я ценен за то же самое, с той лишь разницей, что ещё жив.

— Не прикасайся ко мне. Я хочу, чтобы моего друга захоронили, как положено! — Я скинул со своего плеча руку Вардена.

— Это не в нашей юрисдикции. Нам пора уходить. — Аристократ был явно очень напряжен.

— Как же так! — Я всплеснул руками — Неужели представление окончено?! А как же воскрешение? Ведь столько зрителей собралось посмотреть, как будет мучаться мой современник, пытаясь очнуться! — Я обвел затаившую дыхание толпу взглядом.

— Мы не можем их подвести, нужно еще немножко «повеселиться»!

— Заканчивай трагедию и следуй за нами! — Губы Вардена сжались в тонкую линию, а квадратный подбородок заиграл желваками.

— Заставь меня! — Бросив вызов, я отстранился и направился к выходу, рассекая толпу, аристократы и охрана шли следом. В зале с личными вещами команды корабля, я задержался. Найдя нужный мне стеклянный куб, я столкнул его на пол, и под пораженные ахи и щелчки летающих камер, вытащил из стекла свои полусгнившие вещи. Толку мне от них было мало, но становиться, хоть и частично, элементом экспозиции я не хотел, им достаточно и моего униженного друга, за которого я еще планировал побороться.

— И долго вы собираетесь безобразничать в моем музее? — Передо мной, сложив руки на груди, стоял мужчина, со слишком ухоженной, будто натянутой внешностью. Кажется, ей он обязан современным технологиям. Даже мне стало очевидно, что он излишне много вкладывает в свою «безупречность»: высокая фигура была облачена в мутацию японского кимоно и китайского ханьфу, золотая ткань струилась по полу, делая фигуру помпезной и дуто величественной. На его искусственном лице растянулась приторная улыбка, от чьей лживой сахарности сводило зубы. Рядом с ним была свита таких же зазнаек, как и «мои» аристократы, но все держались на почтительном расстоянии от него, с раболепием заглядывая в рот, стоило ему заговорить.