Год Дракона - Давыдов Вадим - Страница 21

• Предыдущая
• 21/144
• Следующая

– А они его не боялись?

– Нет. Он защищал их от врагов, пожаров, наводнений и бед, и они его любили. Нет, не боялись. Ну, разве только немножечко, самую-самую малость. Все-таки он ведь был дракон, и он был совсем на них не похож. Но девочка была с другой планеты, и ей совсем-совсем не было страшно.

– А она еще прилетит?

– Обязательно. Много раз. И каждый раз по случаю ее прилета будет в древнем и красивом городе шумный, веселый, яркий праздник. И Дракон будет веселиться вместе со всеми.

– Хорошая сказка, – вздохнула Сонечка. – Только все равно немножко грустная. Ты ее сам придумал?

– Да, милая.

– Ты не грусти. Я к тебе еще прилечу, – Сонечка закрыла глаза и улыбнулась. – Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, милая, – и Майзель поднялся.

Сонечка уснула, и они уселись втроем на кухне, – совсем как в студенческие времена, только кухни тогда были другие. Майзель разлил вино в бокалы:

– Ну, ребята, – за встречу. Чертовски рад видеть вас. И чертовски рад видеть вас вместе, – и перешел к делу, – резко и неожиданно, как всегда: – Вы что-нибудь обсуждали уже?

– Мы все обсудили, Дан. Где расписаться?

– Спасибо, дружище. Спасибо тебе, Танюша. Я знал, что вы молодцы.

– Дан. Одна просьба.

– Хоть сто. Давай.

– Если со мной что... Обещай, что Татьяну и Сонечку... не оставишь там.

– Андрюша!!!

– Спокойно, – Майзель взял обоих, Татьяну и Андрея, за руки. – Спокойно, ребята. Я вас вытащу, если что. Откуда угодно. Слово, – он посмотрел на Андрея. – Хочешь, оставь девочек здесь. Будешь приезжать на выходные. Быт... Ну, мягко говоря, не проблема. Или, как говорит мой начальник СБ, – говно вопрос.

– Ну, уж это фиг, – покачала головой Татьяна. – И не думайте даже. Я его одного ни за что не оставлю. Он теперь крутой чувак на «ешке», при понтах и при делах, быстренько себе там найдет какую-нибудь соплюшку-финтифлюшку с попочкой и титечками, – знаешь, Даник, сколько таких в Минске глазками стреляют, – а я тут, как соломенная вдова? Не-е-е, так дело не пойдет!

– Таня... Как тебе не стыдно!?

– Так держать, боевая подруга, – усмехнулся Майзель. – Тут ты права – такие парни, как твой муж, на дороге не валяются. Ладно, к делу. Какие у тебя планы, дружище?

– Планов у нас громадье, – усмехнулся в ответ Корабельщиков, отхлебнул немного вина, поставил бокал на стол, посмотрел сначала на жену, потом на Майзеля. – Ну, во-первых, я так понимаю, что Лукашенко тебе надоел.

– Надоел, – Майзель откинулся на спинку стула, усмехнулся. – Надоел он мне персонально или нет, это вторично, Андрей. Да, он мне физически неприятен, и все-таки – это вторично. Он опасен. Свобода без ответственности – это анархия, а ответственность без свободы – это концлагерь. Ни того, ни другого мы с Вацлавом терпеть не можем и не станем. Именно поэтому. Мне надоела напряженность, которая идет от него по всему континенту. Мне надоели синтетические наркотики, которые расползаются по Европе. Надоели его ган-трейдеры [40] с беларускими дипломатическими паспортами. Надоели без толку пасущиеся в Варшаве и Праге «гоп-позиционеры», которые ни хрена не в состоянии сделать. Надоели чучмеки с беларускими бумагами, которые вроде беженцы, и которых наши соседи не могут отправить назад, – нельзя, бесчеловечно, потому что в Беларуси «тоталитаризьм». Знаешь, что было на следующий день, как я тебя проводил? Я вышел к своей машине в городе, прямо возле Раднице [41] , а вокруг нее ходят два набриолиненных чучмека и восхищенно цокают языками. Понравилось им. Я, Вань, такую же хочу! Когда мы их тряхнули, то выяснилось, что у них в Минске «цветочный бизнес», а сюда они туристами приехали. А визы им в Польше поставили, потому что у них в Белостоке тоже «цветочный бизнес».

– И что дальше?

– Что?! Ничего. Мне нравится протоплазма, – усмехнулся Майзель усмешкой абсолютного оружия [42] . – Я, когда их увидел, даже зажмурился сначала. Думал, мне это снится. Нет, наяву.

– А что в этом...

– Их здесь не может быть, – резко наклонился Майзель к Татьяне. – Это моя страна. Это моя земля. Чучмек, ступивший на мою территорию, – покойник. И тот, кто его пустил, – тоже покойник. Они сюда приехали, чтобы и здесь свой вонючий «цывыточъны бызынэс» устроить.

– А где цветы покупать?!

– В Нидерландах. Они их там сами, кстати, тоже покупают.

– Ну, увидели бы, что не получается, и уехали бы.

– Нет. Так просто, к сожалению, не выходит. Если просто сидеть и ждать, приедут еще. И замутят «бызынэс». Потом приедут их дядюшки, тетушки, племянники и двоюродные братья первой жены дедушкиного соседа. А потом потребуют себе – согласно общечеловеческим ценностям – культурную автономию. Их культурная автономия – это мечеть посреди Староместской площади. И зайти туда будет нельзя, потому что нечего неверному делать в доме, где молятся правоверные. А потом и на площадь нельзя будет шагу ступить. А потом в городе станет черно от галабеев [43] и хиджабов [44] . И вместо Праги будет Чучмекистан. А вот это вряд ли. Черта с два, Таня. Это уже есть в Марселе. А здесь – не будет. Никогда. А потом мы их и из Марселя попросим. Прямо в море. Моментально – в море. Обязательно.

– Это ты из-за двух... чучмеков так взбесился?

– Это прощупывание. Постоянное прощупывание. Везде. И по периметру, и здесь, в самом сердце нашей крепости. Такое мы не можем проглотить. И они уехали назад...

– В виде тушенки, – усмехнулся Корабельщиков.

– Андрюшенька!

– Обязательно. Когда настанет срок, мы сами туда придем. И посрываем платки ко всем чертям, и научим, и вылечим. И заставим. Но здесь – здесь им не место, Таня. Каждый должен жить у себя дома.

– А евреи тебя не раздражают? Те же сатмарские хасиды, например?

– Раздражают. Но их здесь нет. Это раз. И они тихонько очень себе болеют. Это два. И дома настоящего у них нет. Это три. Вот будет – тогда и вернемся к этому вопросу.

– Но раздражают.

– Обязательно. Я суров, но справедлив, – Майзель усмехнулся. – Я считаю, что этот покрой мундира устарел бесповоротно. Конечно, они меня раздражают. Но все равно, ребята, – они с этой стороны. С нашей. Не с той. И это – главное. И потом... Ну, сколько их? А чучмеков?

– Дело не в этом, Танечка, – вдруг подал голос Андрей. – Совсем не в этом. Ты можешь мне поверить, – уж мне-то точно можешь, я точно знаю. Они живут, никого не замечая вокруг. Их мир – внутри, а не снаружи. Им нет дела ни до нас, ни до «чучмеков», ни до Дракона с его страстью всех поставить под ружьё, ни до цивилизации. Они другие. Не из этого мира. Они нас не замечают, есть мы или нет – в их картине Вселенной это ничего не меняет. Почему? Что делает их такими? В чём секрет вечности и неизменной отрешённости от всего? Я никогда не переставал думать об этом. Такой антисемитизм наизнанку. Какой мундир, Дан? Они никогда не поймут, о чём ты. Их можно убить, можно сжечь заживо, но заставить признать твою правоту невозможно. Их нельзя убедить или переделать, их просто не станет совсем, а большего ты не добьёшься.

Майзель смотрел на Корабельщикова, улыбаясь во всю свою драконью пасть:

– Ты прав, дружище. Ты прав, – и даже сам не ведаешь, насколько. И поэтому тоже. Это чучмеки хотят всех причесать под себя. Уравнять в дерьме. А вот это вряд ли. Это Европа, это наследие Цезаря Августа и Византии, это земли славян и Священной Римской Империи. Это принадлежит нам – не им. На вечные времена. Dixi [45] .

– И вы поэтому так вызверились на албанцев?

– Таня! Сербы даже османам не сдавались. А тут какая-то рвань решила полстраны себе оттяпать под вопли «правозащитников». И пол-Македонии в придачу. Сейчас, дорогие. Как говорят в Одессе – два белых и третий, как снег.

• Предыдущая
• 21/144
• Следующая