Джентльмен-капитан (ЛП) - Дэвис Дж. Д. - Страница 4

Моя мать, облачённая, как всегда, в чёрные траурные одеяния, отвлеклась от созерцания очага. Возможно, она была достаточно хорошо знакома с острыми насмешками Корнелии, чтобы знать — пришло время направить враждующую родню Ван–дер–Эйде в более мирные воды.

— Скажите, Корнелис. Ваши родители здоровы?

Корнелия сосредоточила взгляд ясных карих очей на особо волнующем кусочке каплуна в своей тарелке, потом взяла нож и принялась за дело, не зная пощады. Даже будучи ребёнком минейра и фрау Ван–дер–Эйде из Веере в Зеландии, жена беспокоилась о них меньше, чем моя мать. Корнелис Ван–дер–Эйде–младший задумался над вопросом, как будто это была сложная навигационная задача.

— Йа, миледи Рейвенсден, они в добром здравии. Отец собирается стать бургомистром Веере в этом году или в следующем. Матушку беспокоят катар и подагра, но в остальном…

— Как и всех нас, Корнелис, в нашем–то возрасте — ответила моя мать, пресекая дальнейшее обсуждение симптомов фрау Ван–дер–Эйде со всей присущей ей любезностью.

Она не отличалась терпением, даже когда была самой стройной и яркой красавицей при дворе, теперь же — с согбенной артритом спиной и негнущимися пальцами — не прощала слабостей никому. Моя матушка посмотрела на своего зятя, слегка склонив голову набок, в манере, обычно приберегаемой для особо нудных арендаторов или для Корнелии. Тот редкий и желанный случай, подумал я с горечью, когда они могут сосредоточить общий огонь на госте, вместо того чтобы обмениваться колкостями друг с другом. Мгновение она хранила молчание, потом взглянула в свою тарелку и, очевидно, решила, что осталась лишь одна тема для разговора, способная удержать его от возвращения к флоту, политике или семейству Ван–дер–Эйде.

— Каплун вам по вкусу, смею надеяться?

Само собой, мнение зятя о каплуне её нисколько не интересовало. Хотя мать никогда не озвучивала своих взглядов, я подозревал, что почти с первых минут она сожалела, что позволила младшему сыну взять невесту из этого рода бюргеров.

Рождённый от отчаяния и нужды Квинтонов в беспросветные дни изгнания, брачный контракт обеспечил семье Ван–дер–Эйде кровное родство с английской аристократией, позволив чуть с большей гордостью прогуливаться к собору в Веере каждое воскресенье. По правде говоря, мне досталась такая милая, остроумная, музыкальная и преданная супруга, совершенно не похожая на своих родителей и брата, что иногда у меня возникало невероятное предположение, будто фрау Ван–дер–Эйде наставила мужу рога с каким–нибудь экзотическим заморским наёмником, случайно проезжавшим через Веере осенью 1638‑го по пути на войну. Однако, хоть я и был полностью доволен Корнелией, Квинтоны так и не получили обещанного за ней доброго приданого, которое сильно поправило бы жалкое финансовое положение моей семьи. При всей своей мещанской невозмутимости, Корнелис Ван–дер–Эйде–старший оказался на удивление уклончив в этом деле. Речь всегда заходила о каких–то неясных проблемах на страховой бирже в Амстердаме или о трудностях с грузом из Смирны. Либо, в другой раз, из Батавии.

По–видимому, незнакомый с сомнениями хозяйки Корнелис Ван–дер–Эйде некоторое время подозрительно изучал то, что осталось от его порции каплуна, и просветлел, когда правильный ответ возник в его голове.

— Конечно, миледи. Как и всегда, трапеза в Рейвенсден–Эбби достойна короля.

Престарелый дворецкий Рейвенсдена Сэмюел Баркок, долговязый пуританин, занимающий пост за спинкой кресла моей матери, позволил себе тень улыбки. Похвала храброго и благочестивого капитана Ван–дер–Эйде в течение часа достигнет ушей поварихи и экономки аббатства, миссис Баркок, а назавтра об этом будет сплетничать всё молитвенное собрание Бедфорда. Я мысленно поздравил недалёкого шурина, которому хватило–таки ума за два предыдущих визита усвоить этикет нашего дома, предписывающий бессовестно врать о жёстком, холодном и пересушенном мясе, неизменно поставляемом кухней.

Старина Баркок собрал тарелки так быстро, как позволяли ему древние ноги и нетвёрдые руки, проигнорировав вялое предложение помощи от Элиаса, идиота, по странному капризу нанятого Корнелисом в качестве слуги. Пока Баркок ковылял в направлении кухни, минимальный запас добрых манер за английским столом, присущий Корнелису, пришёл к своему неминуемому и скорому концу; что поделать, он всего лишь сын алчного нидерландского лавочника.

— Итак, Матиас, — сказал он, поворачиваясь ко мне, — у тебя нет шансов на новое командование?

Недовольная гримаса Корнелии не была замечена братом. Я же ответил так любезно, как сумел:

— Назначения на экспедиции нынешнего года давным–давно розданы, Корнелис. Почти все корабли сейчас в Средиземноморье, составляют флот адмирала Лоусона против корсаров, пока лорд Сэндвич вступает во владение Танжером и везёт домой нашу новую королеву. Я не вижу для себя никаких шансов на командование, даже не потеряй я корабль.

Прекрасная и бойкая Корнелия как обычно взялась защищать меня от самого себя и быстро возразила:

— Ты забыл, брат, что Мэтью не нужно искать нового командования во флоте. Он всем сердцем стремится попасть в лейб–гвардию, и именно на это мы надеемся с тех пор, как король с почётом вернулся на трон. Выйти в море — это последнее, чего Мэтью стал бы желать или пытался добиться.

Это была правда, хотя я в моей памяти ещё свежи были слова: «Научите меня морю, мистер Фаррел».

— Его брат, граф, использует сейчас всё возможное влияние на своего друга короля, чтобы добыть Мэтью положение в гвардии, где ему самое место, — продолжала Корнелия. — Это будет подходящее занятие для человека высокого происхождения, подальше от всех этих раскачивающихся людей со странными разговорами о канатах, парусах и румбах.

Матушка подняла взгляд от неподатливых останков каплуна и туманно сказала:

— Конечно же, мой дорогой Корнелис, ваша сестра не хотела проявить неуважение к выбранным вами профессии и обществу. В Нидерландах сын будущего бургомистра Веере может стать капитаном великого флота, внушающего страх и зависть всему миру. У нас, однако, флот — не место для джентльмена и роялиста. Командование получают капитаны, служившие при Кромвеле, этом воплощении дьявола. Если бы король сделал военный флот достоянием исключительно людей нашего круга, подобно армии, служба в нём сына вполне меня устроила бы. Но сейчас — нет.

Пусть они спорили бы обо всём в этом мире, Корнелия быстро научилась чувствовать, когда произнесено последнее слово и следует сменить тему разговора, поскольку дальнейшее обсуждение неприемлемо. Брат, отстающий от неё как в опыте общения с вдовствующей графиней, так и в здравомыслии, ломился дальше, не замечая опасности.

— Тогда зачем, миледи, король назначает этих демонических капитанов и ставит над ними таких адмиралов, как Сэндвич и Лоусон, которые, как всем известно, служили Кромвелю и его Республике? И разве люди высокого происхождения, как вы их называете, не возглавляли ваш флот во времена прежних королей и королев? Взять, к примеру, хоть дедушку Матиаса.

Я приготовился к взрыву материнского высокомерия, её лицо стремительно наливалось пламенем. Две темы, и только две, неизменно вызывали такую реакцию.

Первой была казнь светлой памяти короля Карла I, святого великомученика, в честь которого она зажигала немыслимое количество свечей в каждую годовщину его рождения, смерти и в некоторые другие дни года, связанные с этой священной персоной.

Вторым был её свёкор, мой дед и тёзка Мэтью Квинтон, восьмой граф Рейвенсден. Он находился сейчас здесь, за её спиной. Огромный портрет, написанный на восьмидесятый день рождения графа самим Ван Дейком, висел на восточной стене просторного зала точно за спинкой кресла графини — чтобы она могла есть, ни разу не взглянув в лицо старику. Вот он, облаченный в нагрудник и подбоченившийся в попытке выглядеть на сорок лет моложе, безнадёжно проваленной благодаря раздутому самолюбию: он нанял величайшего художника тех времён, безошибочно подметившего каждую морщинку. Этот человек покорял моря с Дрейком, Хокинсом, Рэйли и им подобными, был любимцем лондонской черни и завоевал сердце самой королевы Бесс, легенды о нём все детские годы вколачивали мне в голову.