Джентльмен-капитан (ЛП) - Дэвис Дж. Д. - Страница 17

— Мой брат имел честь служить его величеству не меньше пятнадцати лет, — сказал я, — с тех пор как они вместе были в изгнании.

— Именно так, мой милый Мэтью. И без сомнения, ваш благородный брат обладает значительным влиянием на его величество, так сказать, его рекомендации имеют немалый вес, верно?

Так вечер и продолжался, в не слишком тонких попытках Джаджа заручиться милостью рода Квинтонов для продвижения своей карьеры. Ему были интересны связи моего зятя Веннера Гарви кое с кем из важных людей в парламенте. Он пришел в восторг от моих рассказов о короле (история о несдержанной собачке заставила его реветь от хохота) и о герцоге Йоркском. Час или более того я отбивался от Джаджа, стараясь не оскорбить его пышного гостеприимства.

Всё это время Натан Уоррендер с хмурым лицом сидел чуть в стороне. Воспользовавшись мгновенной паузой в бесконечном потоке раболепия Джаджа, я попытался втянуть лейтенанта в разговор:

— Вы прежде были капитаном корабля, мистер Уоррендер?

Я знал, что сокращение флота после заключения мира с Нидерландами и Испанией вынудило многих хороших капитанов искать назначения на более низкую должность. Парочка моих знакомых кавалеров, молодых людей вроде меня, обнаружили, что командуют лейтенантами, штурманами и боцманами вдвое старше себя: матёрыми республиканцами, бывшими капитанами огромных кораблей в голландской войне. Одна байка, обошедшая все кофейни Лондона и почитавшаяся святой истиной, гласила, что капитан, разгромивший великого адмирала ван Тромпа, стал ныне коком на корабле четвёртого ранга и готовил худшую тушёную говядину во флоте.

— Нет, сэр, — неловко ответил Уоррендер. — Я был капитаном в армии. Армии нового образца.

— Уоррендер, — продолжил Джадж, — один из армейских, приведённых во флот генералами Блейком и Дином, чтобы научить моряков попадать в цель при стрельбе из пушек. И, конечно, чтобы привить нам крепкую дисциплину, которой славится армия.

Это объясняет спутников Уоррендера, подумал я: бывшие солдаты, по–видимому, взятые прежним офицером в море в качестве слуг, чтобы найти им какое–то занятие и спасти от трущоб, где столь многие из них оказались.

— Так значит, вы были капитаном артиллерии, мистер Уоррендер? — спросил я.

— Нет, сэр, не сразу. Поначалу я командовал конницей.

Холодок, пробежавший по моей шее, называйте его инстинктом, если желаете, заставил меня спросить:

— Сражались ли вы при Нейзби, капитан Уоррендер?

— Так точно, сражался, капитан Квинтон. — Впервые Натан Уоррендер посмотрел мне в глаза. Он умолк, будто размышляя, сказать ли больше. Наконец, принял решение и продолжил: — Я находился на нашем левом фланге, то есть, на левом фланге парламентской армии, под командованием генерала Айртона. Я встретил атаку принца Руперта, сэр. В жизни не видел лучшего зрелища. Они были неотразимы, с огромными, бьющимися на ветру перьями на шляпах. Они миновали драгун Оки, не обращая внимания на их огонь. А потом обрушились на нас, будто несущаяся галопом стена. У нас не было шанса, ни единого.

— Мой отец погиб в этой атаке, капитан Уоррендер, — проговорил я как во сне наяву.

— Знаю, сэр, я видел его смерть.

Наступила глубокая и жуткая тишина. Я взглянул на Джаджа, его лицо было непроницаемым.

— Он славно умер, ваш отец, — наконец заговорил Уоррендер. — Один из храбрейших поступков, виденных мною. Если бы люди Руперта последовали за ним, а не за своим никудышным принцем, вы бы в тот день выиграли войну, капитан.

В светских кругах больше не принято было упоминать о войне или говорить о «ваших» и «наших», по крайней мере, в светских кругах, куда входили одновременно люди и с одной, и с другой стороны. Эта тема оказалась среди многих других, встречаемых на лондонских обедах с отвращением, которое ранее постигло бы невежу, пустившего ветры. Но Натан Уоррендер явно был из тех, кому наплевать на подобные тонкости. Спустя годы я читал, что Оливер Кромвель однажды так описал идеального офицера: «Это обыкновенный, просто одетый капитан, который знает, за что дерётся, и любит то, за что дерется». Натан Уоррендер был олицетворением этого простого капитана и говорил с прямолинейной честностью. Конечно, Джадж пришёл в ужас при мысли, что критика принца Руперта его лейтенантом станет через меня известна в Уайтхолле. Ему было невдомёк, что я оказался бы последним человеком на земле, кто предал бы кого–нибудь этому двуличному принцу, даже если бы Уоррендер не произнёс только что превосходнейший комплимент моему отцу из всех, что я слышал.

Гораздо позже, когда я облокотился на поручень, чтобы не упасть в шлюпку «Ройал мартира», Джадж сказал мне на ухо:

— Спокойной ночи, мой милый капитан Квинтон. Счастливо возвратиться на «Юпитер». — А потом, ещё тише, потому что Уоррендер стоял на шканцах: — Надеюсь, что хм-м… неучтивость моего лейтенанта не испортила вам вечер?

— Напротив, капитан Джадж, — ответил я настолько трезво, как только мог. — Я оценил прямоту капитана Уоррендера и честь, оказанную им памяти моего отца. Я бы не хотел, чтобы он как–то пострадал из–за этого.

Годсгифт Джадж странно посмотрел на меня, будто за маской мертвенно–бледного грима происходила внутренняя борьба.

— Даю вам слово, сэр, — кивнул он наконец, — как один королевский капитан другому.

Следующим утром я проснулся поздно: ни шумная уборка палубы, ни корабельный колокол, сообщающий о смене вахты, не смогли вывести меня из бесчувствия, вызванного щедростью Джаджа и его отличным вином. Я сонно потянулся к отзывчивому телу Корнелии, думая, что нахожусь в широкой и уютной постели в Рейвенсдене, но наткнулся на грубые деревянные доски и резко сел. И тут же был ошарашен запахами — зловонием, безошибочно свидетельствующим о моём нахождении под палубой военного корабля: старая древесина; новая древесина, где старая уже пришла в негодность; пакля, не дающая воде проникать между стыками досок; извёстка, не дающая червям проникать в паклю; пороховой дым, въевшийся от многих бортовых залпов; табачный дым; трюмная вода в бесконечных вариациях затхлости и, превыше всего, зловоние от ста тридцати человек, даже при строгом королевском запрете облегчаться между палубами. Корабль пятого ранга — не левиафан: в нём всего восемьдесят футов в длину и двадцать пять в ширину, и размещение стольких людей в таком тесном пространстве не предоставляет тишины и уединения даже для капитана. До меня доносились обрывки разговоров на палубах сверху и снизу, и, лёжа в тепле и уюте своей койки, я с улыбкой слушал пустые сплетни.

— И твоя жена тоже ложилась под старину Харкера, вместе с половиной женщин в Корнуолле и в Портсмуте…

— Нет, то были твои сестра и мать, как я слышал…

И тут я уловил шёпот, пронзивший меня насквозь и заставивший разом вспотеть.

— Да, «Хэппи ресторейшн». Вся команда, говорят. Ох уж эти джентльмены–капитаны, мальчишки. Ничего не знают о море и гордятся этим к тому же. Будь они прокляты за их чванство, но стоит тебе только плюнуть — сразу шкуру сдерут…

— Говорят, он обделался от страха на палубе «Ресторейшн», а потом отдал приказ, пославший корабль не в ту сторону, прямо на скалы, потому что не мог отличить правый борт от левого…

— Харкер убит? Да никогда! Это всё ползучая сыпь — видал такую однажды в Аликанте. Часто у испанцев бывает, эта ползучая сыпь. Какая–то старая портсмутская шлюха его наградила, помяните моё слово…

— Мэтью Квинтон, да? Ну, ребята, скоро увидим, взял ли он хоть чуток от отца и деда…

Я повернулся на бок и застонал, проклиная грохот десяти конных полков в голове, даром предоставленных мне с вином капитаном Джаджем и его щедростью. Неловко натягивая одежду, я смутно вспоминал, как вернулся на «Юпитер» и как Вивиан неохотно, но нашел одеяла, которыми для меня застелили оказавшуюся на удивление удобной койку Джеймса Харкера. Молиться о встрече с Финеасом Маском было новым и непривычным ощущением, но сидя в уборной на кормовой галерее, личном месте облегчения капитана, я мечтал о скорейшем прибытии старого разбойника с моим имуществом.