Гнилые холмы (СИ) - Серяков Павел - Страница 17

Старуха выбежала из избы и, схватив внука за ухо, потащила его в дом. Рейн приметил это. Парень приметил и то, с каким спокойствием на него смотрит группа деревенских мужиков. Смотрят так, словно знают, что делать, и чувствуют за собой силу. «Приходя в деревню, оглядывайся по сторонам. Ты не можешь знать, о чем шепчутся эти выродки за твоей спиной, – учил Рейна Горст, – но вот, что ты знать обязан: даже самый преданный пес может отгрызть хозяину руку, а у страха срок жизни не в пример короче». Рейн отвязал уздцы от столба и поправил съехавшие в сторону ножны.

Так бывает, когда, приметив одну крохотную ложь, вытягиваешь наружу целый ком обмана. Теперь он не думал ни о чем, кроме идущего к нему старика, ни о чем, кроме стоящих в тени амбара мужиков. Младший секутор не спрашивал себя, отчего вдруг деревенские попрятались по домам. Ивы всеми силами пытались произвести впечатление обычной  Оддландской деревни, но данное состояние Ивами было утрачено.

– Господин выжлятник, – обратился к Рейну староста, – чего ради пожаловали?

Рейн выставил перед собой руку и прорычал:

– Всяко не с тобой обжиматься. Стой, где стоишь.

Лешек стянул с плешивой башки шапку и по-халдейски улыбнулся.

– Ваша лошадка устала, да и Вам вода бы не повредила.

– Обойдусь. Я здесь, чтобы поговорить.

– Так задавайте, господин выжлятник, – старик перехватил направление взгляда своего собеседника и кивнул. – Вы не глядите на моих ребят, господин выжлятник. Люди напуганы, а с тех пор, как мужики бежали из Подлеска, – старик выдохнул и горько покачал головой, – собака его разбери, откуда теперь беда придет.

Рейн замер. Дело было отнюдь не в том, что старик принялся отвечать на еще незаданный вопрос. Не в том, что старая паскуда изображала страх, но не испытывала этого чувства. Отнюдь не в этом. По-осеннему прохладный ветер сменил направление, и со стороны клятого амбара, со стороны мужичья, каждого из которых следовало выпороть лишь за то, что те не отводят от секутора своих глаз, потянуло кислятиной. Слабый запах, еще не обретший силу, не превратившийся в зловоние, исходил из того амбара.

– Вас интересуют мужики, что третьего дня по реке сплавились… Вы же их ищете?

– Не твое собачье дело, – гаркнул Рейн и лишь потом понял, что потерял контроль над голосом. – Не твоего ума дело, – повторил он.

Мерзкая собачья улыбка под седыми усами. Взгляд с хитрецой. Лешек говорил медленно, словно повторяя за кем-то:

– Вам амбарку показать? Так смотрите на нее, господин секутор. Мы там порося закололи. К празднику готовимся.

Младший из людей Горста чувствовал, что над ним издеваются. Рейн сделал шаг вперед и наградил старика звонкой пощечиной. Не раздумывая, ударил старосту в грудь, и, стоило тому согнуться в три погибели, выхватил меч, и направил его на группу деревенских.

– Стоять, курвино племя!

Только сейчас Рейн увидел в руках мужичья цепы да веревки.

– Стоять! – прорычал он и был уверен, что его услышали.

– Браты! – вскрикнул староста и поднял к небу руку. – Зибор!

Один из деревенских вышел вперед. Он был безоружен, или так только казалось.

– Отец?! – прокричал он. – Вяжем суку?

Рейн схватил Лешека за волосы и приставил к его горлу лезвие.

– Ты еще не понимаешь, – откашлялся старик, – ты яришься, а не разумеешь одного.

Рейн промолчал.

– Ты токмо одно знай. Пока ты Хозяйке не враг, у тебя и в Ивах врагов нету.

– Что ты несешь?!

– Тебе бы с Витом погутарить, да занят он. Позже приходи. Завтра по утру мы праздновать начнем и к любви хозяйской приобщимся. Приходи. Тебе тут рады будут, а покамест проваливай. Парням моим остыть надо.

Рейн поглядел на деревенскую арку.

– На всех не хватит, – прошептал он, – мы вас, сук, по очереди на ней вздернем.

– Ваша воля, – староста улыбнулся, – а пока нам надо приготовлениями заняться, а вам обдумать о том, принять хозяйскую любовь или разделить участь дружков. Уезжайте пока, господин секутор. Вам тут до появления Вита быть опасно.

– Я вернусь не один, – Рейн убрал меч в ножны и пинком оттолкнул от себя Лешека, – тогда ты мне и расскажешь, сука седая, и про беглецов из Подлеска, и про Вита, про амбар и про все на свете расскажешь. Понял меня? Вернусь не утром, затемно вернусь. Это я тебе обещаю.

Лешек вытер кровь, сочащуюся из разбитой губы. Попытался подняться на ноги. Старик глядел на прекрасных дев в дымных одеждах, и те одобрительно кивали ему.

– Ты славный человек, – прошептала Покинутая.

– Ты правильно все сказал, – согласилась Возлюбленная.

– Ты достоен любви Матушки. Она позволит вам сотворить у себя  Холм. Мы скажем, как, и ты сам принесешь первую жертву. Мы сами выберем и приведем тебе агнца. 

Когда Лешек отворил двери амбара, он улыбался.

– Этот выжлятник не враг нам, – произнес староста. – Он покамест не разумеет, что ближе нас и роднее ему на всем белом свете и нет никого.

Мужчины пристально глядели на предводителя. Не каждый из них понимал, что происходит, но каждый верил проповедям Вита и ждал грядущих перемен с содроганием сердца. В тот день, когда старый проповедник вернулся из пролеска и объявил о скором избавлении от лживой власти Отца Переправы, над своими душами все без исключения жители Ив почувствовали присутствие чего-то великого, доброго и заочно любящего каждого из них. Ни одна служба, ни один церковный праздник не приносил в их изможденные рабским бытием умы той благодати, какую дарили речи старика, сотворившего в пролеске Холм.

– Дедушка Лешек, – обратился к старику мальчишка с изувеченной кистью, – а руку мою исцелить получится?

– Ежи. Кто позволил тебе прийти сюда?

Мальчик виновато опустил голову, он не знал, как сообщить о том, что стоило пришельцу покинуть Ивы, в его дом явились ангелы, которых обычно малюют на стенах храмов и церквей. Он не знал, как сообщить о том, что ангелы взяли его за руку и привели к амбару, и просто последовал совету. Сказал то, что ему было велено сказать и не более того.

– Дедушка Лешек. Я агнец, которого вы ждете.

Лешек встал на одно колено и прижал к груди мальчишку.

– Бать, – нахмурился Зибор. – Бать. Ты чего, бать?

По щекам старика текли слезы. Дрожащий от ужаса и позднего осознания происходящего старик прошептал: "Беги из деревни, сынок. Беги и никогда не возвращайся в Ивы", – он готов был поклясться всем на свете, что именно это он и собирался сказать, но слыша звук собственного голоса пришел в отчаяние:

– Ежи. Я обещаю. Завтра к полудню твоя рука будет исцелена.

– Не делай так больше, – зло бросила Скорбящая.

– Иначе ты... – продолжила за сестрой Возлюбленная.

– Разгневаешь Матушку, – завершила за сестер Покинутая. 

Тыльной стороной ладони Вит вытер со лба пот.

– Ну, что, сынок, – сказал он и, откупорив первый бурдюк, огляделся по сторонам, – благоухает сок материнский. Не устану вдыхать.

Старик отхлебнул и поморщился. Проглотить варево даже он был не в силах. Сестры смогли исправить его убогое человеческое восприятие, но вот желудок… Желудку соврать пока не выходило.

– Не достоин я вкушать сей напиток. А, Горст. Ты-то напьешься сполна. Завидую тебе…

Свет закатного солнца вспорол линию горизонта. Надвигающаяся ночь несла с собой уже не летнюю прохладу, а настоящий холод.

– Чего притих, а, выжлятник?

Вит вылил в чрево колодца смрадную жижу и аккуратно положил бурдюк на землю. Сестры нашептали старику о том, что один из выжлятников не смог принять предложение Матушки. Сестры говорили, что некто Аарон явился на зов с оружием в руках. Вит знал, что позади него находится человек, не достойный любви Царицы. Человек, годный лишь на то, чтобы принести себя в жертву и дать сему Холму смысл.

Горст не отрывал глаз от пламени костра. Казалось, что он просидел вот так, не шевелясь, весь день. Старший секутор не испытывал страха, он уже принял свою судьбу и был согласен с тем, что с заходом солнца он предстанет пред той, кого называют Матушкой, Царицей, но чаще Хозяйкой. В какой-то степени Горст даже был счастлив, ибо его существование наконец обрело смысл.