Феникс (ЛП) - Рейн Энтони - Страница 3

— Вот список класса, — говорит он.

— Хорошо, спасибо, — справляюсь с собой я.

Из-за нервов во рту сухо, я сглатываю тяжелый ком слюны. Жду пару минут, затем прочищаю горло. К счастью, ученики понимают это как указание заткнуться.

— Меня зовут мисс Паунд, и я стану вашим новым учителем истории, — начинаю я.

Парень в центре комнаты поднимает руку. О, ну супер, вопросы. А я-то надеялась, что они просто притихнут и позволят мне провести урок без помех.

— Да? — хрипло спрашиваю я.

— А что стало с тем старым мучителем, Торнтоном? Он уже решил уйти на пенсию?

Остальные мальчишки смеются, как бы намекая: “Он не смог с нами справиться, поэтому и ушел!”. Очень сомневаюсь. Это место не похоже на одно из тех, где ученики жесткие в обращении с учителями. Влияние таких учебных учреждений я испытала на собственной шкуре, пока училась сама, а эта школа так далека от них, будто находится на другой планете.

— Да, сейчас он на пенсии, — наконец отвечаю я и, пока не поднялось больше рук, начала перекличку.

Ни разу не позволяю себе заикнуться. Мне удается продержаться на первых двух уроках, а потом у меня ранний перерыв. Я иду в учительскую и делаю себе чашку чая с избытком молока и сахара. Его тепло успокаивает меня.

Я обдумываю прошедшие полтора часа своего преподавания, и все, кажется, словно в тумане, будто с самого начала все шло как по маслу, говорить было просто. Я забыла о том, сколько подростков смотрят на меня, и даже смогла с кем-то встретиться взглядами.

Пока я пила чай из огромной кружки, мужчина-учитель возрастом под тридцать подходит ко мне и предлагает руку. Его волосы полностью мелированы в блонд. Из-за этого я чувствую легкую неприязнь к нему, но совсем легкую — пока.

— Тим Гейл, физика, а вы? — спрашивает он, пожимая мне руку.

— Ева Паунд. Я новый учитель истории.

— Да, я так и подумал. Как тебе у св. Павла?

— Пока хорошо, — отвечаю я, делая еще один глоток чая.

— Очень хорошо. О, а вот и Аника. Учитель немецкого. Представлю вас. — Эй, Аника, сюда!

Аника высокая и стройная, с приятным лицом и почти исчезнувшим немецким акцентом. Она вежливо мне улыбается и спрашивает, как я.

— Ох, Ева, ты должна пойти с нами к Монтгомери в пятницу, чтобы выпить, — прерывает Тим. — Большинство наших молодых сотрудников приходят туда на выходные, — с ухмылкой продолжает он, снисходительно указывая на мужчину с седыми волосами и очками с толстыми линзами на другой стороне учительской.

“Я бы лучше поговорила с ним, чем с тобой”, — думаю я.

— У Монтгомери? — спрашиваю я его.

— Это паб в городе. Серьезно, ты должна прийти. В эти выходные я планирую абсолютно нажраться. Будет сумасшедше-весело!

Подавляю гримасу и улыбаюсь. Я напоминаю себе, что должна показаться приятной. Хочу, чтобы люди думали, будто я нормальная. Единственное знание о пьянстве получено от матери, которая пила до ступора большую часть моего взросления. По сути, она была несчастной, и алкоголь позволял ей забыть собственные страдания.

— Нуу, я могу к вам присоединиться, — говорю я натянуто любезно.

Теперь Тим смотрит на меня.

— Ты кажешься очень молодой, чтобы уже преподавать. Сколько тебе, говоришь? — Он удивленно выгибает бровь.

— Я не говорила, — отвечаю я. — Мне двадцать четыре. Это моя первая настоящая преподавательская должность. Несколько месяцев назад закончила обучение.

— Первая работа. Какая удача. А я проработал пару добрых лет, прежде чем добраться сюда.

— Да, думаю, это удача, — отвечаю я, не углубляясь в тот факт, что я получила эту работу, только потому что Гарриет написала мне блестящую рекомендацию перед смертью. — Если вы не возражаете, я лучше вернусь в класс. Следующий урок начнется с минуту на минуту.

— Да, конечно. Тогда, может, увидимся за ланчем?

— Может быть.

На третьем уроке я начинаю немного нервничать. На мгновение по ошибке смотрю в глаза сидящего прямо передо мной и зависаю на добрые тридцать секунд. Этого недостаточно, чтобы кто-то заметил, но меня вышибает из колеи, и остаток дня проходит не так хорошо, как утро, но я все равно прорываюсь.

Вгрызаясь в бутерброд с тунцом и кукурузой за обедом, я вспоминаю время, когда мы с Гарриет делали чучело для ее огорода. Это было странно. Ей же нечего защищать. Она просто твердо уверилась в том, что мы сделаем чучело, потому что его у нее никогда не было, и ей нравилась угроза, исходящая от них. Она сочувствовала тем людям, которые ни разу не видели чучел.

— Ну, если на него посмотреть, — с озорством говорила она, — неужели ты бы ни на секундочку не испугалась?

Я согласилась: да, испугалась бы. Есть что-то в этом старье, что люди считают жутким. Гарриет говорила, что, всякий раз выглядывая в окно и видя чучело, она всегда на секунду пугалась, потому что думала, что посреди поля стоит человек и наблюдает за ней. Но потом она вспоминала, что это всего лишь пугало. Ей нравился момент страха, любила повторять она. Из-за этого она вспоминала, что может чувствовать такие бодрящие эмоции.

Позже по дороге домой я качу велосипед сбоку и просто гуляю, так как день выдался погожий. На обочине дороги цветут нарциссы, и я срываю один, чтобы принести домой. У меня нет вазы; пройдет день или больше, прежде чем доставят мебель, но я поставлю его в банку с водой, и цветок станет моим единственным другом в пустом коттедже.

Останавливаюсь у маленькой бакалейной лавки у дороги и покупаю еду на ужин. Продолжаю прогулку, повесив пластиковый пакет с продуктами на руль велосипеда и свободно размахивая нарциссом, и забываю, что уже почти пришла, когда прохожу мимо принадлежащего Фениксу дома.

Слышу слабый звук распахнутой двери и громкие шаги по подъездной дорожке, но я слишком погружена в мечтания, чтобы это заметить. Прежде чем это понимаю, внезапно останавливаюсь. Передо мной стоит мужчина. Подняв взгляд, узнаю лохматые, но аккуратно стриженые каштановые волосы. Глаза у него карие, почти черные, и сейчас они горят.

Лоб нахмурен, на лице враждебность. В его руке я вижу смятую бумажку. Он яростно бросает ее к моим ногам и уносится прочь. Я поднимаю бумажку. Поэма.

Я ничего не говорю, но щеки мои быстро окрашиваются в красный. Спотыкаясь, спешу в коттедж и захлопываю за собой дверь, прислоняюсь к деревянной раме, тяжело дыша и уговаривая себя больше так не делать. Взгляд его карих глаз пугал.

Проблема в том, что есть в Фениксе что-то, что побуждает меня попробовать снова, не важно, как меня напугал его взгляд и как велика вероятность повторного отказа.

Сегодня пятница, и я чувствую облегчение из-за приближающихся выходных. Так много нового. Ученики в школе не приняли меня с распростертыми объятьями, но и не подвергли меня тем пыткам, которым я была свидетелем в свои собственные школьные дни, и за это я благодарна.

Когда я выхожу из школы после долгого дня преподавания, меня останавливает Тим и берет обещание прийти к Монтгомери сегодня вечером и выпить. “Общение”, — напоминаю я себе. — “Вот что делают нормальные люди”. Это должно быть легко и весело. И из-за этого я не должна покрываться липким потом или сильно тревожиться, поэтому решаю не чувствовать ту нелепую химию, которую так хочет чувствовать мое тело.

Мой вечер продолжает сливаться в водосточную трубу. Приехав домой, я обнаружила, что мой сад завален мебелью, доставки которой я так ждала. Боже. Мой. Эти идиоты просто свалили ее здесь и уехали. Как, черт возьми, я затащу все это в коттедж? Даже если кое-как справлюсь с мебелью, пианино мне не поднять никогда.

В момент полного безумия я разочарованно кричу в полную силу. Пинаю горшок с цветком и сажусь на землю, чтобы подумать, что же мне дальше делать. И секунду спустя вижу застрявший в дверном проеме клочок бумаги. Встав, я подхожу ближе и достаю его.

Он гласит:

Дорогая мисс Паунд,

Вас не было дома, чтобы впустить нас в дом и позволить нам должным образом расставить мебель, поэтому с разрешения вашего соседа мистера Феникса Смита мы оставили ее на улице для вас.