Терем-теремок
(Юмористические рассказы) - Ардов Виктор Ефимович - Страница 6

— Тебя, Егор Васильевич, пора взять на учет как памятник московской старины, наравне там с царь-пушкой или царь-колоколом. В общем, ты у нас царь-дворник!

И можете представить: вот такого меня на той неделе судили народным судом. За что?.. Ох… за хулиганство. Суд вышел, говорит:

— Слушается дело по обвинению в хулиганстве гражданина Хухрякова. Обвиняемый здесь?

Я говорю:

— Я обвиняемый!

Так все даже закачались. Одна гражданка произносит:

— Первый раз в жизни вижу такого престарелого хулигана!

А другая ей:

— Наверное, этот старикан со своим правнуком на трамвайной колбасе катается…

Ну, судья успокоил народ, говорит мне:

— Расскажите суду, как было дело. Чистосердечно!

Я начал, как вот сейчас вам, а дальше говорю:

— Проживает у нас в доме одна гражданочка. Я ее еще такоичкой вот девчушкой помню. Всегда была симпатичная девочка, потом взрослая выросла, замуж вышла. И муж ей попался культурный товарищ — инженер. И так они любят друг друга: всё, бывало, под ручку ходили. Ухом к уху прижмутся на ходу, а ноги врозь топают…

Другой раз вечером возвращаются откуда-нибудь из театра. А я дежурю у ворот. Ну, поздоровкаешься, спросишь: «Чего сегодня в театре видали?» Они там скажут: «Пиковая мадама» шла или «Охромела Джульетта»…

А вот в прошлом году начальство возьми да отправь этого инженера куда-то за Урал на работу. Да кабы насовсем, он бы и ее с собой взял. А то нет: он, значит, там — за пять тысяч километров от Москвы… А она, как у нас в доме жила, так и живет. Ее Татьяна Александровна звать.

Да… Муж уехал, она себя так соблюдает… Не то что у нас тоже в двадцать первом номере эта живет… как ее?.. ну, да знаете вы ее все… вертихвостка такая… Вспомнил: Распопова!

Эта Распопова уже судом шестого мужа из комнаты выселяет. Как вечер, эта Распопова разоденется — фу ты, ну ты!.. Платье шелковое, не доходя до колен, в крутую обтяжку. Ногти, обмакнутые в сургуч. И туфли новомодные: подошвы, значит, нет, пятки нет, носка нет… заместо их одна чурка, а на чурке бинты. И еще большие пальцы из этой чурки наружу вылезли, ровно кукиши. Чего им там внутри не сидится — я не знаю.

А что у этой Распоповой на лице делается!.. С утра личность вся намазанная румянами, как все равно бутерброд с красной икрой. Брови, щипанные дотла. И по голому месту карандашом загогулины. А ресницы у ней знаете какие? Протезы. Как вот у стариков зубы бывают. Она их на ночь из глаз вылущит и на тарелку свалит. А утром опять поштучно втыкает…

Тут я как-то зашел к ним в квартиру утром, Распопова мне дверь открыла. Я смотрю: у нее в одном глазу штук двадцать грубошерстных ресниц, а другой глаз — еще лысый.

И каждый вечер к этой Распоповой новый охламон в гости приходит. Каждый вечер — другой! Моя старуха принялась их считать, тридцать четыре гаврика насчитала и — тьфу! — плюнула. А они все равно и дальше несчитанные ходят.

А Татьяна Александровна ни сама ни к кому, ни к ней никто. Только мужу в почтовый ящик письма опускает.

А тут недавно дежурю я у ворот, смотрю — она идет, Татьяна Александровна. С мужчиной. Я думаю: «Неужели муж вернулся? Что же это я не знаю?» Но смотрю — идут они не под ручку, а так — от уха до уха метра полтора… Ну, подошли поближе, рассмотрел я его…

Нет, он мне сразу не понравился… Уже одно то, что усики у него, знаете, новомодные, заграничные: к носу — подбрито, к губе — подстрижено, а на губе — словно червяк заполз. Штаны такие узкие и короткие, будто он просунул ногу дальше, чем нужно, сантиметров на двадцать. В плечах ваты — хорошему госпиталю на месяц хватит. И штиблеты — как пожарный автомобиль: красные, на резиновом ходу и на каждом шагу сигнал делают…

Да-а… Подошли они к воротам, Татьяна Александровна говорит: «Вот я в этом доме живу». А он: «Разрешите, — говорит, — вас отвести на самую квартиру…» Она: «Нету надобности, пока!» И разошлись они тут: Татьяна Александровна поднялась к себе на второй этаж, а он зашагал от нашего дома. Только и всего…

Только и всего, граждане, а мне от этого грустно сделалось. Спустился я к себе в полуподвал, смотрю — моей старухи тоже дома нет… Вы понимаете?!

Ну, как моя старуха вернулась домой с пустым помойным ведром в руках, я ей как гаркну: «Ты где это шляешься, а?!» Старуха аж рот разинула… А во рту ни одного зуба не видать! Она говорит: «Ой, Егор Васильевич, я уже отвыкла… ты меня уже годов сорок не ревновал…»

А на другой день я аккурат поливаю из кишки двор и улицу — летом же мы каждый день поливаем, — да, а он идет, этот вчерашний… с червяком… И еще меня нахально спрашивает: «Дворник, где здесь квартира номер четыре?» А в четвертой квартире Татьяна Александровна проживает. Я ему говорю: «Со двора налево — пятый этаж…» Пусть, думаю, хоть на пятый этаж зазря прогуляется.

Он повернул во двор. Штаны на нем белые, утюженные, идет, бедрами виляет. Меня такое зло взяло. Я на брандспойте струю прижал пальцем и прошелся водичкой ему по рукаву и по одной штанине…

Он обернулся, говорит: «Ты что, старый негодяй, делаешь. Я тебя сейчас ударю, от тебя мокрое место останется!» А я думаю: «Какое от меня место останется, еще неизвестно, а ты-то уже наполовину мокрый…»

Ладно. На другой день я опять поливаю, он опять идет. И несет в руках сладкое вино да цветочки… Вы понимаете? Ну, я прямо озверел. Ей-богу! Подумал-подумал и все-таки по евонному личному фасаду рванул полной струей. Он меня и обругать хочет и не может: захлебывается… Только я слышу писк: «Яааа… тебяаа… ааа… ооо… ууу…»

А народ видит — человек на суше тонет. Как утопленник, уже пузыри начал пускать… Ну, кишку у меня вырвали. Я — в сторону. А сам думаю: «Как он теперь в гости пойдет в таком жидком состоянии?»

Наступает третий день. Я опять поливаю, он опять идет. То есть не идет, а крадется: хочет меня обойти сзади, чтобы незаметно. А тут уже дворовые ребята — все друзья мои, — они говорят: «Дедушка Егор, которого ты вчера купал, вот он пробирается…» Я тогда — к нему. А он — от меня. А я — за ним… Так ведь ему легко убегать, а меня кишка не пускает. Сорок метров тяну за собой. Правда, бьет она у меня, как все равно пулемет. Я струю направил, он вбок сиганул. Я за ним вбок. Он — обратно. Я — обратно… Так вот зигзагом начал я за ним охотиться. Посторонних прохожих человек тридцать умыл я своей водицей. Двух лошадей искупал, восемь собак. Одна кошка утопла насмерть.

А он, знаете ли, спрятался за фонарный столб. Ну, я как дал по столбу всей струей! Он только заверещал и упал на мостовую. На мостовой-то я его, как мама младенца в корыте, ополоскал… А уж народ опять собрался. Кишку у меня отняли, мне и совестно, и смех разбирает, и уж протокол на меня пишут…

Ну, я вам скажу так: присудили меня на суде условно. Но судья сказал: «Будешь, старик, еще хулиганничать, тогда уже вмажем безусловно». И штраф наложили — пятнадцать рублей. Так верите ли? Которые граждане слушали дело, тут же собрали все пятнадцать целковых и за меня внесли сами. И говорят: «Хотя ты, папаша, поступил не по закону, но цель у тебя была правильная!»

А один гражданин отозвал меня в угол и сказал: «Вот что, отец, я сам тоже человек женатый, сейчас уезжаю надолго, далеко… так сделай милость: переходи пока на работу в наше домоуправление! Понял?»

РЕВНОСТЬ И МИЛИЦИЯ

— А я сама, знаете, уже пятый год служу в милиции. Аттестована сержантом — ну, это по погонам видать. Работу свою люблю. Хотя работа у меня нелегкая. Правда, она наблюдательная, психологическая… Не зря ведь говорят: милиция все знает, все может! Только у нас положение какое? Пока нарушения не произошло, не имеем права вмешиваться. А когда произошло, другой раз уже поздно… Значит, надо угодить в самую точку. Хотите, я вам расскажу, как я один раз угодила именно в самую эту точку? Только рассказ будет не про какое-нибудь преступление. Наоборот: случай получился очень симпатичный.