Терем-теремок
(Юмористические рассказы) - Ардов Виктор Ефимович - Страница 10

Анна Семеновна быстрее уговорила супруга посмотреть спектакль в цирке, нежели Павел сумел похитить Лелю. И вот однажды вечером на креслах № 18, 19 и 20 в том же третьем ряду сидели все трое членов семьи Кожакиных. При первом появлении на арене своего любезного Леля так затрепетала, что ее родитель сразу спросил с некоторой даже брезгливостью: — Неужели — этот?!

Ответила Анна Семеновна робким наклонением головы. А Леля зарделась, как маков цвет, и все свои усилия направила на то, чтобы не заплакать…

Однако попробуем на минуточку стать на точку зрения Николая Петровича, человека, как уже было сказано, серьезного и даже эрудированного. Что должен был он почувствовать при виде нелепой фигуры клоуна, который изъясняется пискливым дискантом, падает, цепляясь носками собственных ботинок (и каких ботинок!) за барьер, и все время совершает самые нелепые поступки?.. И вот такому-то субъекту предлагается отдать единственную любимую дочь!..

На лице Николая Петровича появилась гримаса крайнего осуждения, словно он присутствовал не на выступлении забавного и одаренного артиста, а оказался свидетелем постыдного поведения некоего алкоголика, что безобразничает во хмелю на глазах у всех. А жена и дочь, больше смотревшие на главу семьи, нежели на то, что происходит на манеже, в свою очередь грустнели все больше. Разумеется, это не укрылось от Павла, который всякий раз, как занавес форганта скрывал от публики его фигуру, принимался наблюдать за семейством Кожакиных…

И вот Павлу пришла в голову пагубная мысль: он решил, так сказать, вовлечь во всеобщее веселье публики также и будущего своего тестя. Сказано — сделано.

В очередной паузе (по ходу репризы) Павел обратился именно к Николаю Петровичу с просьбой одолжить головной убор для интересного фокуса. Всеобщее внимание зрителей к своей особе, вызванное этим обращением клоуна, Николай Петрович расценил как дополнительную неприятность: вот связалась его дочь черт знает с кем, так приходится еще и такой срам терпеть! Он было отвел руку со своей кепкой за спину и еще строже насупил брови (в химическом техникуме не только студенты, но даже иные преподаватели трепетали, когда у товарища Кожакина появлялась эта суровая морщинка между бровями). Но Павел, не теряя веселого и условного ритма репризы, ловко, хотя с виду и очень мягко, выдернул кепку у Николая Петровича. Показав ее предварительно шпрехшталмейстеру, а затем всему амфитеатру зрителей, Павел, как водится, потихоньку санжировал (подменил) эту кепку. А затем начал топтать, рвать, поливать водой специально для него предназначенную казенную кепку, очутившуюся теперь в его руках, — словом, делал все то, что положено в данной репризе.

Зрители буквально падали со стульев от смеха. Притом почти все старались поглядеть: как же реагирует на подобные надругательства над его головным убором сам владелец кепки? Многие вставали, чтобы лучше увидеть выражение лица и поведение Николая Петровича. Кое-кто показывал на него пальцем. Близко сидевшие люди хлопали почтенного педагога по плечу и вопрошали:

— Попался, отец? А зачем было давать свой набалдашник?.. Теперь будешь носить на голове ошметки, ха-ха-ха!..

Первые две минуты Николай Петрович еще надеялся, что ему как-нибудь удастся уйти от общего внимания. Но когда он понял, что над ним будут смеяться куда больше, чем над самим клоуном, он встал и, бессознательно и жалобно даже прикрывая обнаженное темя рукою, побрел к выходу. Анна Семеновна и Леля замерли на своих местах, не смея ничего предпринять. А вдогонку Кожакину несся уже целый шквал хохота и такая овация, которой могли бы позавидовать даже любимцы столичной публики.

Занятый своей репризой, Павел не заметил бегства Николая Петровича. Когда же, как водится, он понес не тронутый им головной убор зрителя (а бутафорская кепка, доведенная до состояния утильсырья валялась посреди манежа), понес туда, где сидел его будущий тесть, он увидел, что место Кожакина пустует. И — таков жестокий закон арены! — Павел лихо присвистнул, издевательски прощаясь с дезертировавшим кепковладельцем, хотя, конечно, понятно было, что теперь — после репризы с кепкой — примирения с Лелиным отцом быть не может…

Едва только начался следующий номер, Анна Семеновна и Леля покинули свои места и отправились домой, захватив с собой кепку главы семьи. Не будем рассказывать, что произошло дома; каковы были слова, сказанные Николаем Петровичем; сколько слез пролили мать и дочь и так далее. Все ясно и так…

Существенно, что теперь молодые люди решили бежать безотлагательно. И отъезд был намечен на ближайший вторник (злосчастная реприза с кепкой имела место в субботу).

Во вторник же ничего не подозревавший Кожакин в качестве внештатного пропагандиста зашел в горком партии. В вестибюле ему встретился первый секретарь горкома товарищ Лазарев, который в ответ на поклон Кожакина добродушно улыбнулся и сказал:

— Привет, друг! Видели мы, видели, как обошлись с вашей кепкой в цирке… Только зачем же было сердиться так? Шутка и есть шутка. Неужели вы подумали, что вам всерьез испортят ваш головной убор?

Кожакин нахмурился.

— Дело в конце концов не в кепке, товарищ Лазарев, — сказал он. — Дело в самой манере: хватает у человека вещи, не согласовывая ни с ним, ни с…

Так как Николаю Петровичу не удалось придумать, с кем бы еще нужно было согласовать вопрос о кепке, то он начал новую фразу:

— И вообще, что это за стиль работы? Вертится, гогочет, всех толкает… костюм какой-то дурацкий, я бы даже сказал — формалистический…

— Вы так считаете? — В голосе секретаря горкома Кожакин почувствовал явное неодобрение. — А мне кажется, что этот артист — Смычков его фамилия — очень одаренный парень. И его искусство, знаете ли, соответствует… Возьмите вы его остроты по международным вопросам. Если бы наши лекторы умели в такой сжатой форме и так точно подать такой сложный материал… и главное — как остроумно!..

— Нет, вы это серьезно?.. — На лице Кожакина было написано такое недоумение и такая растерянность, что секретарь горкома даже улыбнулся.

— Определенно, в лице этого клоуна мы имеем ценного работника идеологического фронта. Вот так, товарищ Кожакин. На будущей неделе затеваем мы карнавал в парке, так без него, без Смычкова, думаю, нам не обойтись…

Тут секретарь горкома повернулся к работнику аппарата, который стоял рядом с ним, и спросил:

— Кстати, вы пригласили товарища Смычкова на совещание ко мне по поводу карнавала?

По мимике спрошенного товарища стало ясно, что приглашения не было, но что оное немедленно воспоследует… Опытный секретарь горкома все понял и без слов. Он добавил:

— Тогда пригласите немедленно! Мы ему думаем поручить ведение всего карнавала… Пусть, так сказать, руководит данным мероприятием. Обговорим сегодня у меня это дело и…

— Руководит? Мероприятием? — почти с ужасом повторил Николай Петрович. — Значит, вы на самом деле полагаете…

— А вы думали, я шучу? — перебил его секретарь горкома и, подав руку для пожатия, направился к выходу.

Кожакин же остался стоять в вестибюле. Идти в отдел пропаганды ему расхотелось: надо было обдумать то, что он услышал от начальства…

Через двадцать минут после этого Николай Петрович входил в собственную квартиру. Его поразило беспорядочное нагромождение вещей в передней и в комнате, где обитала Леля. А из другой комнаты слышались голоса жены, дочери и еще чей-то…

— Мамочка, пойми, что мне сейчас не надо все это брать с собой! — говорила Леля. — Когда папа помирится с нами, я приеду сюда и заберу…

— Так ведь когда это будет? — жалобно отзывалась Анна Семеновна. — А вдруг холода-то и вдарят там, где вы будете…

— В Ялте? В июле месяце? Холода? — с мягкой насмешкой произнес странно знакомый Николаю Петровичу тенор. И вдруг Николай Петрович признал: говорил он — ненавистный ему еще вчера, еще сегодня утром циркач Смычков!

Но странное дело: от былой неприязни не осталось и следа. Кожакин поймал себя на том, что он немного гордится своей дочерью: ведь вот сумела добиться внимания такого незаурядного артиста, которого высоко ценят даже в горкоме!..