Любовь не продаётся (СИ) - Доронина Слава - Страница 10

Смену мы оттанцевали как всегда отлично. Работали мы не каждый день, графика как такового не было, но пара девушек два или тра раза в нелелю нас сменяли. Они танцевали в другом клубе Эндара и с девушками мы пересекались нечасто. Те были старше нас лет на семь или восемь, не меньше. Не брезговали «подработками», нас считали глупыми мышатами и пророчили такое же будущее. Подсмеивались над нами, и потому мы не особо дружили.

Яркие прожектора светили прямо в лицо и ничего кроме импровизированной сцены и людей, что находились от нее в радиусе двух-трех метров, было невозможно рассмотреть. Да я никогда этим и не занималась. Не до того было.

Когда люди расходились из зала, Эндар распоряжался, чтобы нас развозили домой. Это был еще один плюс в сторону личности этого загадочного человека, о котором все говорили очень плохо, а к нам он относился вполне хорошо. До самого дома нас не подвозили, лишь до ближайшей остановки — я не хотела, чтобы соседи видели, как меня практически каждую ночь кто-то подвозил на шикарной тачке. Пока осечек не случалось, за исключением сегодняшнего недоразумения на дороге. Я вела себя очень осторожно и неприметно. В целях же сохранности нервов матери. Ее точно хватит удар, когда она узнает, откуда я возвращалась.

Ранним утром ко мне в комнату влетел Миша. Благо сегодня было воскресенье и я могла выспаться. Ноги еще гудели после вчерашнего. Но к обеду я должна уже прийти в себя. Мишка прошлепал босыми ногами по полу и забрался ко мне на кровать.

— Вставай, Женя! — позвал меня брат.

Я взглянула на часы, что стояли на тумбочке рядом с кроватью. Те показывали десять утра. Два часа ждал и терпел, чтобы не ворваться ко мне в комнату, — отметила я, снова смотря на маленького мальчика в своей кровати.

— Как коленки? — привстала и поцеловала в его светлые волосики на голове.

От него по-прежнему приятно пахло тем самым младенческим запахом и молоком.

— Хорошо! Почти не болят. Мама кашу манную сварила! Будешь? — а улыбка еще шире расползлась.

Налопался каши молочной вот и пах теперь аппетитно. Как же мало нужно было для счастья этому маленькому человеку — чтобы Женя была, рядом и мама с утра кашу сварила. И не абы какую, а именно манную.

— Буду! — отозвалась, вытаскивая из-под головы подушку. Пульнула той в Мишку.

Он взвизгнул и принялся заливисто смеяться, ожидая продолжения. Но я знала, что мать сегодня тоже выходная и терпеть не могла, когда мы шумели. Потому встала с кровати, минуя Мишкины заигрывания, и прошлепала такими же босыми ногами на кухню.

— Встала? — мать снова была без настроения.

Хотя о чем это я — не помню уже как выглядела ее улыбка. Нашла горе великое, убиваться по предателю. Внутри, пока еще совсем тихо, но я начинала ее осуждать за то, что она так убивалась по этому человеку. Он, в отличие от нее, жил вполне счастливо и точно ни о чем не горевал — и о нас с Мишей не вспоминал, не говоря уже о ней. Но читать проповеди и морали не собиралась. Мне еще с Мишкой нужно было сегодня позаниматься. В этом году ему уже будет пять, а он и букв-то толком всех еще не знал, а интерес проявлял недюжий. Матери все равно некогда с ним было этим заниматься. А мне нравилось проводить время с братом и Лариской.

— Встала, — сухо отозвалась я.

— Ну и хорошо. Меня сегодня на работу вызвали, Таня приболела, нужно подменить.

Наверно, все же мать хмурилась по этому поводу. А не из-за отца. Я бы тоже была не прочь провести полноценный выходной дома, а не торчать на парах или работать.

— Буду сегодня поздно. Хозяйство снова на тебе. За Мишкой лучше следи. Ничего внятного не ответил, где так колени содрал, — недовольно говорила мать.

Мне было жалко ее. Чисто по-женски и по человечески. Но иной раз мне казалось, что когда я выросла, то престала считаться ребенком в ее глазах. А ведь иной раз мне так же как и Мише требовалась поддержка и участие. А я была предоставлена сама себе так и еще и Мишку тянула. Не в финансовом плане, но… чувствовала себя заброшенной. Вот уже лет как пять. И с того же времени и пошел отсчет моей новой взрослой жизни, где я сама принимала решения и советовалась тоже сама с собой.

— Тебе хоть заплатят? — спросила я.

— Да, — с воодушевлением ответил мама. — Хоть заплатят, — выдохнула и как-то странно на меня посмотрела. — Вы бы сходили с Мишей на могилку к бабушке. Сегодня два года как ее нет. Посмотрела бы, может там прибраться нужно. Я тогда на днях возьму отгул и приберусь, пока вы с Мишей дома посидите.

— Сходим, конечно, — пожала плечами.

Бабушка последние два года перед смертью жила с нами, помогала, как могла. Однажды утром она просто не проснулась. Умерла во сне. Врачи диагностировали инфаркт. Хотя она могла бы еще жить и жить, но у каждого своя судьба. И никто не знал, сколько было отведено каждому из нас.

— Ну и хорошо. На плите стоит каша, и обед я тоже уже приготовила. За Мишей смотри, прошу тебя, — последние слова меня задели.

Уж я-то как никто другой глаз с него не спускала и пылинки сдувала ежеминутно.

— Все, я побежала, — мама сняла фартук, поцеловала Мишу, подмигнула мне и вышла из дома.

— Жень, а когда бабушка приедет? — вдруг спросил Мишка.

— Что? — не поняла я, витая в других мыслях и не улавливая смысла в Мишиных словах, позабыв о том, что когда бабушка умерла, а Мише тогда было три года, сказала, что бабушка поехала к кому-то в гости и скоро приедет.

Потому что не знала как объяснить маленькому мальчику, что значит смерть. И как это — сегодня ты есть, а завтра тебя уже не будет. Боялась, что он сильно напугается, и будет думать об этом. И вот, видимо, наступил момент, когда нужно ему объяснить, что люди умирают и тех хоронят на кладбище.

— Миша, она не приедет, — я посмотрела в лицо брата.

Шестеренки в его голове усиленно заработали, он замолк на какое-то время о чем-то напряженно думая, а я ждала следующего вопроса. Самой было отчасти интересно, что было в этой маленькой головушке.

— А почему? — искренне удивился он.

Не хотелось именно сейчас и сегодня затрагивать эту тему, но Миша уже взрослый — должен был меня понять.

— Потому что бабушка умерла. Ты был маленьким, и я сказала, что она уехала, потому что не знала как тебе это объяснить.

— А я тоже умру? — о таких вещах не то что говорить — страшно даже думать.

— И я умру. И мама. Но не сегодня. И не завтра. В глубокой, глубокой старости. И этого не нужно бояться, потому как никто не знает сколько ему суждено прожить.

— А что такое суждено?

Иногда мой мозг готов был взорваться от всех этих вопросов. Я не знала, правильно ли разговариваю с ребенком, делала это по большей степени на интуитивном уровне.

— То есть отмерено. Каждый человек рождается с определенной миссией и судьбой. Никто не знает, когда умрет. Но смерти бояться не нужно, — хотелось рвать волосы на голове.

Озадаченность на лице Мише стала ярко выраженной, глаза бегали по моему лицу, и я видела этот поток вопросов, который он собирался мне задать.

— Женя, я не хочу умирать… — тоненький голосок дрогнул.

А я, наконец, поняла, что нужно было уходить от этой темы. Не хватало, чтобы Мишка начал теперь спрашивать меня каждый день, бегая хвостиком: «А я не умру?».

— Ты и не умрешь. Разве я тебе позволю? Вон как я тебя люблю! А когда так сильно любят, человек не может умереть.

— Правда?

— Правда, — ах если бы.

Но я не считала, что обманываю ребенка. Просто немного преувеличивала. Ведь пока в нас живет память к человеку, воспоминания и теплые чувства — он жив. Жив и обитает в нашем сердце.

Я поднялась со стула, налила в стакан воды, осушила тот залпом и поставила обратно на стол. Наложила кашу в тарелку, чтобы остывала. Не любила, есть горячую еду. А сама пошла умываться, надеясь, что Мишкин допрос окончен.

Не самое удачное время мы выбрали для прогулок и посещения могилки бабушки, духота стояла невыносимая, благо хоть солнце скрывали тучи. Я позвонила Ларе и предложила прогуляться вместе с нами. Но она была занята или просто собиралась отлеживаться весь день. Я бы тоже была не прочь принять горизонтальное положение или выпить какого-либо энергетика, чтобы немного взбодриться. Мишка всю дорогу молчал и держался за мою руку. А я словно запыхавшаяся собака шла вперёд, для пущей схожести оставалось свесить язык.