На баррикаде
(Рассказ) - Гаврилов Петр Павлович - Страница 3

— Как с ним прикажете, ваше благородие? — вытянулся фельдфебель перед офицером.

Тот хмуро кивнул головой.

— Слушаюсь! — сказал фельдфебель и сделал солдатам какой-то незаметный знак толстыми пальцами.

Подталкивая дружинника прикладами, солдаты подвели его к стене.

Потом пятеро солдат отошли в сторону и стали заряжать винтовки…

По всему видно было, что затевалось гнусное дело. Солдаты старались не смотреть на одинокого дружинника и без нужды долго возились с затворами винтовок. Офицер отвернулся, делая вид, будто его что-то заинтересовало в другом конце улицы, а конопатое лицо фельдфебеля пошло пятнами.

Константин стоял широкой спиной к кирпичной стене дома.

Медленно, словно усталый пришёл с работы домой, он разматывал на шее свой красный шарф. Лицо его было бледно и строго. И оно выражало то радость, то глубокую тоску. Чему радовался дружинник и о чём он тосковал?

Он дрался с врагом не хуже товарищей и в тяжёлый час выручил всех. Теперь он должен заплатить за это своей жизнью. Ну и что ж? Ну и что ж? Не зря. Один за всех, все за одного — рабочий закон. Только вот узнают ли свои, что он выполнил этот закон до конца и, умирая, не просит у врага пощады?

Вместе жить — хорошо, умирать одному — трудно…

Константин тоскливо взглянул на небо. Серые, холодные облака всё ниже надвигались на Лавров переулок, равнодушно присыпая мёрзлую землю колючим снегом. Зловеще каркали вороны.

Дружинник размотал шарф, снял картуз, тряхнул лёгкими белокурыми волосами и смело взглянул на своих убийц…

Обманутый тишиной, Колька решил, что опасность миновала. Нащупав в карманах гильзы — не высыпались бы! — он на четвереньках пополз из ящика. Пролез через бочку без дна, ушиб обо что-то локоть и как был, с открытым ртом и с шапкой на затылке, так и замер.

Он увидел у кирпичной стены бледного, без шапки дружинника, того самого, что совсем недавно изображал из себя коня, наведённые на него ружья, искажённое лицо фельдфебеля — и скорее почуял, чем понял: убивают весёлого Константина.

^{Он увидел у кирпичной стены дружинника и понял: убивают весёлого Константина.}

Солдаты — они стояли спиной к Кольке — не могли его видеть, но Константин сразу заметил и узнал своего недавнего ездока.

Как солнышко, подымаясь над тихой розовой рекой, гонит прочь холод полуночи и все ночные страхи, так и на лице дружинника при виде Кольки сразу растаяли следы тоски и одиночества.

Улыбнулся и Колька дружиннику.

— Прощай, Колька! — звонко крикнул Константин. — Передай нашим…

Выстрелы пяти винтовок оглушили Кольку. Сам не поняв, каким образом, он опять очутился в ящике из-под печенья.

Подобно серому мышонку, впервые самостоятельно выскочившему из норы и увидевшему прямо перед собой громадные зелёные глаза кошки, Колька застыл в углу ящика, сжимая в кармане холодные гильзы холодными пальцами, ни живой ни мёртвый…

Звёзды вечно падают с неба. Но днём, когда свет солнца ярок, не увидать, как смело и чудесно блеснёт своим путём падающая звезда.

Невидимая звёздочка революции упала в Колькино маленькое сердце.

Семёновцы убили Константина. Добрый Степан, красивая Настюша, дружинники с их ружьями и пистолетами — всё пропало куда-то, словно по щучьему веленью. Баррикаду захватили и ломают семёновцы. Скорее всего, Кольке будет сейчас от солдат хорошая трёпка да дома — вторая, того лучше…

И, несмотря на всё это, Колька не ощущал в себе ни страха, ни раскаяния. Доведись ему опять выйти из ворот своего дома и увидеть мчащиеся сани с людьми в оглоблях, он бы начал всё сначала.

В ушах звенело от залпа, но Кольке всё казалось, что это голос Константина звенит: «Прощай, Колька! Передай нашим…»

Что передать и кому? Нешто, бате?

В ящик дул ветер, и в нём пахло уже не печеньем, а кислым пороховым дымом.

— Апчхи! Апчхи! — два раза подряд чихнул Колька. — Правда! — прошептал он.

Так всегда говорила мамка, сидя за шитьём и вдруг чихнув.

— Ещё одного дружинника споймал! — вдруг пискливо крикнул рябой остроносый солдатик в широкой, не по размеру, фуражке.

Колька почувствовал, что его сильно дёрнули за валенок, потом — за другой.

— Балуй! — засопел Колька и упёрся было в стенку ящика, но испугался, что таким манером с него совсем стащат валенки и тогда уж дома влетит наверняка.

И Колька крепко вцепился в валенки замёрзшими пальцами. Так его и вытащили.

— Ишь ты, крапивное семя! — зло удивился фельдфебель, сверля Кольку вытаращенными жёлтыми глазами. — Кнутом бы тебя, паршивца!

Колька еле шевельнул помертвевшими на морозе губами:

— Теперь кнуты отменяются. По всей России. Шабаш!

Фельдфебель ошалело вытаращил глаза:

— Чего-о-о?

Офицер, покачиваясь на тумбе от боли в руке, процедил сквозь зубы:

— Обыскать змеёныша!

Маленький солдат живо вывернул Колькины карманы.

Гильзы, предательски тенькая, посыпались на доски.

— Понятно! — хрипло сказал фельдфебель. — Той же компании.

Офицер отвернулся и, так же как на дружинника, кивнул остроносому солдату на Кольку. И опять толстые пальцы фельдфебеля, точно черви, неприятно зашевелились.

Рябой солдат схватил Кольку за шиворот и поволок его к проходному двору.

Солдат тащил, сильно пригибая голову Кольки к земле. На белом снегу мальчик увидел красную дорожку крови. Здесь дружинники уносили своих раненых. Где-то они сейчас?

Колька беспомощно затормозил валенками:

— Куда тащишь-то? Некогда мне, домой надо, ну?

Солдат, не останавливаясь, что-то пробурчал и, подкинув в руке винтовку, сердито звякнул ею.

Вошли во двор. Солдат, морщась, как от зубной боли, поставил Кольку к низкому забору и, не оглядываясь, быстро отошёл шага на три. Поднял винтовку к плечу, торопливо нацелился и выстрелил.

Но раздался всего-навсего сухой щелчок металла о металл. Винтовка не была заряжена.

Солдат хрипло выругался. Всё так же торопясь и не глядя на Кольку, он открыл кожаную коробку патронташа и всадил в затвор полную обойму. Щёлкнул затвором, вводя патрон в ствол, и только тогда посмотрел на того, кого он сейчас должен будет убить…

И лишь теперь, может быть, солдат увидел как следует того, кто стоит перед ним. Удивлённо рассматривал он большие, наверное отцовские, драные валенки мальчика, его заплатанную кацавейку, растопыренные красные пальцы, похожие на морковки, и вдруг столкнулся взглядом с широко раскрытыми, испуганными глазами ребёнка.

Кто знает, не вспомнил ли тут солдат своего, такого же, парнишку в далёкой деревне…

Остроносое лицо солдата дрогнуло и стало не таким сердитым. Он воровато оглянулся назад и зашипел:

— Зачем гильзов-то набрал, чертёнок?

— И-и-грать… с ребятами, — признался Колька, вытирая кулаком слёзы.

— На баррикаду-то откудова попал, прости меня господи?

— Я не попал, я на санях приехал, — уже успокаиваясь, ответил Колька.

Солдат словно нехотя усмехнулся, ещё раз покосился на ворота и вдруг засипел, притопнув сапогом:

— Бежи, покуда цел, таракан курносый!

Это можно было сделать только через забор, но пальцы у Кольки до того замёрзли, что даже не почувствовали шершавых досок забора. Солдат засипел ещё злей и подсадил Кольку прикладом винтовки.

^{Солдат подсадил Кольку прикладом винтовки.}

Колька перевалился через забор, как куль с мукой, и угодил прямо в кучу снега. Позади, во дворе, раздался гулкий выстрел. Солдат пальнул в воздух…

Колька мчался домой во весь дух. Наверное, всё сойдёт как нельзя лучше. Отец и мать на фабрике, соседка ушла. Кольке только обогреться бы дома, а то всё ничего. Но дома оказались и мать и отец. Мать схватила Кольку в охапку и жадно прижала его к себе: