Битва вечной ночи - Дарт-Торнтон Сесилия - Страница 25

• Предыдущая
• 25/118
• Следующая

Сестры глядели на гостью со скорбью во взоре.

— Прошу вас, не осуждайте меня, — промолвила Тахгил. — Я приведу вам три причины, по которым не могу стать женой вашего брата. И первая такова: как доказывает жизненный опыт и многочисленные предания старины, любой союз между смертными и бессмертными обречен окончиться трагедией. Где сейчас бессмертная мать вашего брата? И где ваш смертный отец? Не ошибусь, предположив, что она плавает далеко в холодном океане, а он лежит под холодным камнем.

— Да, но ведь тут возникает другой вопрос. Бежит ли в жилах нашего брата кровь морского народа или обычных людей? Смертен он или нет? Но продолжайте, коли уж решили высказаться начистоту.

— Вторая причина в том, что мое сердце уже не принадлежит мне. Я люблю другого мужчину и буду любить его до конца жизни. Смотрите, вот кольцо, которое он дал мне. И третья: пусть даже сердце мое оставалось бы свободным, я все равно не вышла бы за Гэлана, ибо между нами нет настоящей любви. Я уважаю его и восхищаюсь им, а он, верно, считает меня красивой — вот и все.

Соррель вертела в руках изогнутую палочку.

— Тогда уезжайте.

— Сегодня же.

Соррель швырнула палочку в огонь, и та вспыхнула золотистым пламенем, точно короткая и яркая весна.

Тахгил, Вивиана и Кейтри выехали из Восточных ворот в сопровождении Эрроусмита. Сестры молодого главы деревни и большинство селян следовали чуть в отдалении, кто верхом, а кто и на своих двоих. Подруги неспешно ехали мимо ячменного поля, мимо лужков, где когда-то мелькал серп Финодори, огибали заросшие камышом овражки и долинку, где он некогда отсиживался ясным днем. Копыта коней поднимали тучи брызг на броду Травяного ручья, звонко цокали по каменному мостику у мельницы, что молола утесник. Процессия двигалась широкой равниной, и вот наконец справа загрохотали воды залива, в лицо ударил соленый ветер. Серые волны вздымались и опадали, точно разрезвившиеся киты, серое небо было прошито белоснежными стежками чаячьих крыльев.

На северных границах общинных земель Апплтон-Торна три странницы и Эрроусмит попрощались со своими провожающими. Ибо деревенский голова поклялся, что поскачет с гостьями издалека и будет охранять их, покуда не передаст целыми и невредимыми в руки друзей. Никакие уговоры не могли заставить его изменить решение. Сестры в слезах повисли у него на шее. Селяне вскидывали руки, салютуя ему, селянки приседали в глубоких почтительных реверансах. Можно было подумать, они теряют своего предводителя навсегда.

Простившись с жителями деревни, три барышни и их защитник направили коней к северу. Вслед им неслись голоса — басы, альты, тенора и сопрано выводили протяжную песню:

Въехав на вершину холма, четверо всадников придержали коней и обернулись назад. Кучка селян казалась такой маленькой и незначительной на широкой зелени луга под необъятными сводами небес. А песня все так же звонко разносилась вокруг, а все руки были подняты в прощальном салюте.

Когда провожающие скрылись из виду, Тахгил обвязала нижнюю часть лица шарфом и натянула перчатки, чтобы лиственное кольцо не выдало ее окрестной нежити. Ее одежда — потрепанное походное одеяние, позаимствованное у рыбаков — была щедро, так, что даже голова кружилась от резкого запаха, пропитана лавандовым маслом, прощальным даром Бетони и Соррель. Уж верно, ни один злобный дух не мог бы распознать запах сквозь столь сильный аромат… или поздно прятаться? Во время передышки в деревне она невольно ослабила бдительность. Передумав, девушка сняла шарф. Подобная маскировка скорее привлечет внимание, чем собьет с толку соглядатаев. Неизбежная дорожная грязь скроет черты беглянки куда более надежным и менее подозрительным образом.

Одолженные в деревне лошади изрядно облегчали путешествие. Три из них принадлежали Эрроусмиту и его сестрам, четвертую ссудил водный староста. Щедрый жест — и путницы испытывали искреннюю и глубокую благодарность. Было условлено, что Эрроусмит пригонит всех четверых скакунов обратно, когда благополучно проводит гостий до места назначения.

Глава Деревни стал бы весьма желательным прибавлением к маленькому отряду — вот если бы только в этих краях его не знал каждый встречный и поперечный! Вести о том, что он ускакал куда-то в обществе трех молодых девиц, наверняка привлекут внимание любых шпионов и соглядатаев. В обществе столь заметного и известного лица беглянкам будет куда труднее сохранять инкогнито.

— Ваши сестры едва не утопили вас в слезах, — заметила Тахгил Эрроусмиту, когда кони их поравнялись. — Вы ведь скоро вернетесь — через два, от силы три дня. Откуда столько горя? Видно, они без памяти любят вас.

— Именно это я и сказал сестрам, да и всем остальным, — ответил молодой человек. — Либо я вернусь через два дня, либо моя лошадь вернется без меня. И если они увидят привязанный к уздечке пучок водорослей, пусть знают, куда я ушел.

Он направил коня еще ближе к девушке и заглянул ей в глаза.

— Не бойтесь, — промолвил он. — Сестры мне все рассказали. И по кольцу у вас на пальце я вижу, что вы помолвлены с другим. Я не стану навязываться вам силой.

Он щелкнул поводьями и поехал чуть впереди.

Тахгил видела, чего стоили Эрроусмиту эти слова, и сердце ее переполнялось состраданием. За одну эту сдержанность она могла бы почти полюбить его.

Дорога, ведущая к северу, осталась здесь с незапамятных времен — теперь лишь узкая тропа, выбитая по склону холма. Называлась она Длинной Дорожкой. Медленно, но неуклонно она шла в гору. Местность здесь была не такой зловеще-дикой, как прежде. Плавные очертания долин порой поражали спокойным величием, порой — красотой, но горы не превышали двух тысяч футов. А над головой нависало небо — такое огромное, что земля внизу казалась лишь жалким ободком, рамкой, очерчивающей границу пенящихся облаков и омытого солнцем синего простора.

Поросшие густыми лесами холмы охраняли зеленые долины, где журчало множество ручейков, в траве желтели примулы, а из расщелин в камнях выглядывали раскидистые папоротники и розовая наперстянка. На дальнем склоне, точно одинокий часовой, врос в землю высокий валун, изрезанный древними рунами. Любящие, но жестокие ласки дождя и ветра давным-давно смягчили очертания некогда резких и отчетливых каменных граней. В вышине парил на восходящих потоках воздуха горделивый сокол.

• Предыдущая
• 25/118
• Следующая