Прорывая мрак времён (СИ) - Ермакова Александра Сергеевна "ermas" - Страница 3

Катя посмотрела в окно. Всё плавало, словно глядела через призму искажённого стекла. Яркие, как на картинках экспрессионистов, сливающиеся краски — вывески магазинов, кафешек, салонов, бутиков. Звуки и шумы то обострялись, то умолкали, будто кнопку «громко» включали и выключали. Запахи уплотнялись, пугая тошнотворностью. Катя зажмурилась, прислушиваясь к новым, доселе не испытываемым ощущениям.

— Солнышко… — далёкий протяжный голос вырвал из прострации. Мать выглядела удивленной. — Ты уверена, что всё нормально?

— Да, — хрипло отозвалась и прокашлялась. — А что?

— Ты… — мать брезгливо сморщилась и бросила умоляющий взгляд на отца, — принюхиваешься…

Вот блин! Да что происходит? Почему голова разрывается на части? Мир пугает…

— А от тебя опять выпивкой несёт, — шикнула и отвернулась, заёрзав на месте. Мать глубоко втянула воздух и замерла. Даже глядеть не надо — опешила, лицо раскраснелись, будто пощечин заполучила. Шумно выдохнула и отодвинулась.

Зачем мать обидела? Дура! Она волнуется, переживает. Ну, подумаешь, опять выпила. Это их с папой дела… Чёрт! Принюхивалась? Может, всё же стоило врачам показаться? Протяжный визг тормозов, царапая мозг, отвлек от мыслей. Катя всматривалась, выискивала. Что за звуки? На самом дальнем перекрестке машина, вильнула в сторону, уворачиваясь от бабульки, переходящей дорогу. Затормозила так резко, будто наткнулась на невидимую стену. Дверца распахнулась, выглянул грузный темноволосый мужик. Лицо яростное, глаза дико вращались, рот разинулся. Послышался приглушенный, едва различимый гул возмущенных голосов: мужской — плюющий ругательства, маты и старческий — едко бубнящий. Разве возможно слушать на таком удалении? Ничего себе! Катя мотнула головой — мимо с нарастающим гулом пролетело авто, словно реактивный самолёт, звуком разрывающий перепонки. Зажала уши и зажмурилась. Больно-то как! Подышала глубоко, боль утихала. Чуть отпустило, Катя вновь открыла глаза. Реальность искажалась, цвета притуплялись, запахи обострялись, звуки усиливались. Серость и безликость сменялась яркими пульсирующими красками. Мощное сердцебиение гулко отдавалось в голове, как перестук колёс мчащегося поезда. Мир красноватых двигающихся сгустков — наложение одного на другое! Всё это единый организм: ослепляющий, восхищающий, ужасающий. Уши заложило, вокруг образовался вакуум. Вязкий воздух давил сильнее — дыхание прерывалось, на горле стягивались невидимые путы. Что это значит? Витрины магазинов, дома, высотки — мелькали с бешеным ускорением. Люди слились в сплошную тёмную полосу. Реальность потерялась, отступило все: рамки, границы, будто взмываешь в невесомости. Шквал звуков утих — выделилось журчание воды. Катя сфокусировалась — проехали открытое кафе. Официант наклонил чайник над чашкой… Нервно дернув ручку, опустила стекло. Резкие запахи ударили по носу — поморщилась.

— Катя… — вырвал из мира ощущений обеспокоенный голос отца, — что с тобой, милая?

— Можно нёмного прогуляться, — ошарашено прошептала, глядя в никуда. — Я так давно не была на свежем воздухе.

— Детка, ты уверена? — папа взволновано поглядывал через плечо. — Ты… в общем, ты ещё слаба. Может, лучше домой?

— Нет! Всё нормально, — прозвучало твёрдо. — Я чуть-чуть подышу, — подбирала слова, но говорила с трудом, — пройдусь и сразу же домой, обещаю! — Повисла тишина, нарушаемая гудением автомобильного вентилятора. Сомнение на лицах родителей читались так явно, что хотелось кричать. Еле сдерживалась: — До дома остался всего квартал. Что со мной случится? — Молчание резало по нервам. Терпение закончилось — Катя выпалила: — Я не потеряюсь, не бойтесь!

— Я против! — возмутилась мать. Чуть мотнула головой — идеальная прическа покачнулась и встала обратно — прядка к прядке: — Сереж, не позволяй ей…

— Детка, я с тобой пройдусь? — мягко нарушил молчание отец. Мать, фыркнув, отвернулась к окну.

— Нет! — решительно отрезала Катя. Обижать не хочется — вон как насупилась — но и уступать нельзя: — Нет, пап! Не обижайся, — придала голосу нежности, и в тоже время уверенности, — но мне нужно побыть одной.

Минуты размышления тянулись бесконечно долго. Любовь и желание угодить победило — машина притормозила около обочины.

— Кать, — предпринял очередную попытку уговорить папа, — я не уверен…

— Па! Я прошу свободы всего чуть-чуть. На меня давят стены, мне нужен простор, — отчеканила. — Я пройдусь. Один квартал и я дома!

Пока не пришли в себя и не передумали — вылезла и, хлопнув дверью, отвернулась. Достали!

— Детка, — вновь послышался голос отца, — давай мы вдоль обочины поедем?

— Нет! — бросила и стремительно направилась вперёд. Оторваться от них. Пусть оставят в покое. Забота родаков напрягает. Зануды…

Раздался лёгкий скрип колодок. Бросила взгляд через плечо — синяя «пятнашка»[1] проехала мимо, отец смотрел внимательно. Скорость маленькая, сразу видно, что перестраховывался. Катя свернула на первом же перекрестке. Центр можно обойти через частный сектор, там спокойнее.

Неспешно прохаживаясь по тротуару, вслушиваясь в гудение в висках. Как радиоволна у старого радиоаппарата — крутишь колёсико, настраиваясь на нужной частоте. Боль то утихала, то усиливалась. Прослушка в голове. Она захватила, вот только не получалось разобрать шквал звуков. Шум оборвался, Катя огляделась. Где она? Не туда свернула и прошла свой поворот. Блин! Теперь обратно идти!

Домики, как близнецы-боровики под одним деревом. Каждый хозяин, мечтая превзойти соседа, почему-то ремонтировал участок как под копирку. Не все, конечно, но когда три подряд обшиты сайдингом молочного цвета, на крышах коричневая черепица, окна, ставни, двери в тон, а рядом ещё и палисадник, будто с картинки «Найди десять отличий от соседского», ничего другого на ум не шло.

Ощущение беды усиливалось. Сердце гулко стучало, в душе нарастало необъяснимое волнение. Откуда это чувство? Пронзившая боль ослепила, как вспышкой света в темноте — в глазах жгло. Пробил озноб до костей. Гул вновь повис. Катя, прислонившись к забору, обвела взглядом улицу. Серая, тоскливая… Людей нет, зелень померкла, краски ушли. Даже помощи не у кого попросить. Зря вышла из больницы, дура! Если бы рассказала о болях и галлюцинациях, врачи, может, дали бы таблетку. Глубоко подышав, прикрыла на секунду глаза — шумы утихли, тянущаяся боль притупилась. Катя отлепившись от забора, ускорила шаг. Быстрее домой. Лечь, поспать. Глядишь, всё пройдёт! Прорезавшее тишину гудение моторов приближалось. Белоснежный лимузин неспешно ехал по ходу движения, а по встречной полосе мчались чёрная иномарка и зелёная «копейка»[2].

«Opel» пролетел с жутким металлическим побрякиванием. Жигули тарахтели так, словно готовилось отдать концы, но хозяин решил перед смертью, во что бы то ни стало, пронёстись на предельной скорости: «Погибать, так с музыкой». Катя едва отскочила от бордюра. Вот же придурок! Ещё и заносит… Лимузин замедлился — сверкающий, ослепляющий, так и кричащий: я дорогой! Вильнув к обочине, затормозил. Затенённое окошко приспустилось, оттуда вылетело серое облако сигаретного дыма, и вырвались громкие звуки песни группы «Касты» — «Закрытый космос».

— Девочка, ты не заблудилась? — показалось в проёме раскрасневшееся лоснящееся лицо жирного мужика.

Нехорошо… Катя затравленно отступила и мотнула головой. Сердце сбивалось с ритма, в груди сжималось от плохого предчувствия. Дверца распахнулась, толстяк вылез из машины. Большой и лысый. Отступая, бросала взгляды по сторонам. Никого! Уперлась в забор. Люди помогите! Крик застрял в пересохшем горле. Мужик плотоядно улыбнулся:

— Давай, мы тебя подвезем?

Риторический вопрос ввел в ступор. Из лимузина раздался многоголосый смех. Страх расползся, как паутина, обвивая по ногам и рукам. Открыла рот — губы онемели, не желая шевелиться, язык будто окаменел. Бежать! Увернувшись от жирдяя, бросилась прочь. Из машины, как хищник из кустов, выскочил второй. Тощий, кривоногий. В потрёпанной футболке и протертых джинсах. Лицо в оспинах. Холодные глаза с диким блеском. Растопырил руки: