Крутой сюжет 1995, № 1 - Ластбадер Эрик Ван - Страница 3

— Какого черта вы не смотрите, куда прете? — грубо крикнул он, сев на песке.

— Простите, я случайно.

Первое, что он увидел, было ее лицо, потом он почувствовал запах духов, голос незнакомки был так же сух, как голос Дина Хулсана. Лицо девушки находилось совсем рядом. Глаза сперва показались ему карими, затем он разглядел, что в них больше зеленого, чем коричневого. В левом глазу виднелись красные прожилки. Кожа девушки была нежной и гладкой. Нос довольно широк, что говорило об упрямом характере. Полные губы свидетельствовали о врожденной чувственности.

Николас взял ее за руку и поднялся вместе с ней.

Девушка тотчас отступила, скрестив руки на груди.

— Не стоит этого делать, — она по-прежнему смотрела ему в глаза, оставаясь неподвижной. Пальцами она потерла запястье, как будто он схватил ее слишком сильно.

— Мы не встречались раньше? — спросил Николас.

Губы девушки растянулись в лукавой улыбке.

— Вы не могли бы придумать что-нибудь оригинальнее?

Николас щелкнул пальцами.

— В офисе Сэма Голдмэна. Зимой. — Он кивнул головой. — Я не могу ошибиться.

В глазах девушки сверкнул огонек при упоминании имени Сэма, они посветлели, как будто приподнялась какая-то невидимая завеса.

— Я знаю Сэма Голдмэна, — сказала она медленно. — Я делала для него кое-какую работу. — Девушка приложила к губам тонкий палец с накрашенным светлым лаком ногтем.

— Вы — Николас Линер, — сказала она, и когда он кивнул, указала в его сторону пальцем. — Он постоянно говорит о вас.

Николас улыбнулся.

— Но все-таки вы не помните нашей встречи.

Девушка пожала плечами.

— Не знаю. Иногда я так погружена в работу…

Николас рассмеялся. На какое-то мгновение она показалась ему всего лишь школьницей, он почувствовал в ней скрытую детскую непосредственность.

— В океане нашли утопленника.

— Да? Кто он?

Николас пожал плечами.

— Не имею понятия.

— Неужели вам не интересно? — спросила она беззаботно. — Должно быть, это кто-то из здешних. Здесь довольно опасное место.

— Меня это мало интересует.

На ней были короткие джинсы бирюзового цвета, простая рубашка без рукавов, которая прекрасно сочеталась с цветом глаз девушки. Талия у нее была тонкой, ноги длинными и изящными. Она двигалась, как танцовщица.

— Но кое в чем вы, по всей видимости, заинтересованы, — сказала она спокойно, — что, если мы прогуляемся вместе?

— Пойдем, — сказал Николас. — Я весьма польщен.

Юстина была рекламным оформителем, она жила в четвертом доме от пляжа и ей нравилось в летние месяцы работать вдали от города.

— Я ненавижу Нью-Йорк летом, сказала она Николасу за стойкой бара, когда они встретились на следующий день. — Знаешь, однажды я просидела все лето в кабинете без кондиционера, не выходя на улицу. Я боялась, что сойду с ума. Еду мне носили, офис был завален работой, которую я едва успевала перелопачивать. Я ужасно устала. В конце концов я не выдержала и первым же утренним рейсом вылетела в Париж. Через две недели они нашли меня и там. — Она отвела взгляд в сторону. — Тем не менее, когда я вернулась в компанию, бешеная гонка уже закончилась.

Солнце начинало опускаться. Море окрасилось в темнокрасный цвет и переливалось в лучах еще яркого солнца.

Юстина молчала, продолжая неподвижно сидеть в кресле.

— Мне очень нравится двор университета, — начал Николас, решив нарушить тягостную тишину. — Конечно, это было всего лишь в начале февраля, но я представляю, как хороши летом эти газоны с красными магнолиями и густые зеленые кроны старых дубов. Студенты — народ весьма любознательный и проявляют искренний интерес, стоит только увлечь их. Кажется, они были очень удивлены, что я добивался от них знаний в достаточно полном объеме. Другие профессора не так уж много уделяли студентам внимания, они больше интересовались собственными работами.

— Значит, тебе нравится преподавать?

— Я не задумывался над этим. — Он налил себе джину с тоником и выжал лимон в наполненный льдом стакан. — Еще мне кажется, что некоторые профессора затягивают семестр. Все это я могу заметить только потому, что они не придают мне особого значения и не принимают меня всерьез. Для них главным является публикация их собственных работ. Педагогика — лишь необходимая реальность, с которой они вынуждены сталкиваться каждый день. — Он пожал плечами. — Мне кажется, они возмущены моим назначением. Я читаю лекции наравне с ними без всякого педагогического образования.

— Так кто же ты? — Ее лицо находилось очень близко, глаза ее блестели. — У тебя азиатский тип лица, глаза и широкий подбородок выдают тебя.

— Мой отец родился в Англии, — сказал Николас. — Он был евреем и ему пришлось изменить фамилию, чтобы заниматься бизнесом, а затем пойти служить в армию. Он был полковником.

— Как его звали? Я имею в виду его подлинную фамилию.

— Не знаю. Он никогда не говорил об этом. «Николас, — сказал он мне однажды, — какое значение имеет фамилия человека? Человек, который будет говорить тебе о важности своей фамилии, обыкновенный лжец».

— А твоя мать?

— Она была чистокровной японкой.

Доктору Дифорсу не нравилось лето, которое лишь прибавляло забот. Поток отдыхающих из города не переставал поражать его, казалось, сюда стекалось все население восточной части Манхэттена, отдыхающие напоминали стаи гусей, мигрирующих зимой на юг.

Доктор Дифорс мало знал о Манхэттене, вот уже пять лет он почти безвылазно жил в своем домике, делая лишь редкие визиты к своему другу Нату Грауману, главному медицинскому эксперту Нью-Йорка.

Сэму нравилось здесь. У него были дочери, регулярно посещающие его со своими семьями. Жена умерла десять лет назад от лейкемии, воспоминанием о ней осталась лишь старая фотография. Сэм работал доктором в медицинском заведении Флауера, где его любили за скрупулезность и изобретательность. Флауер предлагал перейти в главное управление, но ему больше нравилось на побережье. Здесь жили его друзья, богатые и добрые люди, хотя больше всего он ценил одиночество. Он давно понял, что испытывал счастье только оставаясь наедине с самим собой. Но была у него в жизни одна беда — его не переставали мучить ночные кошмары, которые подкрадывались тайком, как ночной вор-взломщик. Часто он просыпался среди ночи в поту, насквозь мокрая пижама прилипала к телу. Он пытался отвлечься, бороться, но все было напрасно. В такие минуты Сэм вставал с постели, готовил себе чашечку горячего какао и читал новеллы Раймонда Чандлера, которые немного успокаивали его, и через полчаса он снова засыпал.

Доктор Дифорс потянулся, чтобы хоть как-то заглушить острую боль, пронизывающую спину. «Это, наверное, от многочасовой работы», — подумал он. Перед ним лежали исписанные листы его труда, которые он снова и снова внимательно просматривал. Больше всего на свете он любил жизнь. Чтобы понять это, ему не обязательно было становиться доктором. Войны в Тихом океане с него было достаточно. День за днем, из своей палатки, разбитой в джунглях во время войны на Филиппинах, он мог видеть маленьких одноместных самолетов-камикадзе, груженых 2650 фунтами взрывчатки, которые отправлялись в атаку на американские корабли. Доктору Дифорсу казалось, что из обломков этих самолетов можно было бы выстроить мост между Западом и Востоком. Японцы называли их «ока» — цветками вишни. Но американцы прозвали их «бака» — живыми бомбами. В сознании западных людей не было места для понимания старых самурайских обычаев. Доктор Дифорс никогда не забудет хокку, сочиненную двадцатидвухлетним камикадзе перед смертью. Таким был обычай: «Когда мы падаем вниз, мы похожи на цветки вишен, опадающие весной, чистые и лучезарные!». Так японец думал о своей смерти. Самурай рожден для того, чтобы с честью умереть в сражении.

Жизнь доктора была размеренная, и только ночные кошмары впивались в него, как вампиры, поднявшиеся из могил.

Доктор Дифорс подхватил папку со всем содержимым, вышел из дома и направился по главной улице к одноэтажному зданию из красного кирпича, где находилась пожарная часть, затем свернул к полицейскому управлению.