Не отпускай меня / Never let me go - Исигуро Кадзуо - Страница 24

Рассказ Томми так меня увлек, что я забыла, с чем к нему пришла. Но слова «мы уже не маленькие» мне про это напомнили.

– Вот что, Томми, – сказала я, – давай в ближайшее время все подробно обсудим. Ты рассказал очень интересные вещи, и я понимаю, какие у тебя сейчас переживания. Но в любом случае тебе надо как-то собраться. Этим летом нам уезжать. Ты должен взять себя в руки, и есть одно, что ты можешь исправить прямо сейчас. Рут мне сказала, что готова все забыть и возобновить отношения. По-моему, это хороший шанс для тебя. Не упусти его.

Он несколько секунд помолчал, потом сказал:

– Не знаю, Кэт. Столько всего другого надо обдумать.

– Томми, послушай. Тебе сказочно повезло. Не кто-нибудь, а именно Рут к тебе неравнодушна. Когда мы отсюда уедем, если она будет с тобой, ты горя не будешь знать. Она тут лучше всех, держись около нее – и все у тебя будет отлично. Она говорит – хочет начать с тобой все сначала. Смотри не проворонь такой случай.

Я ждала ответа, но Томми ничего не говорил, и опять меня охватила чуть ли не паника. Я подалась к нему со словами:

– Слушай, дурак набитый, ты думаешь, у тебя будет много других возможностей? Пойми, мы недолго еще тут пробудем все вместе!

К моему удивлению, ответ, когда он прозвучал, был спокойным и взвешенным – эта сторона Томми все больше и больше стала проявляться только годы спустя.

– Я знаю, Кэт. И как раз поэтому не хочу бросаться сломя голову к Рут. Нам очень хорошо надо обдумывать свои шаги. – Он вздохнул и посмотрел мне в глаза. – Ты правильно говоришь, Кэт. Скоро нас здесь уже не будет. Это больше не игра. И нам надо крепко обо всем подумать.

Вдруг я растерялась – сижу, не знаю что сказать и только дергаю травинки. Я чувствовала, что Томми на меня смотрит, но глаз не поднимала. Это и еще могло продлиться, но нам помешали. Не помню – то ли вернулись мальчики, с которыми он катал мяч, то ли какая-то гуляющая компания заметила нас и подсела. Так или иначе, разговор по душам у нас кончился, и уходила я с мыслью, что не исполнила намеченное и каким-то образом подвела Рут.

Понять, как подействовал на Томми наш разговор, я так никогда и не смогла, потому что следующий день принес новость. Было позднее утро, и шел очередной урок погружения в культуру. Нам приходилось играть роли разных людей, с которыми мы должны были потом иметь дело, – официантов, полицейских и так далее. Эти занятия нас одновременно возбуждали и тревожили, так что мы были и без новости изрядно взвинчены. Урок окончился, собираемся выходить – и тут врывается Шарлотта Ф., и мигом всем становится известно, что мисс Люси уехала из Хейлшема. Мистер Крис, который вел урок и наверняка уже все знал, с виноватым видом удалился до того, как мы успели приступить к нему с расспросами. Вначале мы допускали, что Шарлотта, может быть, повторяет чей-то пустой треп, но чем больше она рассказывала, тем яснее становилось, что это правда. Сегодня утром, по ее словам, другая группа старших воспитанников пришла в класс 12, где мисс Люси должна была вести восприятие музыки. Но вместо нее они увидели мисс Эмили, которая сказала, что мисс Люси в данный момент занята и она ее заменяет. Минут двадцать урок шел нормально. Потом внезапно, чуть не посреди фразы, мисс Эмили перестала говорить о Бетховене и объявила, что мисс Люси навсегда покинула Хейлшем. Урок длился на несколько минут меньше обычного – мисс Эмили, озабоченно хмурясь, вдруг торопливо вышла, – и новость тут же начала разноситься по Хейлшему.

Я сразу же бросилась искать Томми, потому что отчаянно хотела рассказать ему первой. Но, выскочив во двор, увидела, что опоздала. Томми стоял поодаль в кружке парней, слушал, кивал. Другие мальчишки были взбудоражены, даже оживлены, но у Томми глаза были пустые. Вечером того же дня Томми и Рут опять сошлись, и Рут через несколько дней поблагодарила меня за то, что я «так здорово все уладила». Я сказала, что, скорее всего, я тут ни при чем, но Рут не поверила. Я была у нее с тех пор на самом лучшем счету. Таким было положение вещей в последние недели нашей жизни в Хейлшеме.

Еду иногда по длинной извилистой дороге в болотистых местах или мимо одного расчерченного бороздами поля за другим, небо большое, серое и одинаковое миля за милей, и ловлю себя на том, что думаю о сочинении, которое должна была писать тогда, в Коттеджах. В последнее наше лето в Хейлшеме опекуны все время говорили нам про эти сочинения и старались помочь каждому выбрать тему, которая дала бы ему занятие на год, а то и на два. Но почему-то – может быть, из-за каких-то интонаций у опекунов – никто в важность этих сочинений по-настоящему не верил, и между собой мы о них почти не разговаривали. Перед тем как пойти к мисс Эмили сказать, что я выбрала темой викторианские романы, я, помнится, толком этот выбор не обдумывала, и видно было, что она это знает. Но она промолчала, только посмотрела изучающе, как иногда делала.

Но когда мы поселились в Коттеджах, у сочинений появился новый смысл. Первое время, а то и гораздо дольше, все цеплялись за эти последние хейлшемские задания, дорожили ими как прощальными подарками от опекунов. Потом сочинения стали мало-помалу забываться, но поначалу они очень помогли нам в новой обстановке.

Мое сочинение, когда я сейчас о нем думаю, разворачивается у меня в уме довольно-таки подробно; иногда мне видится какой-нибудь совсем новый подход или другой набор книг и писателей, на котором я могла бы сосредоточиться. Бывает, пью кофе на станции обслуживания, смотрю через большие окна на шоссе, и ни с того ни с сего в голове всплывает сочинение. Мне становится хорошо, и вот я сижу, перебираю все мысленно… Совсем недавно даже подумалось, не вернуться ли к этой работе, когда я уже не буду помощницей и у меня появится время. Я понимаю, впрочем, что это не всерьез. Просто ностальгические мечтания в свободную минуту. Я размышляю о сочинении примерно так, как могла бы о какой-нибудь удачной для меня подростковой игре в раундерз или о давнишнем споре, где, возобновись он сейчас, я бы выставила новые убедительные доводы. В общем, что-то из области фантазий. Но в Коттеджах первое время, повторяю, было не так.

Из тех, кто уехал из Хейлшема тем летом, в Коттеджи попало восемь человек. Другие отправились кто в валлийские холмы в Белый особняк, кто в Дорсет на Тополиную ферму. Мы не знали тогда, что к Хейлшему все эти места имеют лишь косвенное отношение. В Коттеджах мы ожидали увидеть нечто вроде Хейлшема, только для старших, и мне кажется, что некоторое время мы продолжали так на них смотреть и после приезда. Разумеется, мы почти не думали ни о нашей будущей жизни вне Коттеджей, ни о том, кто ими ведает и как они вписываются в большой мир. Никого из нас эти вопросы тогда не занимали.

Коттеджи были остатками фермы, которая не действовала как ферма уже много лет. Вокруг старого дома там стояли переоборудованные для жилья амбары, надворные постройки, конюшни. Имелись и другие строения, большей частью на отшибе, которые практически разваливались и были мало на что годны, но за которые мы смутно чувствовали себя в ответе – главным образом из-за Кефферса. Так звали ворчливого пожилого типа, который два-три раза в неделю приезжал в заляпанном грязью фургончике по хозяйственным делам. Разговаривать он с нами не особенно любил, и в том, как он ходил повсюду, вздыхая и с отвращением качая головой, читалось, что мы, по его мнению, и близко не делаем того, что здесь необходимо. Но чего именно он еще от нас хочет, понять было невозможно. Когда мы приехали, он показал нам список обязанностей, и те, кто появился в Коттеджах до нас – «старожилы», как назвала их Ханна, – давно уже составили график дежурств, которого мы добросовестно придерживались. Помимо этого, мы мало на что были способны – разве только сообщать о протечках и вытирать после них лужи.

В старом фермерском доме – главном здании Коттеджей – было несколько каминов, которые мы могли топить дровами, хранившимися в сараях. Еще имелись большие, ящичного типа обогреватели, но закавыка с ними была та, что они работали от газовых баллонов, а Кефферс, если только не было уж совсем холодно, много их не привозил. Мы постоянно просили его оставить нам приличный запас, но он угрюмо качал головой, как будто был уверен, что мы начнем жечь газ напрасно или даже устроим взрыв. Мне вспоминаются поэтому, если не считать лета, долгие месяцы, когда было зябко. Ходили в двух, а то и в трех свитерах, ткань джинсов была холодной, жесткой. Иной раз по целым дням не снимали резиновых сапог, от которых по полу тянулись разводы грязи и сырости. Кефферс, видя это, опять-таки качал головой, но когда мы спросили его, как еще нам ходить по таким полам, ничего не ответил.