Егорка-пастух
(Повесть) - Успенский Николай Васильевич - Страница 2

— Эх, Егорушка, — воскликнул старик, — кабы ты знал, как моя душенька болит об тебе… ты думаешь, я сам не смекаю… я у горе-то копаю, копаю, а все об тебе думаю… Люди запивают… Вон намесь Терехины усплений пили… а я пошел на ярмарку лычек купить, иду мимо-то — они гуляют… Я и вздумал об тебе… Вот кабы мочь была, я б не хуже людей разгулялся…

— Не тужи, батя… ты смотри.

— Что нам с тобой смотреть? Нам кабы господь послал по смерть хлеб-соль, — и слава богу…

— Эко, батя… хлеб-соль — хлебом-солью, а дело само собою. Вот нас с тобой двое; ты меня не бил никогда, жили мы с тобой ладно… Надо правду сказать: полюбилась мне девка…

— Где же это?

— Воробьевская… знаешь, у Губаревых…

— Как не знать! Эх, братец ты мой: голь на голь — что ж выйдет?

— Оно голь-то голь, батя! а ведь мы с тобой с голоду не помираем… авось господь! И ты живешь, и я живу… Вон ноне всю зиму лебеду ели, а живы остались… Будем оба с женою работать, — наймемся куда… а ты посмотри у работниках: каши невпроворот… еда хорошая… а что ж нам еще надо? Мне девку жалко… Ее пропили, за Ваньку косорылова… а девка-то какая!

— Так-то так, Егорушка, Краюхины люди богатые, а нам-то с чем свадьбу сыграть? ведь у нас куда ни кинь — везде клин, нет ничего!.. вон путо нашел, другой год им подпоясываюсь… а кафтанишко — в добрые люди и показаться нельзя… да уж и стар стал… хорошо, как глиной пришибет? а ну-ко нет?.. я и сяду на твои руки?.. а ты беден, хозяйка еще бедней…

— Эх, батя! дай пожить мне-то! все у нас будет: я буду служить старательно, попрошу управителя, он прибавит жалованья, и тебя куда-нибудь возьмет — лес, что ль, караулить… авось как-нибудь проживем… жена будет помогать…

— Оно вестимо так, — ободрясь, продолжал старик, — что ж? лес караулить — это бы ничто!.. А ведь я ломом-то долблю, долблю — рук не подымешь; придешь домой, ляжешь на печку, поясница так и ломит… Как же это нам быть-то?

— Да ты уж не хлопочи; я оборудую дело… только слухайся меня: ступай ты завтра к Губаревым свататься, наперва приходи ко мне в лес, я ранехочко у приказчика выпрошу пару цалковых… Ты купи вина и ступай, запивай за меня… потому, я тебе сказываю, девке идти не хочется за косорылова… мы с ней устрелись в лесу… она за грибами ходила… Девка, одно слово, смиренная… супротив этой девки весь свет выходи — не найдешь… Что ж я буду так жить? Ты помрешь, кто меня женит? И запить некому будет…

— Оно ничего… Что ж, когда такое дело?.. вот маленько у меня не докопано до сажени… десятский приезжал, кричал, кричал…

— Авось докопаешь! Ступай, да и раз! там уж запой был… отдадут за Ваньку — девка пропала… а она мне говорила, что со всем согласьем… дело насчет, значит, родителев…

— Вот что, малый: куда ж мы ее приведем-то?

— Толкуй там, куда приведем… а у них-то что? одни ворота… двора-то нету… весь сожгли…

— Стало быть, вы промеж себя будете жить?

— А то что же! Я не во двор ее веду, а будем жить по людям, и ладно…

— Это так… — доставая тавлинку, заметил старик, — ну, что ж… пожалуй…

— Вот что, батя: однова дыхнуть, жени меня на Параше… дюже будет хорошо!.. Ну, я пойду… завтра поране вставай…

— Эх, Егорушка, — говорил старик, провожая сына, — я б тебя на ком хошь женил, мочи-то не хватает…

Рано утром Ефим, так звали отца пастуха, зашел к сыну в лес, взял деньги и отправился в деревню Воробьевку, до которой считалось от Лебедкина не более двух верст. На пути в кабаке, стоявшем на большой дороге, он купил водки, белого хлеба и середку ветчины.

Ефим вошел в дом невесты, сложив провизию в сенцах.

— Что, хозяин дома? — спросил он, помолившись образам.

— Тебе что надо? — спросила хозяйка.

— Да я так пришел: мне повидаться надо.

— Тебе насчет чего же надо-то?

— Да так! поговорить насчет одного дела.

— Ты откудова?

— Чернолесский.

Вскоре вошел хозяин.

— Доброго здоровья! — сказал он, — тебе что надо?

— Тут… насчет своего дела…

— Об чем же?

— Да насчет, примеру, девки…

— Какой девки?

— Силич, твоей.

— Моя пропита!

— Мало что есть! вот мы поглядим, как дело пойдет… Ефим отправился в сени, принес оттуда провизию и, становя ее на стол, проговорил:

— Тут вот что!..

— Да это мы видали виду-то, — возразил хозяин, с пренебрежением глядя на закуску, — у нас не такие бывали: и яблок принесут и арбузов… что твоей душе угодно… Только нам теперь не до этого… я уж готовлюсь к свадьбе: вон и ржицы на солод приготовил; бражку затеваем…

— Эх, брат! — воскликнул Ефим, развязывая провизию, — люб-нелюб — повидался…

— Да что, брат ты мой, повидался… у нас уж два года дружелюбие идё с Краюхиными…

— Опоздал, батюшка, опоздал! — заговорила хозяйка, становя чугун в печку, — мы уж никак больше году с Краюхиными знаемся… и дары уж отдали.

— Мало что отдали! — сказал Ефим, — хлеб-соль во сне хорошо, а наяву еще лучше…

— Ну, так что же, брат ты мой? — сказал хозяин, садясь за стол, — в чем же у нас будет дело? ты чей, откулева?

— Да я — чернолесский… Ефим… А у мня малый есть, Егорка, знаешь, в Лебедкине у барина лошадей стережет…

— Знаю, знаю… Так что ж, значит, куда же это вы мою Параньку хочете взять? ведь я дом-то ваш знаю: мой хорош, а ваш еще ловчей!..

— Э! братец ты мой любезный! — держа в руках штоф, заговорил Ефим, — и через золото слезы льются, я слыхал… Я ведь не в дом беру, а просто за Егорку: человек дорог!.. Парень тебе известный: вокруг вас другой год живет…

— Живет-то живет… ну-ко, садись за стол: там видно будет… что с тобой делать. — Подноси… ну, пей сам.

— Дурья голова! — завопила хозяйка на мужа, — что у тебя горло-то, как бёрда![1] что хошь пройдет… И рад, родимец те растяни, что вина принесли… а забыл, что девка давно пропита…

— Э! гость нá гость, хозяину радость… во всем воля божия!.. вот Еремины опили, может быть, десятерых… а нам по бедности только другой пришелся…

— Я не к чему что, — держа перед хозяином стакан, говорил Ефим, — не знаю, как имя отчество…

— Был Кузьма, — сказал хозяин и обратился к жене, — ты бы посмотрела на улице да хлудом[2] дверь-то заперла… неравно сваты придут… Краюхин ноне Паранке говорил… То-то, стало быть, баба дура!

Хозяйка заперла дверь и возвратилась в избу.

— Садись, сват! — продолжал хозяин, обращаясь к Ефиму, — мы попросту… мы народ бедный… Аксинья! порежь ветчинки-то…

— Я сам, малый, бедный, не рассказывать тебе, — объяснил Ефим, присаживаясь на коник[3], — у вашего же барина камни копаю… Только вот что я тебе скажу… Нет! давай выпьем по другой… Просим покорно!

— Отрежь ребрышко, — сказал хозяин жене.

— Вся для вас! — указывая на ветчину, объявил Ефим, — дело, видишь, какое: лежу я на печке, Егорка приходит мой и пересказал мне, что твоя девка больно полюбилась ему…

В это время вошла Параша с коромыслом, увешанным рубахами.

— Здорово живете! — сказала она гостю, проходя к печке.

— Здравствуй, касатка! — проговорил Ефим, глядя на девушку, — стало быть, твоя дочка? — спросил он хозяина.

— Моя…

— Ну, я и говорю, — продолжал Ефим, — куда ж нам, говорю?.. не сыграть нам свадьбы… а он вон как: «У меня управляющий нипочем! Взял пару цалковых, ступай, говорит, запивай! Вот тебе вино, вот тебе и середка»… Удалой парень зародился…

— Знамо! что говорить? — сказал хозяин, — по душе на что лучше! Только как же, сват? где же мы свадьбу-то играть будем?

— Матушка! — шептала за перегородкой девушка своей матери, — это пастухов отец?