Аргентинские сказки - Баттини Видаль де - Страница 3

Местный колорит подчас очень своеобразно проявляется и в волшебных сказках, сюжеты которых отличаются особой устойчивостью. В этом отношении любопытно рассмотреть сказку «Семиглавый змей».

Чтобы добыть себе принцессу в жены, герой сражается с многоголовым чудищем, а его подвиг бесчестно присваивает себе другой. Этот сюжет в тех или иных вариантах знаком русскому читателю по сказкам «Иван-царевич и Марфа-царевна», «Фролка-сидень», «Иван Быкович» и прочим. Тем более бросается в глаза непривычный для нас декор сюжета. Речь идет не только о мелких деталях типа маиса, кофе, чая мате, рожкового дерева кебрачо и т. п. К примеру, со змеем герой сказки — Адан — сражается совсем не так, как русский богатырь. Наш воитель молодецким взмахом меча сразу сносит все головы змея. Адан сражается, взяв в правую руку кинжал, а левую обмотав пончо. Что за странная манера боя? Это — классический аргентинский поединок, известный под названием «креольская дуэль»: противники бьются кинжалами, а пончо, обмотанное вокруг левой руки, используют для защиты от ударов. Когда отношения выясняют опытные противники, такие поединки затягиваются подчас весьма надолго. Вот и Адан всю ночь сражался со змеем, покуда не запрыгнул ему на спину и не отсек все семь голов.

В поисках огня для варки кофе Адан сталкивается с тремя разбойниками-гаучо. Об этих персонажах аргентинской сказки требуется сказать особо. Аргентинских гаучо, вольных крестьян скотоводов, казалось, породила сама бескрайняя пампа, где паслись неисчислимые стада одичавшего скота и мчались табуны диких лошадей. Привыкшие к кочевой жизни в седле, гаучо отличались выносливостью, храбростью, ловкостью в обращении с оружием, свободолюбием и неукротимым нравом. Это они стали главной силой в войне за независимость страны от Испании. Аргентинская литература XIX — начала XX вв. сделала гаучо своим излюбленным героем и возвела его идеализированный образ в символ национального духа.

А вот в сказках — все наоборот: гаучо предстают разбойниками, ворами. Чем объяснить такое несовпадение? Дело в том, что в XVIII в., когда формировалась социальная прослойка гаучо (частью из деклассированных элементов), власти, горожане и оседлые крестьяне относились к этим людям весьма враждебно. По одной из этимологических гипотез слово «гаучо» происходит от испанского «перекошенный», «искривленный», а в переносном смысле — «нечестный», «сбившийся с верного пути». Такое отношение отражено в одном из документов от 1787 г.: «Гаучо — испанское слово, употребляемое в этой стране для наименования бродяг или сельских воров…» Фольклор отражает более древние, традиционные формы мировосприятия, ему мало дела до литературных игр, — вот почему в аргентинской сказке сохранился анахроничный образ гаучо-разбойника.

Это в полной мере относится еще к одному негативному персонажу аргентинской сказки. Подвиг Адана бессовестно присвоил себе чернокожий раб, которому по уговору должна достаться королевская дочь. Далеко не случайный поворот сюжета. Читатель заметит, что в аргентинских сказках негр обычно выступает в самых неприглядных ролях. Чернокожая рабыня клевещет королю на его будущую жену («Братья-вороны»), негры становятся исполнителями злой воли («Конь-семицвет»), юноша, желая скрыть свою красоту, надевает на себя кожу негра («Бильбао, золотой мальчик») и т. п.

Такое враждебное отношение к чернокожим коренится еще в испанской и общеевропейской фольклорной и литературной традиции, трактовавшей черный цвет как цвет ада, дьявола, зла, уродства, смерти. Расовые предрассудки складывались в Европе; американская практика рабовладения их только укрепляла. Для аргентинцев негр был вполне реальным персонажем, оставаясь в то же время непонятым, непринятым, чужим. На место европейских злых мачех, завистливых сестер и ведьм сказитель легко подставлял чернокожих, встречая полное понимание со стороны слушателей, поскольку дурной поступок негра не требовал никакой мотивации. И хотя к XX веку аргентинские негры полностью растворились в белом населении, они живут в народных сказках как напоминание о колониальной истории страны.

Но вот сказка о семиглавом змее подошла к счастливому финалу: гаучо убиты, негр наказан, Адан женился на королевской дочери, сам стал королем и — завершает сказитель: «Весь народ радовался и веселился, будто Республика у них настала». Изумительная концовка! За ней проглядывает еще одна грань аргентинской истории — колониальную тиранию, столь глубоко запавшую в память народную, что в противовес ей республика воспринимается как сказочная страна счастья.

Здесь мы сталкиваемся с анахронизмом совсем иного рода: когда в сказку попадают реалии современной жизни и смотрятся они в ней чудно и забавно, словно электрическая лампочка в избушке на курьих ножках. Такого типа нововведения встречаются в живой фольклорной традиции любого народа, а в аргентинской сказке, которая приобрела свою национальную окраску лишь в XIX в., их особенно много. И пусть вас не удивляет принцесса, разыскивающая претендента на ее руку с помощью теодолита, или медведь, заколдованный принц, который приезжает во дворец короля в роскошном «шевроле».

В заключение несколько слов о бытовой аргентинской народной сказке. Как и в России, народную сказку в живом исполнении в Аргентине можно услышать преимущественно в сельских местностях из уст людей старшего поколения, чаще женщин и, как правило, неграмотных или малограмотных. В Аргентине издавна существовали народные профессиональные певцы (те, кто жили своим искусством), а профессиональных сказителей здесь никогда не было. Может быть, потому, что сказки знал и умел рассказывать всякий. Впрочем, выделялись незаурядные исполнители и знатоки сказок, прославленные в своем селе или в округе. Фольклористка Видаль де Баттини немало слышала о них и сама знавала таковых, но она с горечью констатирует, что чаще всего эти люди уносят свои знания в могилу, ибо им некому передать духовное наследие. Как видим, традиционный фольклор умирает везде одинаково и по одним и тем же причинам.

В некоторых аргентинских селах существует поверье, что рассказывать сказки днем — дурная примета. Обычно сказки звучат по вечерам, после трудового дня, когда семьи, соседи, друзья собираются в доме или на открытом воздухе и, потягивая мате через трубочки из специальных сосудов, начинают развлекать друг друга. Сказки также звучат во время так называемых «мингако», когда соседи собираются на ночь для выполнения каких-либо работ (например, для очистки початков маиса).

Как правило, первым начинает самый старший или самый авторитетный в этом кругу людей сказитель. Заканчивая сказку, очередной исполнитель произносит одну из множества стихотворных формул, передавая слово другому. Не считается зазорным перебивать рассказчика, чтобы напомнить забытую сцену, или дополнить сюжет, или добавить деталь, или откомментировать событие, поэтому исполнение сказки подчас превращается в своего рода коллективное театрализованное представление.

Хотя предлагаемый сборник сказок составлен на основе научного академического издания, сам он не претендует на научность. Это касается и весьма условной рубрикации сказок и переводов. Добросовестно точные записи сказок при переводе подвергались неизбежной редактуре, поскольку было невозможно, да и не нужно, передавать диалектные особенности. Переводчики постарались сохранить привкус сочной простонародной речи и отчасти даже отразить индивидуальные манеры исполнителей.

Думается, эту книгу будет занятно прочесть детям и взрослым. Детям — понятно почему: им всякая хорошая сказка интересна и полезна. А взрослым эти сказки, может быть, помогут разглядеть сквозь «вершки» национальной специфики индоевропейские корни нашей культуры.

А. Кофман

I

ЛИС, ТИГР И ДРУГИЕ

(Сказки о животных)

Рассказывают, будто два зайчонка нашли однажды куски от одеяла. Шли они, рассказывают, краем дороги и увидели — валяются два куска от шерстяного одеяла. Видимо, выбросил по ненадобности погонщик скота, а может, кто другой. Зима в тот год стояла очень суровая, и зверюшки совсем замучились от холода.