Мартовские дни (СИ) - Старк Джерри - Страница 12

— У нас тоже. Видимо, это всеобщая традиция. Так вот, история. Она короткая и банальная. Когда я был гораздо моложе и наивнее, я встретил женщину…

— Даму Лючиану? — уточнил царевич. — Или какую другую?

— Ее самую, Ченчи, — не стал отрицать Гардиано. — У тебя вообще как насчет женщин, царевич?

— Э-э… — растерялся Пересвет. Матушка и сестра точно не в счет, Ясмин — заклятый друг и боевой товарищ. С какими женщинами его еще сводила судьба? Принцесса-чародейка Фанни, что имела привычку в дурном настроении обращаться в огнепыхающую драконицу. Королевишна Аврора— Катрина, смахивающая на хитрую пронырливую свинку. Кадайская принцесса Лю-Ай, высокомерная насмешница и мастерица пластать врагов саблей на части. Мачеха Рорика, жутковатая королева Хельга с ее проповедями о необходимости выжечь заразу распутства каленым железом… — Э-э, да никак, наверное. Не сложилось толком. У меня Ёжик есть. Ёширо, в смысле.

— Мне уже напели в уши про ваш династический и позарез необходимый для блага царства брак, — злоехидно скривился ромей. — Значит, касательно образа мыслей прекрасной половины человечества ты пребываешь в полных непонятках. Не отчаивайся, точно так же себя чувствуют две трети остальных мужчин. Я в том числе. Когда я впервые увидел Ченчи Борху, то ослеп. В самом буквальном смысле этого слова. Я не понимал, неужели другие не видят окружающего ее сияния? Оно ореолом плескалось вокруг нее — янтарное, синее и пурпурное. Я смотрел на нее, а видел только манящий свет. Так, наверное, видят мир мотыльки за миг до того, как вспыхнуть в пламени свечи. Этот свет давал мне силы. В те времена вся моя жизнь была посвящена только ей. Увижу ее — смогу жить дальше. Не увижу — дня не было, один дурной, тягостный сон. Она была моей богиней. Я возвел для нее золотой пьедестал и научил Город молиться ей одной.

— Наверное, это ей очень нравилось? — осторожно предположил Пересвет. Выслушивать сестрицыны излияния он с детства приучился. В сердечных метаниях принца Кириамэ тоже худо-бедно разобрался, и вот опять кому-то не терпится обрушить на его голову свои задушевные секреты. Правду молвил людознатец отец Феодор: есть у младшего Берендеевича потаенный дар вызывать людей на искренность…

Или весь секрет в зелене вине? Которую по счету чарку он уже опрокинул в себя, пытаясь удержаться наравне с ромеем?

— Сперва нравилось. Ченчи с детства привыкла к восхищению. Потом оно начало ей досаждать. Она гневалась, отдалялась, требовала оставить ее в покое, а я не понимал — почему. Ведь я смотрел на нее сквозь незримое пламя своей любви. Не сознавал, что на самом деле она обычная женщина. Не замечал, как больно порой она ранит собеседников своим острым язычком. Не обращал внимания на ее злопамятность и жадность, ее ветреность и то, как ей одиноко среди толпы прихлебателей и якобы друзей. Творил из нее идеал, не имеющий права на слабости и ошибки. В конце концов Лючиана не выдержала. Она хотела просто жить, а не воплощать чужие мечты об идеальной возлюбленной. Твоя сестра смотрит на меня тем же самым взглядом, который я прежде встречал у своего отражения. Взглядом, затуманенным золотым сиянием вымысла… Ты хоть понимаешь, о чем я толкую?

— Что для Славки было бы лучше вовсе грамоты не разуметь, — ляпнул царевич, ощущая, как от выпитого в голове становится легко-легко. — Обчиталась виршей и теперь мечтает сделаться, как эта твоя Оливия — вся такая воздушная, к поцелуям зовущая. Только никакой Оливии на свете никогда не было, потому как она придуманная. А моя сестрица если куда и зовущая, то совсем даже не к страстным лобызаниям. А к тому, чтобы всласть шестопером помахать в чистом поле. И ты в жизни вовсе не такой, как в виршах, но гораздо хуже. Потому как подлый ворюга и бедной женщине голову напрочь заморочил.

— Взгляд, конечно, очень варварский, но верный, — Гай подался вперед, и они с царевичем звонко чокнулись наполненными чарками. — Да, я такой. А твоя сестрица воинственна и прямодушна, но чудовищно необразована. Я не представляю, что с ней делать… ну, кроме того, что напрашивается само собой, — он изобразил пальцами непристойный жест.

— Эй-эй! — Пересвет зашарил по поясу в поисках меча, запамятовав, что оставил его в своих покоях. — Ты это… даже не думай! Славка какая-никакая, а все ж царевна!

— Царевна захудалого клочка ровной земли посреди дебрей на краю света, — едко уточнил ромей.

— И не язви. Мало мне Ёжика, у которого что ни слово, то колючка ядовитая, так еще тебя зачем-то гнилыми ветрами занесло. Слушай, ну что тебе стоит быть со Славкой поласковей? Скажи ей что-нибудь доброе. Мается же девка. Бегает, как собачонка приблудная. Жалко ее.

— А почему ваши родители ее до сих пор замуж не выдали?

— Да кто ж такую возьмет? — горестно вздохнул царевич. — Разве что из Африкании вождь какой дикий сыщется. Людоед и душегуб с костью в носу. Или, может, ты согласишься?

— Нет уж, оставьте вашу красу ненаглядную себе. Она малость не в моем вкусе. Что трясешь кувшином, как припадочный?

— Он закончился, — объяснил Пересвет.

— Так пусть несут новый!

— Мне матушка помногу пить запрещает, — робко заикнулся царевич.

— Ну не пей, мне больше достанется, — заявил безжалостный ромей. — Мне нужно. Для вдохновения. У меня горе. Вокруг меня увивается прекрасная дева, которая мне нахрен не сдалась. О боги, она такая наивная, что, когда открывает рот, видно, как сердечко бьется…

— Не язви, кому велено! Сам-то тоже шибко умный. На постоялом дворе коням хвосты накручивал и дармоедам шишки задаром раздавал.

— Уел, — легко признал Гай. — Воспользовался чужой слабостью.

— Расскажи лучше что-нибудь занятное, — малость заплетающимся языком потребовал Пересвет. — Про город Ромус и тамошние нравы. О, и про Лючиану, про Лючиану сказывай! Какая она на самом деле? А знаешь, как Славка тебя кличет? Гаюшка-заюшка!

Гардиано поперхнулся вином. Пересвет надеялся, что ромей рассмеется или хотя бы улыбнется девичьей придумке, но напрасно — Гай только ощерился по-волчьи.

На один короткий удар сердца царевич поймал себя на необъяснимом, невесть из каких хмельных потемок всплывшем желании: протянуть руку и пальцами осторожно стереть кривой оскал с узкогубого, подвижного рта.

Чья-то добрая душа оставила подле кровати медный тазик с водой, где плавали медленно тающие льдинки, полотенце и большой глиняный кувшин с рассолом. Намоченным полотенцем стенающий царевич растер лицо и шею, а к кувшину прильнул надолго, жадно и часто булькая. Многоученая принцесса Лю-Ай не преминула бы сморщить тонкий носик и заметить, что слабыми духом к концу попойки непременно овладевает злобный и коварный демон Бо-Дун. Какового изгонит только тройная пробежка вкруг огромного царского сада и усердные занятия на ристалищной площадке. А вообще — завязывать пора, твое будущее царское величество!

О-хо-хо-хохонюшки, грехи наши тяжкие, что ж вчера было?

Как он добрался до опочивальни — Пересвет, убей бог, не помнил. Ему достало сметливости не тревожить спящего Ёширо и завалиться дрыхнуть на низкой кушетке в углу. Их с супругом общая большая кровать под складчатым балдахином вопиюще пустовала и была аккуратно застлана расшитыми покрывалами. Стал-быть, Кириамэ наткнулся с утра на бездыханную тушку, фыркнул презрительно и удалился. Чтоб не осквернять возвышенный взор созерцанием похмельных мучений благоверного. Ну и правильно сделал, наверное. Страдать под укоризненным взором нихонского принца было бы еще гаже.

Опасливо, бочком-бочком крадясь вдоль стеночки, отважились вернуться воспоминания. Кто-то подлый и коварный с целью злого умысла подменил опустевшие кувшины полными. Гардиано ударился в воспоминания о своей ненаглядной Лючиане, и они взахлеб заспорили о женщинах. Придя в итоге к неутешительному выводу: слабый пол совершенно напрасно именуется слабым, и доверять им не стоит. Выпили за женщин, потому как с ними беда, и без них никак.