Новый Гулливер
(Затерянные миры. Том XXIV) - Пэйн Барри - Страница 3

— А теперь, друг мой, можно и поговорить.

— В таком случае, может быть, вы объясните мне, почему у вас не в обычае разговаривать во время питья? В стране, откуда я родом, как раз любят посидеть и потолковать за стаканом доброго винца.

— Так было и у нас во времена глубокой древности. Напитки тогда были большей частью спиртные, и чем больше люди пили, тем больше они говорили, и чем больше говорили, тем больше разжигали жажду. А теперь среди существ первого разряда на острове Фула спиртные напитки совершенно неизвестны. Но обычай не разговаривать за питьем остался, хотя теперь мы пьем только одну воду. Это один из многих примеров тому, что ритуал переживает религию.

Я указал на решетку в полу.

— Вентилятор, должно быть?

— Верно. В течение каждого часа он действует две минуты. Он удаляет углекислоту, которая, будучи тяжелей воздуха, осаждается в нижней части комнаты, и в то же время вызывает приток свежего воздуха через соответствующую решетку в потолке. Главное то, что он действует бесшумно. Изучая причины долговечности, мы выяснили, что всякие раздражения сокращают нашу жизнь. А электрический вентилятор раздражает своим шумом, в особенности если он устроен в спальне. Я уверен, что ваши грубые приспособления по части вентиляции в старом мире до сих пор звенят и трещат.

— Я замечаю, что все ваши электрические лампочки ввинчены в потолок. А это по какой причине?

— Очень естественно. Все, что висит, может упасть. А мы не хотим подвергать себя опасности. Странно, что вы обратили на это внимание; не далее, как на прошлой неделе, я беседовал об этом с моим другом, профессором. Он показал мне рисунок старомодного подсвечника, и кстати рассказал, что в Англии и других нецивилизованных странах был обычай размазывать масляными красками холст, потом вставлять его в тяжелую раму и вешать на стену. Это называлось картиной в раме. Мы здесь не так беспечны. Кстати, я узнал, что мне было нужно относительно Англии. Я переговорил с Департаментом Внешних Дел, и мне сказали, что это кусок земли позади Шотландии.

Впоследствии я узнал, что «переговорить» на острове Фула означало переговорить по беспроволочному телеграфу.

— Упомянув о профессоре, я, кстати, вспомнил, что сегодня день рождения его и мой. В этот день я обыкновенно наношу ему церемониальный визит и с удовольствием взял бы вас с собою. В качестве образчика старочеловеческого вы можете заинтересовать его.

— Могу я узнать, что такое Департамент Внешних Дел?

— Центральный Департамент ведает профессиональным обучением и разделен на Контрольные отделы. Я, например, стою во главе Контроля Освещения и Отопления. Внешний Департамент ведает академическим образованием, и мой друг, профессор, преподает историю древнего мира. Внутренний Департамент разрешает вопросы правосудия. Но сейчас я не имею времени объяснить вам нашу простую конституцию. Нам пора идти к профессору.

— Еще одно, — сказал я. — Могу я узнать ваше имя? У нас с этого начинают.

— У нас нет имен. Каждое из существ высшего разряда имеет свою формулу, отличающую его от других; имена же даются лишь растениям и низшим животным. Существа второго разряда, рабочие, между собой, может быть, и называют друг друга какими-нибудь именами, но я этого не знаю. Моя формула — MZ04, и так как двух одинаковых формул нет, это предотвращает путаницу. Кстати, ваши волосы всклокочены.

— Само собой. Я сам хотел просить…

— И руки ваши грязны. Так оно и должно быть. Мы готовимся нанести церемониальный визит. Вам, быть может, непонятно. Все наши дома устроены по одному и тому же образцу, и в каждом имеется комната для омовений и купанья. Но, когда мы идем куда-нибудь с церемониальным визитом, мы обыкновенно являемся туда перепачканными и растрепанными. А по прибытии моемся и приводим себя в порядок в уборной хозяина. Это делается из любезности. Мы как бы даем ему понять, что у него в доме имеются удобства, которых нет у нас.

— Извините, но мне это кажется удивительно нелепым.

— С известной точки зрения любезности вообще — нелепость, но, с точки зрения долговечности, она есть мудрость. Она смягчает сердца. Мы настолько сознаем это, что по временам прибегаем к услугам профессиональных оптимистов.

— То есть как?

— Очень просто. Если существо первого разряда чувствует себя расстроенным и угнетенным, оно сознает, что это понижает его жизнеспособность и укорачивает его жизнь. Но сознание этого только увеличивает недовольство. В таких случаях посылают в Центральный Департамент за профессиональным оптимистом. Оптимист приходит и начинает говорить. Он слегка преувеличивает все, что есть благоприятного в положении данного лица. Подчеркивает сильные стороны его характера. Восхищается его способностями. У нас немного таких профессиональных оптимистов, и услуги их чрезвычайно хорошо оплачиваются, — т. е. их право делать заказы в Центральном Департаменте весьма обширно.

— Многое тут кажется мне ребяческим, — сказал я. — А иного я не понимаю.

— Вы варвар и трудно ожидать, чтобы вы сразу постигли всю утонченность более высокой цивилизации. Постепенно вы поймете. А теперь идемте, — я только-только успею навестить профессора, прежде чем идти на службу в Контроль Освещения и Отопления.

Мы поднялись по спиральному откосу; мой хозяин подвигался вперед очень медленно и тяжело дыша. Дом профессора находился всего в сотне шагов от нас, но я не ошибусь, если скажу, что мы шли сюда целых пять минут. По внешности он был точной копией того, откуда мы только что вышли. Добравшись до наружной двери, мой спутник постучал молотком один раз. Дверь немедленно отворилась, как бы сама собой, и мы очутились в пустой передней. Отсюда дверь вела в большую комнату, служившую ванной и уборной. Впоследствии я убедился, что во всех домах эта комната была самой большой. Я обратил внимание своего спутника на то, что никто из слуг не вышел нам навстречу и некому доложить о нас профессору.

— Слуг у нас нет, — ответил он. — Имеется второй разряд существ, рабочие, но жить в наших домах мы им не позволяем. Мы так упростили жизнь, что каждый сам легко может смотреть за своим домом. В настоящее время каждое утро Контроль Гигиены посылает в каждый дом по двое рабочих для уборки и чистки, но еще вопрос, будет ли это продолжаться. В данный момент этот вопрос стоит на очереди. Это в некотором смысле роскошь, а роскошь опасна для интересов долговечности. Зачем нам слуга, который бы докладывал о нас? Если профессор знает гостя, в этом нет надобности. Если не знает, посетитель сам может сообщить о себе то же, что и слуга. Если бы профессор не хотел принять нас, наружная дверь не отворилась бы.

Мы нашли профессора не в первой комнате, а во второй, в столовой, где он принимал пилюли из алюминиевой чашечки, совершенно такой же, как и наши. Не обращая на нас внимания, он продолжал глотать пилюли, и мы в торжественном безмолвии ждали, пока он кончит. По внешности профессор очень напоминал моего спутника, только бахрома волос вокруг лысого черепа была темней и гуще, да что-то в его лице как бы указывало на пристрастие скорее к научным занятиям, чем на изощренную практичность. Я обратил внимание на то, как они курьезно поздоровались.

— Надеюсь, вы больны! — искренне воскликнул мой хозяин.

— Мне очень плохо, — был ответ, — но я уверен, что и вы страдаете каким-то злокачественным недугом.

— Ничего подобного! — сказал MZ04.

Когда я стал расспрашивать, мне объяснили, в чем дело. Гость принципиально должен воспользоваться первым же предлогом, чтобы дать хозяину почувствовать, что он его ставит выше себя. Поэтому этикет требует, чтобы гость являлся в дом нечесаным, немытым, как будто у него нет в доме тех удобств, какими располагает тот, кого он посетил. По той же причине он почитает долгом высказать заведомо ложное предположение относительно здоровья своего хозяина, чтобы тот мог поправить его. Но хорошо воспитанный хозяин, вроде профессора, спешит воспользоваться тем же случаем, чтобы, в свой черед, дать возможность гостю опровергнуть его предположение и тем поставить его выше себя.