Они не уйдут - Белоусов Александр Федорович - Страница 9

А дорога на Тагил почти не действовала. Паровозы, ушедшие к Тагилу, пока не возвращались — наверное, их там направляли дальше, к Екатеринбургу. На станции же исправных локомотивов больше не было, если не считать мощный американский «декапот», который капитан пока придерживал на самый крайний случай.

Наконец, капитан предпринял решительный шаг. Он приказал, согнав в депо ремонтных рабочих, оцепить его солдатами и не выпускать никого, пока не будут отремонтированы и растоплены все паровозы, которые имелись на станции и в депо.

Он нервничал. В Перми командования, по существу, не было. Эвакуацию войск он вел на собственный страх и риск. Ему только изредка удавалось сноситься с командирами частей, которые еще удерживались на пермском направлении. А они торопили, говоря, что долго продержаться не смогут, что никто не представляет себе, какими силами наступают красные, разведка беспомощна, в войсках усиливается дезертирство.

Еще хуже обстояло дело с паровозными бригадами. Машинистов не могли сыскать. Те же, кого удавалось застать дома и под винтовкой привести в депо, казались капитану ненадежными. Он отправлял их в рейс под ружьем. Отправленные пока не вернулись, а поиски в поселке других машинистов успеха не имели.

Кто-то вспомнил, что один из местных машинистов неизвестно зачем содержится в следственной комиссии. Капитан велел привести его.

Вскоре этот машинист сидел перед ним. Был он совсем седой, очень бледный. Крупное спокойное лицо его произвело на капитана хорошее впечатление.

— Здешний? — спросил капитан.

— Да, я чусовской, — с достоинством ответил механик.

— За что в следственной содержался?

— Да так… Вез красных к Перми. Тогда, зимой.

— Ах, вот как. Что же ты их вез?

— Ну, это моя работа, — спокойно ответил машинист, глядя поверх головы капитана в окно. В голубых глазах его отражался переплет рамы и светлое небо за ней.

Капитан покачался на стуле, раздумывая.

— Значит, и нас повезешь? Помощник есть у тебя?

— Был раньше… Костромин Михаил. Еще кочегара надо. Хоть из солдат кого. На «американце» без кочегара не уехать — работы много.

— Хорошо, ступайте на паровоз. Еду вам принесут. Небось, в той гостинице досыта не кормили?

Дядя Костя — это был он, — немного волнуясь, поднялся в будку американского «декапота». Он ездил раньше на нем. Здесь ему был знаком каждый шуруп, каждая царапинка на стенах. Он сел на привычное место у правого окна, потрогал рычаги, опустил руки к коленям и задумался. Вот и белых придется везти. От одной этой мысли нехорошо на душе. Доносился с путей гомон солдатни, грузившей что-то в вагоны. Однако на паровозе дядя Костя чувствовал себя не то чтобы лучше, а как-то увереннее, чем там, в камере подследственных, где он томился в неопределенности долгие месяцы.

Послышались торопливые шаги. Но это был не Мишка, а худенький быстроглазый солдат. Он неумело влез по стальным ступенькам в будку и поставил на пол судки с какой-то едой.

— Ешь вот! — сказал он. — А мне приказано быть кочегаром.

Дядя Костя даже не пошевелился.

Наконец пришел Мишка Костромин. Он не сразу узнал машиниста. Чуть не со слезами смотрел паренек на изменившегося дядю Костю. Он помнил, как, бывало, гнулись и скрипели стальные ступеньки паровоза под тяжелой ногой механика. А теперь старая форменная куртка висела на его плечах совсем свободно, и кости лопаток, широкие и косые, круто выпирали под ветхой заносившейся тканью.

— Ну, Михаил…

— Что, дядя Костя?

— Ехать придется.

Они обменялись взглядами, понимая друг друга без слов: за их спинами возился рябой солдатик-кочегар, и высказать все, что хотелось бы, они могли только так, глазами.

Потянулись обычные минуты ожидания отправления. Михаил закидал углем и поленьями топку, открыл сифон, и огонь разгорелся — белый и ровный. Стрелка манометра толчками подвигалась вправо, пока не достигла контрольной красной черты, говорившей о том, что давление пара в котле — предельное.

Наконец, из станции вынырнул дежурный и подал на паровоз жезл. Дядя Костя привычно воткнул его за скобу у котла, нагнулся и еще раз прочитал надпись на нем. Все было в порядке, и он взялся за регулятор.

«Декапот» натужно вздохнул и стронул с места застоявшийся тяжелый состав. Простучали под колесами выходные стрелки, путь пошел круто влево, и тотчас блестящую под солнцем ленту Чусовой закрыли горы.

Перед самым отправлением капитан прислал на паровоз еще двух солдат. Мишка, подбрасывая уголь в топку, уголком глаза следил за ними. Солдаты стояли настороженно, словно бы ждали чего-то нехорошего от него, Мишки. Один еще молодой, подтянутый и начищенный. Другой — полная противоположность первому — пожилой и молчаливый. Он уныло сутулился, усы на его морщинистом и желтом, как ремень, лице казались приклеенными.

Первые двадцать километров линия идет узким руслом речушки Архиповки и поднимается все выше в горы, на самые вершины лесистых увалов. Повороты, повороты. Состав, длинный и тяжелый, «затирало» на кривых. Уголь получили на станции плохой. Поэтому Мишке приходилось нелегко. Он уже весь взмок, стараясь удержать в топке огонь, а в котле — пар. К тому же солдат-кочегар, видно, не нюхивал раньше такой тяжелой работы. Ткнувшись к лотку, Мишка часто только звенел лопатой по пустому железу, и тогда ему приходилось лезть в тендер и помогать солдату подгрести уголь к будке.

Когда показались входные сигналы станции Архиповка, Мишка уже совсем вымотался. Дядя Костя вытянул из кармашка за ремешок круглые казенные часы, посмотрел на них и показал Мишке два пальца — подымались до Архиповки два часа. Жест этот почему-то показался подозрительным молоденькому солдату-охраннику, и он неожиданно взбеленился: так выхватил у дяди Кости часы, что сразу лопнул ремешок, и, ткнув ими машинисту в лицо, заорал:

— Саботировать задумал? Вы так до морковкина заговенья до Тагила не довезете! Пулю захотели, мерзавцы?

— Да не ори ты, Петра! — остановил его пожилой солдат, нехотя поднимаясь с корточек и вынимая изо рта короткую трубку. — Видишь ведь: стараются. Парнишка вона весь в поту… Лучше бы помог…

На станции придержали ход, и Мишка, выйдя на лестницу, на ходу обменял с встречавшим поезд стариком-дежурным жезл. Он привычно передал новый жезл машинисту, тот так же привычно-внимательно прочитал надпись на нем и повесил его на скобу у котла. Мишка оглянулся в окно: длинной вереницей тянулись за ними вагоны, отчетливо постукивая колесами.

После Архиповки путь пошел под уклон, и дядя Костя, чтобы подкопить пар перед следующим подъемом, прикрыл регулятор, пустив поезд катиться своим ходом. Это опять не понравилось молодому солдату.

— Ты что делаешь, сволочь? — закричал он, замахиваясь на машиниста прикладом. — Открывай пар! Гони!

Но механик успел уклониться от удара и схватил винтовку за ложу. Рука его, за годы работы окаменевшая от регулятора, от пудовых ключей и кувалд, держала винтовку шутя, а солдат, смешно приплясывая, рвал ее к себе.

— Ну? Успокоился? — чуть охрипнув, но насмешливо спросил его дядя Костя. — Держи свою палку и не балуй… Видишь, по твоей глупости целую версту вслепую ехали — в окошко я не смотрел. А если бы там путь был разобран? Тебя бы, дурака, первого котлом придавило.

— Как он тебя! — засмеялся пожилой солдат. — Эх, Петра, мало ты еще лиха видел…

Молодой снова стал за спиной машиниста и молчал не по-доброму. А дяде Косте было не до него. Поезд по уклону быстро разбегался, смотреть надо в оба. Рельсы, за которыми давно никто не следил, были ненадежны; машинист слышал, как паровоз словно бы спотыкался на закруглениях линии или вдруг проваливался, вздрагивая на невидимой ямке. Будку стало раскачивать сильнее и сильнее, в тендере глухо брякали и скрипели пустые бидоны и двухсаженные топочные резаки.

К вечеру поезд миновал обширное плоскогорье, где линия ныряла с одного увала на другой. Дальше начинались места, которые даже самые опытные машинисты проезжали с беспокойством. Мишка оторвался от топки и упал грудью на подоконник, жадно вдыхая встречный ветер, напоенный густым запахом хвои. Быстро вечерело. Линия здесь делала по два-три поворота на версте, лепилась на узком каменном карнизе. Справа — почти отвесный обрыв в широкую долину, слева — нависли над головой серые неприветливые скалы.