Сулажин - Акунин Борис - Страница 5

И отключился. Он редко говорит «до свидания».

После разговора с Львом Львовичем мне, как всегда, стало легче. Я выпустил струйку дыма, огляделся.

Двор как двор. Обычный старомосковский каменный колодец. Ни деревца. Только освещенные и неосвещенные окна, асфальт, припаркованные машины.

Одна из них («ауди», кроссовер) вдруг коротко мигнула фарами. Кто-то там сидел за рулем. Женщина.

Это она мне? Больше во дворе никого не было.

Я подошел.

Опустилось стекло.

– Не угостите сигаретой? – спросил хрипловатый голос, который я сразу узнал.

Это была она, красавица-брюнетка, заходившая к Громову попрощаться и так странно на меня посмотревшая. Или показалось?

– У меня крепкие.

– Я люблю крепкие.

Я поднес ей зажигалку. Обычно, когда даешь прикуривать, люди смотрят на кончик сигареты. Но женщина смотрела на меня, сосредоточенно. В матовых глазах вспыхнули два огонька.

– Так и есть, – тихо сказала она.

– Вы о чем?

– Садитесь. Покурим и поговорим.

Значит, не показалось. Что-то ей нужно.

Раньше меня не пришлось бы долго уговаривать сесть в машину к такой красотке. А сейчас заколебался. Ей что-то от меня нужно, а мне от нее – ничего. Так не отказаться ли, вежливо?

Но сел, конечно. В какой-то книжке я читал, что любопытство – один из самых живучих человеческих инстинктов. Сильнее только голод. И страх.

Она щелкнула кнопкой на потолке. В салоне зажегся свет.

– Зачем? – спросил я. – В темноте курить лучше.

– Хочу вас получше рассмотреть. В подвале толком не успела…

Она действительно уставилась на меня. Особенно ее заинтересовали шрамы. Их у меня два: от угла левого глаза вниз и на правой скуле. Следы осколков.

Я знал, что шрамы меня не уродуют, а только придают эффектности. Телки на них всегда залипают. То есть залипали. Теперь мне это стало по барабану.

Никакого женского интереса в цепком взгляде брюнетки не чувствовалось. Интенсивная, даже какая-то воспаленная заинтересованность – несомненно. Но не африканская страсть, это точно.

Что ж, поиграем в гляделки. Я тоже принялся ее рассматривать.

Необычное лицо. Я таких, пожалуй, не встречал. Только что оно казалось красивым – но женщина слегка повернулась, тени легли по-другому, и вся красота пропала. Медуза Горгона, и только. Я даже слегка отодвинулся. Но она приподняла подбородок – и я опять залюбовался.

– Я смотрю, мы оба не сторонники церемоний, – сказал я. – И место, в котором мы встретились, не располагает к светскому ля-ля. Поэтому спрошу напрямую. Вы ведь из нашей братии?

Если нет, то спросит: «Какой такой братии?» Но она не спросила.

– Ясно. Вы пришли к Громову прощаться, потому что… Потому что он вам помог?

Опять ни «да», ни «нет», только все тот же жадно изучающий взгляд.

– Он вам действительно помог?

– А?

Я понял, что она меня не слышала.

– Что с вами? – спросил я сердито. – Чем вы больны?

– Ничем. – Она прищурилась, будто решая или прикидывая что-то. – Я совершенно здорова.

Растерявшись, я пробормотал:

– Что ж вы делали у Громова?

Она отвернулась, включила фары.

– Потом объясню. Когда мы лучше узнаем друг друга.

– А за каким хреном мне узнавать вас лучше? – Я почувствовал, что закипаю. В последнее время я стал очень легко заводиться, с пол-оборота. – Покурили, поболтали – и ариведерчи. Я сюда пришел не для того, чтобы с вами болтать. Мне нужно возвращаться к Громову.

Я взялся за ручку, даже приоткрыл дверцу. Но не вышел. Потому что напоследок посмотрел на женщину, а она на меня. Что-то неуловимое опять изменилось в ее облике. Она показалась мне ослепительно прекрасной. Главное, я никак не мог понять выражения ее глаз. Что в них читалось – мольба или насмешка? Если мольба, то отчаянная. Если насмешка, то очень уж злая.

– Громов от вас никуда не денется. А я денусь. Сейчас уеду – и вы меня больше никогда не увидите.

– Может, оно и к лучшему? – пробурчал я, сопротивляясь притяжению этого взгляда.

– Может быть. Это вам решать… – Она опустила голову. Сияние будто погасло. – Если я в вас ошиблась, то безусловно к лучшему.

И опять я не разобрал, что прозвучало в ее голосе – презрение или отчаяние?

Сейчас пошлю ее к черту, а потом буду ломать голову: кто она и что это значило? Вроде бы в моем положении должно быть на всё наплевать, но жизни осталось так мало. Может быть, это последняя загадка, которую жизнь мне загадывает.

Я захлопнул дверцу. Протянул руку.

– Николай.

Она шумно вздохнула.

– Слава богу. Не ошиблась. Лана.

Ладонь у нее была узкая, холодная и неожиданно сильная.

– Ты на машине? – спросила она. – Можем сесть к тебе, если хочешь.

– У меня нет машины. Давай к делу. – Я тоже перешел на «ты». – Тебе чего от меня надо?

Ответа я не получил.

– Поехали отсюда, а? У меня от этого места мурашки по коже. – Она поежилась. – Ты далеко живешь?

– Далеко. В Выхино.

– Машины нет, живешь в Выхино. А на лузера не похож. – Она завела двигатель, тронула. – В Выхино так Выхино.

– А кто я, если не лузер? Ниже падать уже некуда…

– От тебя зависит. Жизнь такая штука, что даже в самый последний миг можно отыграться.

Я искоса поглядел на нее, ожидая продолжения. Но она молчала. Лампочку в салоне Лана погасила, по ее профилю скользил отсвет уличных огней.

Угол рта у нее подрагивал. Не мольба и не насмешка. Что-то другое.

– Так о чем будем говорить?

– Не гони. Я должна посмотреть, как ты живешь. Ты ведь один живешь? Это видно.

Ах, так меня не просто подвозят до дома? Ко мне мылятся в гости?

– Что еще тебе видно?

– Самое главное. Что мы нужны друг другу. Просто я это поняла сразу, а ты еще нет.

– Мне сейчас одно нужно. Участок на кладбище посуше. – Я ухмыльнулся, это у меня получилось не очень убедительно. – А что нужно тебе?

Молчание. Дороги были уже почти пустые, одиннадцатый час. Лана вела машину уверенно, совсем не по-женски.

– Ты вообще кто? – спросил я.

– Никто. Меня практически не существует.

– Интересничаешь…

Я отвернулся, стал смотреть на освещенные окна. Всё любопытство куда-то делось. То ли от сулажина, то ли от стресса я стал какой-то чудной. Ни на чем не могу сосредоточиться дольше, чем на несколько минут. Бывало, сижу, смотрю по телевизору кино, просто чтоб отвлечься – и скоро перестаю понимать, кто эти люди, о чем они говорят, из-за чего психуют.

– Адрес скажи.

Я вздрогнул. Мы уже проехали метро «Рязанский проспект». Это я надолго отключился. А о чем думал – не вспомнить. Может, ни о чем. Тупо глядел в окно – и всё.

Сказал ей адрес. Она набрала его в навигаторе – ловко, почти не отрываясь от дороги.

– Характер у тебя камень. Восемнадцать минут молчал. Ни разу на меня не взглянул. Мне такие мужчины всегда нравились.

Он заговорила по-другому. Ласково, чуть ли не заискивающе.

Мы уже подъезжали к моей тоскливой девятиэтажке. Она и раньше-то напоминала мне бетонный памятник на дешевом кладбище, а теперь подавно.

– Первый корпус – этот, так?

– Только у меня в квартире срач, – предупредил я. – Мягко говоря.

Лана коротко рассмеялась.

– А у меня в душе. Мягко говоря.

Опять интересничает. Бабы не умеют без этого, даже когда им совсем паршиво. А Лане, кажется, было сильно паршиво – я заметил, как дрожат у нее пальцы.

Лифт у нас в доме крошечный. Мы стояли очень близко, лицом к лицу. Она оказалась на полголовы ниже. Глядела на меня снизу. В таком ракурсе ее лицо опять переменилось.

Худенькая, хрупкая женщина смотрела на меня с волнением и трепетом. Как смотрят на последнюю надежду. Мы были в этом ящике, как в гробу. Отдельно от всех. Только она и я.

Лифт уже остановился, а мы всё стояли. Только когда двери стали снова закрываться, я опомнился.

– Пойдем… – сказал я глухо.

Мы начали рвать друг с друга одежду прямо в тесном коридорчике, не включив света. Я задыхался от нетерпения и жадности. Она тоже.